***
Если бы Фурину попросили сосчитать, сколько раз на Нёвиллета совершали покушение, она, начав загибать пальцы, с удивлением бы осознала, что ей уже не хватает двух рук и на половину всех случившихся прецедентов. Благодаря своей принципиальной борьбе с коррупцией и добросовестному исполнению своих обязанностей Верховный Судья Кур де Фонтейна узнал на вкус цикуту, мышьяк, аконит, морской лук и даже кислоту из вишнёвых косточек. Кресло юдекса утыкивали булавками и могильными иглами, в самых незаметных местах натягивали лески на уровне шеи, пытались застрелить и даже утопить. Над последним Фурина долго смеялась, хотя на деле ей было безумно страшно. Не за Гидро Дракона. За себя. Это было неспокойное время, тёмное, страшное. Череда дворцовых заговоров пришлась на первые полвека после вступления Нёвиллета в должность Верховного Судьи и ужесточилась, когда он посмел привести за собой осиротевших детей Элинаса. Знати не нравилось растущее влияние принципиальной и законопослушной фигуры в государственном аппарате, поэтому довольно быстро в ход пошли самые радикальные методы. — Может быть, к вам приставить жандармов? — испуганно прошептала Фурина, наблюдая, как Нёвиллет поспешно скручивает со своей двери леску. На полу валялось срезанное жабо и половинки лацканов робы, но на самой шее юдекса не было и намёка на рану или порез. — Не стоит. Такие пакости мне не вредят, — дракон обошёл дверное полотно с разных сторон, внимательно осматривая его на наличие возможных дополнительных ловушек. Он был настолько спокоен и невозмутим, что Фурину это даже пугало. — Не вредят, конечно, только мне. Кто знает, что бы случилось, если бы первым в мой кабинет зашёл не я, — закончив осматривать место преступления, он обернулся к стоящей в ступоре августейшей и с необычайной серьёзностью произнёс: — Леди Фурина, огласите всем Палатам, что с сегодняшнего дня мы с вами больше не будем обедать в одном зале и ездить на одном транспорте. Пусть составят нам раздельный график. — В с-смысле?! — де Фонтейн вскинула на Нёвиллета глаза, полные ужаса и страха. — А если они решат отравить еду? Или затопить корабль со мной на борту? Кто мне поможет?! Судья поднял бровь: — Разве вы не такая же, как я? Разве вам не всё равно? Я лишь беспокоюсь о жизни прислуги, которая нас с вами окружает. Если при попытке убить меня, заденут вас — это неприятно, но не смертельно, но, если под горячую руку попадутся простые смертные, всё примет намного более печальный исход, — затем он вдруг замялся: — Извините, но ещё я не совсем понял про тонущий корабль. Вы же Гидро Архонт, разве для её величества это проблема? Щёки Фурины вспыхнули ярко-алым: — К-конечно, не проблема! Конечно, я… Ха! Что за сомнения в вашем голосе, ваша честь?! Естественно, я такая же всесильная, как вы, но… — она замешкалась. Он не должен понять, что ей катастрофически не хватает его защиты — ей уже по ошибке присылали конверты с угрозами в его адрес. — Просто… вдруг вам потребуется моя помощь? Мало ли что может случиться, месье! Пока что они не прибегли к чему-то действительно серьёзному для вас, но что, если у них всё-таки получится вам навредить? Ваш Архонт будет рядом, чтобы вас спасти, — она лишь спустя секунду поняла, что это прозвучало, как очень плохой анекдот. От последнего предложения даже на пресном лице Нёвиллета мелькнула кривая улыбка, будто бы он в последний момент сдержал прорывающийся гомерический хохот. Кого она может спасти? Даже себя не смогла бы, а тут — целого дракона, которому всё нипочём. Скорее уж, Нёвиллет вынесет её на руках из горящего дома, или укроет своей широкой спиной от копыт «неожиданно» взбесившегося рысака, чем она хотя бы прижжёт ему царапину. — Спасибо за заботу, — как можно мягче и почтительнее отблагодарил он её, изо всех сил сглаживая сочащуюся из слов иронию. — Но я настаиваю, чтобы даже вы, несмотря на всю свою… — он быстрым взглядом окинул с головы до пят её миниатюрную щуплую фигуру, — могущественность, тоже