***
Я хочу, что бы ты знал одно: твое имя всегда на моих губах. Эльчин Сафарли «Если бы ты знал…»
Пахло травой покошенной, теплом, свечами, фруктами и родным потом. Андрей проводил носом по шее Миши, мычал довольно, целовал кожу красную от укусов и жмурился. Наслаждение окутывало, заставляло ощущать, как сердце нежностью и любовью наполнялось. Она трепетала в юных сердцах, горела огнём сильным и затухать не собиралось. Миша доверчиво-доверчиво шею вытягивал, подставлял её под клыки острые и доверял. Доверял так, как себе не доверял, потому ластился, как кот домашний. Урчать хотел, да не мог. Да и нужно ли было мурчать? Нет, не нужно: видно было, как Мише хорошо, как он влюблён, как доверял, как готов имел отдать всего себя. Он водил пальцами по груди Андрея, вырисовывая узоры невидимые, непонятные, но нежные. Кончики пальцев огнём пылали, грубыми были от мозолей, но Андрею казалось, будто его касаются пухом. Наверное, это и была любовь — возможность видеть в недостатках плюсы и принимать их, а не пытаться искоренить. Трава, недавно скошенная, только начавшая гнить, мягкая и пахучая. Андрей и Миша спокойно лежали на ней, будто на постели супружеской, и молчали: говорить им было незачем. Они вкушали наслаждение, тепло и близость, произошедшую меж ними. Она имела не столь физический эффект, сколько платонический. Миша раскрылся, доверился и отдал всего себя тому, кого любил, в ком видел не просто хорошего юношу, а своего человека, того, в чьих мыслях хотел копаться, принимая их как свои. Андрей держал в ладонях не просто тело Миши, а его доверие, хрупкое — как крыло бабочки — но уверенность в хватке никуда не исчезала. Андрей был готов биться за своё маленькое сокровище, за свою семью, маленькую, но любимую так, будто она являлась богатством мировым, за коим охотились все, кому не лень. Миша и тяжело дышал: не привык он к узлу внутри себя. Андрей бережно поглаживал Мишу по спине и волосам, нюхал шею и тихо мычал. Хорошо было. Андрей не позволял Мише слезть с себя, понимал, что больно будет, а страдания Мишины принять не мог, щетинился на них и старался искоренить их. Ветер, тёплый и сухой, кожу ласкал, волосы, липкие от пота, ерошил. Трава чуть разлеталась, а в воздухе смешивались друг с другом запахи. Среди них были и те, что принадлежали Мише и Андрею. Последний пах грушами наливными, сладкими, но горечь какая-то была в них. Она оседала на кончике языка, постепенно перетекая на «корень», но никак не отвращала. Миша был в искреннем восторге. Ему казалось, что эти «груши» возвращали его в тёплое детство, во времена, когда сущность Миши неизвестной была, никто не знал, что он не гордый альфа-защитник, а позорный парень-омега. На его шее неприятно ссаднила метка, кривая и большая. Андрей кусал не щадя, вкладывал в это все силы и желание показать, что Миша только его и обиду его никто не даст. Андрей кусал, гладил, а после зализывал рану. Она пульсировала, чуть кровила, но в будущем должна была защитить Мишу, показав всем уродам, что он нужен кому-то, что драться за него будут, что он не просто юродивый, а кем-то любимый. — Люб ты мне, Миха, люб… Никого я так не любил! — выдохнул Андрей. — Я как тебя увидел, так себя потерял! — Мне пришлося подбирать тебя, — хмыкнул Мише, ощущая, как подсохшая смазка, со спермой смешанная, обтягивала кожу. — Жалеешь, шо ли? — Поднял бровь Андрей. — Не зернися, — фыркнул Миша. — не жалею. Андрей самодовольно усмехнулся, а после взял Мишу за подбородок да в губы обкусанные