были в безопасности. Вокруг меня сейчас ходит смерть. Мне нужно оставаться в одиночестве хотя бы на время расследований. Не беспокойтесь, я переживу ещё много озёр и скал нашей любимой страны. — Ладно, что ж, вам виднее, юдекс, — высокомерно хмыкнула де Фонтейн, с трепетом осознавая про себя, что теперь ей нужно быть в миллион раз осторожнее. Фурина чувствовала, что угроза висела и над ней. Это она продвигала Нёвиллета на должность Верховного Судьи, она поддержала его инициативу по заселению мелюзин среди людей, она одобрила ряд дел против высокопоставленных чиновников. — Просто… Кхм! Не забывайте, что ваша нынешняя жизнь — это вторая попытка. Снисходительная полуулыбка моментально стёрлась с его лица, взгляд помрачнел, уголки губ опустились вниз. Фурина сглотнула, когда увидела лихорадочный блеск в сиреневых радужках. В гнетущим молчании юдекс приблизился к ней, загородив собой солнечный свет от окна. Силуэт его потемнел, лишь зрачки замерцали сквозь тень. — Я не забываю. Я помню. Я вспоминаю это каждый раз, когда смотрю в глаза одной из Семи, леди Фурина, — вкрадчиво и тихо произнёс он, сверля её тяжёлым взглядом, и де Фонтейн стоило больших усилий, чтобы не поежиться от него. — Я переживу этот мир и всё то, что будет после него. Уж поверьте мне, моя госпожа. Она верила. Верила, когда он тушил дворец и выносил людей после взрыва в его кабинете. Верила, когда он заградил прохожих от пуль «случайно» вышедшего из-под контроля жандарматона. Верила, когда он сам являлся на дворцовую кухню и лично проверял блюда — в том числе и её — на наличие ядов. Иногда Фурина представляла, какой бы он был в образе дракона, раз так силён в образе человека: гладкая, но невероятно прочная, как кольчуга, чешуя, мощные длинные рога, широкие жабры на толстой шее и, наверное, невероятных размеров тулово. Де Фонтейн видела в своём воображении, как Владыка Гидро небрежным взмахом хвоста ломает галеоны и бригантины, как глупые матросы принимают его высунувшуюся на поверхность часть спины за сушу и пытаются к ней пришвартоваться, как движение его сильных лап создаёт цунами и водяные вихри. Легенды гласят, что внутри Апеп был целый мир, так чем хуже Нёвиллет? Вся ипостась его кричала о бессмертности, о прочности, о вечности — не такой, как горы Моракса, и не такой, как мечты Вельзевул. Вечности, что была до людей и будет ещё после. И всё же Фурина знала, что хвалёную чешую можно пробить. Во время похорон Кэрол в Фонтейне шёл крупнейший за всю историю ледяной град, после которого в окрестностях ещё долго находили мёртвых птиц.***
Она влетела в кабинет быстро и резко, с силой толкнув тяжёлые дубовые двери почти также, как сделала это вчера днём, вот только руки теперь мелко дрожали. Де Фонтейн в целом всю трясло после рассказа Седэны. Слушая, Фурина и вовсе поймала себя на мысли, что не верит ни единому слову мелюзины. Хватался за горло, тяжело дышал, упал на пороге парадной, потерял сознание — такое могло случиться с кем угодно, но только не с бессмертным драконом. — Где он?! — её крик был подобен раскату грома в открытом поле. Слуги тут же застыли, точно обледеневшие статуи, устремив на неё свои боязливые заячьи взгляды, и это разозлило Фурину лишь сильнее. — Я спрашиваю ещё раз, где юдекс Нёвиллет! Будто по команде, пажи ровным строем разошлись к стенам, раскрывая Фурине вид на дальнюю софу. Жёлто-серое лицо, сжатый в немом стоне рот, закрытые белые веки — на софе лежал кто угодно, но не Нёвиллет. Это не мог быть Нёвиллет. Даже небесно-голубые рога потускнели, став какими-то серыми, блёклыми, невзрачными. Густые волосы разметались по подушке, водопадом спав на пол, но уже не отдавали и толикой белоснежного лоска, как прежде, не светились кобальтовыми прядями, не пушились от лёгкой мягкости. Драконья грудь вздымалась редко, медленно, тяжело и едва заметно глазу. Рядом с Нёвиллетом на коленях стояла Сиджвин — единственная в своём роде похожая на человеческого ребёнка мелюзина, старшая медсестра тюремного лазарета. Она в исступлении сжимала сухую руку судьи в своих маленьких ладошках и что-то тихо шептала ему на ухо. «Фокалорс поможет вам, потерпите, — выводили неясные слова её крохотные губы, а по щекам текли потоки слёз. — Она скоро будет здесь, месье, боль скоро пройдёт! Вы только дождитесь… умоляю вас…». — Сиджвин, — Фурина не узнала свой голос, настолько он вдруг стал надломленным и чуть слышным, будто что-то мешало связкам. — Как это произошло? Мелюзина оторвала свой растерянный взгляд от полумёртвого юдекса и, громко всхлипнув, бросилась к ногам де Фонтейн: — Леди Фурина! — она вцепилась в края сорочки госпожи. — Пожалуйста, помогите! Я ничего не смогла сделать! Я не знаю, что с ним! Он исчезает на глазах! Нёбо всё почернело, лоб то горячий, как печка, то ледяной, как сугроб, дыхание только по зеркальцу видно! Зрачки на свет почти не реагируют, звуки он тоже не слышит! — Сиджвин прервалась, задохнувшись словами, но тут же продолжила, жалобно заглядывая в глаза Фурине. — Возможно, что-то было в бокале. Я не нашла никаких совпадений с известными мне ядами, но на всякий случай велела изъять всю привезённую воду. Я плохой врач, плохой! В Медицинском Совете всё-таки были правы, когда не доверяли мне! — А где они сами?! — губы де Фонтейн дрожали от ужаса и ярости. Она прекрасно понимала: если не смогла помочь Сиджвин, не сможет помочь никто. — Они ещё в пути, — тихо вздохнула мелюзина. — Я приплыла сама, как только узнала. Мне так было быстрее. — А лекарства?.. Противоядия?.. Хоть что-нибудь ты пробовала?.. — Пустышки, — мелюзина дрожащими руками достала из кармана кружевной платочек и тихо высморкалась в него. — Я сделала всё, что могла… Всё, что умела, всё, что знала… Я так хотела ему помочь. Вы не слышали, как он тихо стонал в начале! Ему было так больно, так плохо… он так страдал, пока не замолчал без чувств окончательно… его было так жалко… — успокоившись лишь на секунду, Сиджвин разревелась опять. Она упала перед оцепеневшей от ужаса Фуриной на колени и громко заплакала: — Пожалуйста, наш любимый Архонт! Наша богиня! Наш свет, наша правда, наше спасение, госпожа Фокалорс! От лица всех-всех мелюзин, умоляю вас, спасите нашего месье Нёвиллета! Вдруг после этих слов все мелюзины, что были в кабинете упали перед де Фонтейн на колени, сняв козырьки и смиренно склонив головы. Даже Седэна, стойко державшаяся во время рассказа Сиджвин, тихо заплакала и упала на пол вместе со своими сёстрами. Людская прислуга поражённо уставилась на них, боясь пошевелиться или хоть что-то произнести. Дети Элинаса стали детьми Нёвиллета, это Фурина заметила уже очень давно. Только с ними юдекс был нежен и ласков, только с ними его серое лицо украшалось мягкой доброй улыбкой. Сухая судейская вежливость вдруг становились искренней в его устах, голос начинал звучать живо и тепло, и даже присутствие рядом Фурины не могло потушить свет в драконьих глазах. Они отвечали ему тем же, при любом удобном случае стараясь сделать что-нибудь приятное: приносили газеты, дарили подарки, сами привозили воду на дегустацию, если находились в дальних командировках, и даже расчёсывали его длинные белые волосы, в силу своего роста очень низко завязывая чёрный бант. Они любили его безумно и безвозмездно. Любили за то, что подарил им возможность жить рядом с людьми, за то, что позволил им взглянуть на удивительный надводный мир, за то, что дал их жизням смысл. Теперь они стояли на коленях перед единственной той, что могла спасти их любимого отца, готовые в благодарность сделать что угодно, и Фурине захотелось рассыпаться горсткой пепла прямо посреди кабинета, лишь бы не видеть их невыносимые молящие взгляды, острыми пиками протыкающие ей тело. — Конечно. Я… я помогу, — Фурину впервые затошнило от собственной лжи. Слова горчили на языке, будто выброшенная из желудка желчь, и де Фонтейн стоило больших усилий, чтобы не согнуться по полам прямо на глазах внемлющих ей слуг и придворных