поцеловал. Жадно. Страстно. Со всеми чувствами. Много их было, ураганом они скапливались, но выливались не в хаос, а любовь чистую. Она затмевала страхи и помогала строить планы на будущее, светлое и прекрасное. — Свадьбу с тобою сыграем, всю деревню созывём, каждого встречного-поперечного, — уверенно говорит Андрей. Он не просто обещает, он верит и собирается дать Мише всё, весь мир к его ногам сложит, а после губы его целовать, целовать, целовать… Губы красные болели немного, метка Миши ссаднила, а сам он цвёл. Счастье тёплое переполняло душу его, выливаясь в бесконечные ласки и едва слышные «Андрей, Андрей, Андрей…» Голос нежно звучал, передавал, насколько Андрей важен, нужен и любим, никем он не был и не будет любим, как Мишей. — Не надо всю деревню: рожи половины видеть не хочу, — шептал тот, ёрзая, чтобы удобнее лежать было. — А я хочу, шобы все нас видели и от зависти брюхо их лопнуло, — хитро сказал Андрей да «клюнул» чужую щёку. — Все моего жениха видеть должны! — Дак, я скорее невеста, — тихо фыркает Миша. Он боялся, до ужаса боялся сущность свою открывать кому-то, кто Андреем не был. Лишь он один принимал, не осуждал и не кличал проклятым, шарахаясь, как от больного. Мишу нормальным не считали, видели в нём горе семьи, которое необходимо либо спрятать, либо в «публичный дом» сдать, либо барину на потеху подсунуть. О сущности омежьей почти все знали по слухам, а те были далеки от правды. Не являлся Миша изнеженным и ленивым: пахал он похлеще некоторых альф и выдавал его лишь запах, нежный, сладковатый и пленяющий. Он портил жизнь, но всё же смог принести в него горячо любимого Андрея. Миша глаза закрыл, улыбнулся да обозвал супруга будущего дураком, но не из-за того. что так считал, а потому что иначе любовь словами выразить не мог. Не научили нежности, сразу заклеймили позором и отправили пахать. «Хоть какой-то толк от тебя да должен иметься!» — строго говорил отец. Он внушил, что любовь можно получить лишь путём работы, а Андрей показал — любить можно просто за жизнь. — И этот дурак крыльцо распишет так, шо все бабы поперемрут от зависти! Будет изба наша самой красивой, всё для этого сделаю! Убьюсь, но, сука, сделаю! Хочу, шобы семья моя жила похлеще баринсковой! — В сердцах говорил Андрей. — Помру, но устрою вас! Слышишь? Всё для вас двоих сделаю! — Я те ща дам «помру»! — Миша щелбана «мужу» дал, а после прихмурился и призадумался. — И кого это ты, помимо меня, устроить засобирался? Сердце в страхе сжалось: боялся Миша, что его бросят, наигравшись. Не выдержит сердце его такого предательства. Не выдержит. Слишком уж Миша был влюблён, слишком уж доверял, слишком уж много отдал себя Андрею. Ну не мог же он оказаться одним из тех людей, что гнали прочь, что издевались, что смотрели жадно и похотливо, желая не тепло подарить, а попробовать сладкое тело мужское Не мог же? — Сына нашего, — Андрей погладил Мишу по бедру. Узел меж ними ещё не спал, но медленно уменьшался в объёме. Миша о сексе ничего толком не знал, потому доверился в вопросе этом Андрею. Тот успел наслушаться от старших товарищей, потому и более-менее знал всё. — Какого ж сына ещё? — Миша оторопел. — Дак мы ж с узлом щас. От него дети бывают, — лепетал Андрей, а в глазах его сверкало что-то, нет, не что-то, а счастье. Хотел он этого ребёнка и Мишу тоже, видел того папой детей своих и любимым мужем. Никто иной, никакая красавица в деревне так и не смогла вытеснить из сердца Андрея его любимого Мишу. Тот был один такой, не