господ. Насколько уместно было сейчас врать? Насколько уместно сейчас было продолжать этот спектакль? В чём смысл? «Архонт» не поможет, дракон умрёт, оставив её в отчаянье и на этот раз в абсолютном одиночестве. Отражение не давало никаких указаний на этот случай, вариантов не было. Фурине страшно захотелось разбить стоящий на столе Нёвиллета бутыль и вспороть себе осколками живот. Интересно, какой заголовок придумала бы «Паровая птица» на утро? — Я хочу, чтобы все вышли, — абсолютно мёртвым голосом произнесла пока ещё её величество. — Мне нужно сконцентрироваться, чтобы помочь месье Нёвиллету. Сиджвин медленно подняла голову и тускло улыбнулась госпоже. Безмерная надежда засветилась в заплаканных мелюзиньих глазах, и Фурина, захлебнувшись в ненависти к себе, почувствовала новый приступ рвоты. Ноги не держали её. В одно мгновенье кабинет опустел, и августейшая осталась совершенно одна, наедине со своим полумёртвым слугой. Внезапная тишина с силой надавила на уши, и Фурина была уверена, что ещё немного, и из них польётся кровь. — Нёвиллет… — тихо позвала она дракона. Он лежал на софе в своём привычном облачении, но совершенно непохожий на самого себя, будто Нёвиллета тут давно уже и не было, осталась только оболочка. — Нёвиллет, — позвала она опять уже чуть громче. Гробовая тишина выбила землю из-под её ног. Весь мир перед глазами поплыл, как только она осознала, что теперь действительно останется одна. Одна с бесконечной мукой и беспощадным временем. Он медленно покидал её. — Встань!.. Приказываю!.. Умоляю!.. Встань!.. — сорвавшись, зарыдала Фурина и упала на колени перед софой, лихорадочно обхватив лицо юдекса. Такой могущественный и всесильный, такой бессмертный и необъятный, он таял в её ладонях призрачной дымкой прошлого себя. В изломе его тонких бровей, в складках его плотно сжатых губ едва читалась невыносимая боль, но даже перед смертью Владыка Гидро оставался совершенно нем, словно не умел болезненно выть, корчиться и плакать. Его лицо было спокойнее озёрной глади в тихий летний день. Фурина увидела в нём смирение, смешанное с принятием своей скорой кончины, и испуганно отпрянула. — Нет, Нёвиллет! Я… Я что-нибудь… — слова застряли в горле. Она что-нибудь… что? Де Фонтейн ничего не могла. Заложница роли и образа, задушенная божественным замыслом, который ей забыли рассказать, она всё ещё оставалась обычным беспомощным человеком, не способным ни на что, кроме горьких слёз в минуты отчаянья, когда нужен был бог. Она никогда не хотела быть богиней Фокалорс, ей не льстило внимание и поклонение, она не хотела придумывать законы и править людьми, даже стихийное повиновение воды ей было не нужно. Она с удовольствием бы скрылась от чужих глаз, сбежала бы из дворца куда глаза глядят, забыв столетний ужас, как долгий лихорадочный кошмар, но не сейчас. Сейчас она хотела быть богиней. Самой настоящей, самой могущественной, самой всесильной, лишь бы мертвенно бледное лицо Нёвиллета вновь налилось здоровой краснотой, лишь бы его глаза вновь засияли аметистовым кварцем, лишь бы они вновь посмотрели на неё со всем своим драконьим снисхождением и величием. — Прости меня, мой дракон, прости меня, пожалуйста!.. — задушенная собственной беспомощностью и жалкостью, Фурина не выдержала и, наконец, взвыла, выплёскивая из себя всё то отчаянье и боль, что копились в ней на протяжении веков. Её совершенно не заботило, что её истошный вой услышат за дверьми — а его услышат. Любопытные слуги, скорее всего, уже прижали свои уши ко всем стенам и дверям, лишь бы поймать хотя бы вздох её величества, но ей было уже нечего скрывать. «Архонт» громко заплакала и прижалась к драконьей груди, спрятанной за смятым судейским камзолом. Нёвиллет не пошевелился. — Я никак тебе не помогу, никак… Я никто, я самозванка, я никакая не богиня… Я обманывала тебя, — признания сдавливали Фурине связки, но лились, подобно упрямому ручью, сточившему плотные камни. — Пожалуйста, справься сам… умоляю тебя, справься, ты же… ты же всегда справлялся, Нёвиллет! Ты же такой сильный, такой мудрый! Не оставляй меня, мой дорогой дракон… не оставляй меня, как все… Я без тебя… я… Фурина видела много похорон. Очень много. Люди вокруг неё рождались и умирали, не через года, казалось ей, а через часы. Ещё утром они были юны и светлы, а уже к вечеру она стояла под чёрным зонтом на старом кладбище, слушая поминальный звон церковных колоколов и трогательную речь перед гробом. Фурина не помнила священников, не помнила гробовщиков. Лица звонарей и слуг в её памяти также не отпечатывались, смываясь под густым потоком безжалостного времени, но де Фонтейн всегда знала, кто держал над ней зонт. Виновник дождя. Года, десятилетия, столетия — извиняясь за свою грусть, он молча стоял от неё по левую руку, укрывая от завесы холодной воды и необъятной печали по усопшим душам. Кто будет держать над ней зонт в этот раз? А будет ли дождь?.. — Что мне делать, Архонты?.. Кому мне молиться?.. — истошный вой августейшей медленно стих до шёпота и по лепетанию стал походить на бред в горячке. Проклятая судорога вновь свела мышцы лица. Едкие слёзы затопили воротник и жилет юдекса, неприятно намочив ткань под щекой. Драконье сердце под ухом всё ещё билось, но так редко и тихо, что Фурина с тихим ужасом отсчитывала секунды между каждым ударом, страшась в какой-то момент услышать только тишину. — Боги, я так устала, я так… На глаза попался хрустальный бокал воды, из которого сегодня пил Нёвиллет. В памяти тут же вспыли слова Сиджвин о том, что в нём яд. Что ж, не самый худший вариант, да ещё и такой романтичный. В финале одной из любимых пьес Фурины влюблённые выпили яд и умерли в один день. Конечно, дракон так и не стал даже её фаворитом, да и она так ни разу его по-хорошему не поцеловала, но всё же… Кто-то постучал. Но не в дверь. Фурина подняла чугунную голову от груди Нёвиллета и опухшими от слёз глазами взглянула вглубь кабинета. За самым дальним окном на фоне мерцающего звёздного неба мельтешил крохотный силуэт. Де Фонтейн всмотрелась и увидела на карнизе маленькую сиреневую чайку: она махала крыльями и стучала по стеклу. Сердце Фурины больно кольнуло. В Фонтейне птица за окном — дурная примета о чьей-то скорой кончине. — Нет! — яростно и отчаянно вскричала «Архонт», вскакивая на ноги. — Я не отдам его тебе! Поди прочь! Кыш! Улетай, глупая чайка! Оставь его! — чайка лишь громко закричала и сильнее забила клювом по стеклу. Тогда Фурина рванула через весь кабинет и с силой ударила кулаком по оконной раме в желании напугать упрямую птицу, но та только шире раскрыла свои крылья. — Улетай! Пожалуйста!.. — уже взмолилась де Фонтейн, чувствуя, как перед глазами вновь всё плывёт от слёз. — Не кликай смерть… не надо… пожалуйста, не надо!.. В отчаянье она распахнула окно, чтобы уже своей рукой прогнать надоедливую птицу, как будто это могло хоть как-то помочь Нёвиллету, но чайка, будто ожидая именно этого, тут же протиснулась в щель и оказалась в кабинете. Противно крича и махая крыльями, она снесла с рабочего стола юдекса все стопки документов, футляры, чернильницу и недопитый бокал с водой. Жидкость разлилась на шерстяной ковёр и тут же впиталась в густые ворсинки. Громко застонав, Фурина закрыла лицо дрожащими руками и сползла по стене на пол — у неё даже птицу спугнуть не получилось, о, Архонты, как она вообще столько лет играла богиню?! — Что ходит на четырёх ногах утром, на двух днём и на трёх вечером? Фурина вздрогнула. Из глубины кабинета послышался её собственный голос. Де Фонтейн оторвала ладони от горячих щёк и вскочила на ноги. Увиденное заставило её оцепенеть: на софе сидела она. В такой же сорочке, в таком же небрежно накинутом пиджаке, в таких же туфлях, разве что волосы были немного другие. Густые, длинные, белые, с прядями цвета морской волны, они сияли ничем не хуже, чем когда-то у Нёвиллета. Она аккуратно гладила по голове дракона, лежащего без сознания у неё на коленях, и на губах её светилась блаженная улыбка. Взгляд её собственных глаз был столь спокойный и нежный, что Фурина почувствовала, как по телу разливается приятное тепло. — Я… не знаю… — выдохнула она, глядя самой себе в глаза. Отражение звонко рассмеялось: — Это вишап, который превратился в человека, чтобы попасть на бал, но сломал ногу, и ему пришлось ходить с тростью. Фурина попыталась встать с холодного пола и пройти хотя бы пару метров, но неожиданно осознала, что от сильного нервного перенапряжения её тело полностью сковала невероятная усталость. — Отражение… — с чуть слышной мольбой выдохнула де Фонтейн, наблюдая, как та нежно перебирает сухие ломкие пряди дракона. — Пожалуйста… помоги ему… — колючий ком вновь подступил к горлу, но слёзы почему-то так и не сорвались со слипшихся от туши ресниц. — Вы оба слишком ценны, Фурина, — Отражение больше не смотрело на неё, полностью устремив свой спокойный насмешливый взгляд на едва живого Нёвиллета. Её худые пальцы огладили драконьи рога, точно это был самый хрупкий и самый тонкий хрусталь на свете. — Самая большая ошибка бессмертных — думать, что они действительно бессмертны, да, дорогой юдекс? — она задорно хихикнула, будто говорила о чём-то шутливом и глупом, и на её коленях не лежало умирающее тело. — Даже не хочу знать, какой на вкус Оробаси. Точно не вкуснее трижды стухшего сома. Она медленно провела пальцами по животу Верховного Судьи, сминая ткань синего жилета, прошлась по груди, на мгновенье остановилась у белого горла, спрятанного за развязанным воротником, и резко взмахнула рукой вверх. Тело дракона задрожало в страшных конвульсиях, синие губы распахнулись и изо рта вырвалась густая струя чёрной, как смоль, воды. Фурина громко вскрикнула, вжавшись в стену. — Сиджвин умница, — улыбнулось Отражение, внимательно рассматривая зависшие в воздухе капли. — Правильно оценила ситуацию, дала нужные лекарства. Трупный яд не успел впитаться полностью, восстановление займёт меньше времени, чем могло, — она перевела взгляд своих разноцветных прищуренных глаз на съёжившуюся под подоконником Фурину, неотрывно следившую за каждым её движением. — Обязательно награди её. Кажется, она хотела расширить медицинский корпус в тюрьме и увеличить закупки целебных трав из Ли Юэ? Отморозившись от ужаса, де Фонтейн согласно закивала: — Конечно! Конечно, Отражение! Я щедро награжу её! Я отблагодарю её так, как она только захочет! Я выполню любое её желание! Я клянусь! — на глазах самозванки всё-таки выступили слёзы, но они были совершенно не колючие и не едкие. Это были слёзы вселенского облегчения. — Не забудь свои клятвы, — с новым плавным движением руки струя свернулась в тёмный левитирующий шар. — На столе юдекса стоит бутыль. Открой её, — Фурина тут же сорвалась с места и дрожащими от шалящих нервов руками сняла штоф. Трупный яд древнего бога пролетел через весь кабинет и аккуратно затёк в стеклянную ёмкость. Де Фонтейн на мгновенье показалось, что в густоте чёрной жидкости сверкнули тонкие фиолетовые искры, похожие на молнии. — Вели слить всю привезённую иназумскую воду в обработанные воском бочки и прикопать на три дня у архонтской статуи, что на острове Эриний самая ближайшая к «Эпиклезу». А капитана корабля привлеки к суду и проверь, на что были потрачены «сэкономленные» на сангономийцах деньги. Фурину будто током ударило: — Милое Отражение, подожди! Так это… это я виновата?.. Блаженная улыбка плавно спорхнула с её собственного лица: — Виновных здесь много, — строго сказала она. — И все они будут наказаны по тяжести своей вины. Один уже наказан, — Нёвиллет в её руках вздрогнул: лицо его налилось кровью, задрожал кадык, безвольно висящие, точно верёвки, руки сжались. Он медленно оживал, но глаз всё ещё не открывал. Отражение подцепило верхнюю пуговицу на его рубашке, выдёргивая из петли, и дракон облегчённо вздохнул полной грудью. — Фурина, вы заигрались. Или ты забыла ради чего всё это происходит? — Я… Она не знала, что сказать, тая под стальным взглядом самой себя. Никогда ещё за эти сотни лет Фурину не охватывал настолько мощный и всепожирающий стыд. Де Фонтейн рванулась к софе и упала на колени, повинно опустив голову. На лицо опять напрыгнула судорога, а в глазах всё поплыло: — Умоляю, прости меня… Прости меня, Отражение! Я не знала, что вода оттуда отравлена! — Сангономийцы сами по себе не желают никому зла, но культистов, поклоняющихся Змею, среди них всё ещё много, — холодно проговорило Отражение. — Однако незнание не освобождает от ответственности, Фурина. Сегодня была та самая грань, за которой все твои вековые труды и муки пошли бы прахом вместе с жизнями фонтейнцев. Пошли… прахом? Фурина дрогнула всем телом, словно её прошило невидимой пикой, даже дышать стало тяжело. Она вжалась лбом в ворсинки ковра и громко зарыдала. Смешанные чувства страха минувшей беды, жалости к себе и облегчения захлестнули её, и несчастная окончательно запуталась, не понимая, какую эмоцию сейчас должна испытывать. Ей повиниться? Облегчённо расплакаться? Обидеться на «саму себя» за то, что та не навещала её почти сотню лет? — Хорошо. Я приму любое наказание, — смиренно прошептала Фурина онемевшими губами. — «Любых» наказаний не бывает, — устало вздохнуло Отражение, положив свою ледяную руку на горячий лоб уже шумно дышащему Нёвиллету. — Наказания должны преподносить урок, дабы преступления больше не повторялись. Юдексу Фонтейна нужен недельный покой, и ты, Фурина, будешь исполнять его обязанности всё это время. «Putain», — пронеслось в голове августейшей, как только она осознала все масштабы её предстоящей личной катастрофы. Действительно, урок так урок. Нет, всё, хватит. Хорошо, что всё обошлось, но она больше не подойдёт к Нёвиллету даже на пушечный выстрел. После пережитого ей в разы спокойней запереться ещё на двести лет в спальне и тихо кусать по ночам изгрызенный угол наволочки, чем повторять этот кошмар снова. — Нгх… — к ужасу Фурины, Нёвиллет всё-таки распахнул глаза. Она не знала, слышал ли он весь их разговор и её безумные признания в самозванстве до этого, но судя по совершенно невозмутимому и вновь повеселевшему лицу Отражения, всё было более, чем под контролем. Веки дракона раскрылись ещё шире, когда он встретился со взглядом таких знакомых и одновременно совершенно чужих глаз. Удивление застыло в вертикальных зрачках: — Ты… Кто ты?.. Фурина, сидевшая совсем рядом, затаила дыхание, боясь шелохнуться, но Отражение вдруг громко и натужно рассмеялось, причём совсем не в своём характере: — Ха-ха-ха! О, юдекс, неужели короткая потеря сознания отбила вам всю память? Ха-ха! Уже и не узнаёте меня? — де Фонтейн стиснула зубы, узнав свои «архонтские» интонаций. Неужели она и вправду со стороны так ужасно звучит? — Я — Фурина де Фонтейн, богиня всех вод, законов и родов! А вы не верили, что ваш Архонт спасёт вас! Смеялись надо мной! — кажется, Отражению очень нравилось дурачить судью такой глупой игрой. Точно ярый атеист, узревший бога, Нёвиллет поражённо смотрел на неё, не в силах вымолвить и слова. — И что же? Ох, получается, мы с вами теперь на одной планке! Какая досада. Для вас. Громко и почти издевательски хохоча, она положила ничего непонимающему дракону ладонь на глаза. Вокруг её руки вспыхнул яркий голубой свет, и в воздухе из ниоткуда поплыли призрачные мыльные пузыри. Лицо Нёвиллета вдруг расслабилось. Он погрузился в сон. — Леди Фурина! — в дверь постучали. — Прибыли лекари из Медицинского Совета! Мы можем войти? Фурина впопыхах вскочила с пола, растирая и без того размазанные тушью глаза, и подбежала ко входу. Пытаясь дышать ровно и звучать уверенно, она властно проговорила: — Нет больше надобности! Я всё разрешила! Ждите, когда я выйду сама! — Ах, как замечательно! Слушаемся, ваше высочество! По-крестьянски грубо утерев шмыгающий нос рукавом, Фурина обернулась, но в кабинете уже никого не было кроме уснувшего Нёвиллета. Только ранний рассвет пробивался за линией горизонта, и где-то вдали слышались крики чаек.