потому что один на всю округу парень-омега, а потому что человек он уникальный. Андрей любил бы его так же сильно, окажись Миша альфой или бетой. Плевать на сущность, плевать! Важнее то, что Миша был именно собой, а не кем-то другим. Сильный он, но такой нежный. — Сына Владом назовём, — твёрдо говорит Андрей. — А меня спросить не хочется? — С обидой наигранной говорит Миша. — А зачем? Я ж тебя как себя знаю, — пожимает плечами Андрей и снова «клюёт» будущего супруга в щёку. — Из вежливости хотясь, — фыркает Миша, но улыбается. Он вовсе не был против имени, тоже о нём на мгновение подумал, красивым его считал. А Андрей будто в мозгах порылся да откопал мысль эту. Он будто заранее знал, чего Миша собирался сказать, чего хотел, чего боялся, о чём мечтал. Сложно было не угадать: Андрей испытывал всё то же, ибо слился с Мишей. Нет, не плотски, пусть и это тоже, а платонически. Переплелись судьбы их узлом крепким, а разрубить его уже не выйдет. Если запретят Андрею брать в мужья Мишу — они сбегут туда, где их знать-не знают. Всё сделают, но вместе будут, ибо любили друг друга, как никто не иной не мог. — Ну прости… — Протянул Андрей и к чужим губам своими прикоснулся, утягивая Мишу в поцелуй нежный. Они слились в одно целое, они открылись друг другу. Миша впустил Андрея в душу свою, когда в минуту тяжёлую пришёл к нему, а после полез целоваться и попросил тихо так, но уверенно: «Возьми ж меня». И Андрей взял, обращаясь с Мишей так, будто тот не позором семьи был, а сыном барским, словно кожа его была тоньше паутины, словно видел перед собой идеал воплоти. А почему ж словно? Андрей именно это и ощущал, когда на Мишу глядел, когда трогал его, когда губами касался потной кожи его. Им было шестнадцать, они мыслили наперёд, планы строили и бережно ласкали друг друга. Не гормоны в чувствах виноваты, а часы долгие, проведённые бок о бок друг с другом. Они и выстроили то доверие, подарили мечты, нет, цель создать счастливую семью, где никто и заикаться не будет о юродивости. — А если сын тож омегой станется? — Вдруг обеспокоенно изрёк Миша да подскочил немного, от чего шикнул: узел болезненно ощущался. Андрей покачал головой и обратно на себе Мишу уложил, проговаривая: «Да тише ты, башка твоя дурная!» — Так шо тогда? — «Башка дурная» не унималась. — Да ни шо! Воспитаем, вырастим, человека из негось сделаем, а потом мужа нормального найдём-с, такого, шобы уважал, а коли не будет… Ух я его! — Эмоционально говорил Андрей. — Не дам ни тебя-с, ни Владика нашего в обиду. Помру, но не дам! — Да чего эт ты всё помереть стремишься?! — Возмутился Миша. — Я ж тогда один с Владиком остануся! Андрей улыбнулся неловко, плечами пожал, а в глазах его играл задор. Слова о готовности умереть шуткой не являлись, Андрей, несмотря на возраст юный, готов был биться на смерть за счастье семьи своей. Он чувствовал себя главой, пусть и ребёнок ещё и родиться не успел. Плевать на это! Андрей уже жаждал защищать его и Мишу своего. — Говорю ж — дом и семья будут у нас, я свататься к тебе приду и возьму в мужья! — Не отрекался от слов своих Андрей. А Миша верил ему, всем сердцем верил. — А отец мой приданного не даст, — грустно выдохнул он. — И шо? Я тебя и без коров всяких хочу в мужьях видеть! — Страстно изрёк Андрей. — Мой ты, Миша, слышишь? Мой, и я твой! Мы вместе будем! С приданным или нет, тут или нет, но вместе с тобою семью построим! Я готов дом бросить и бежать с тобою, куда глаза глядят, в бедности жить готов, побои за тебя принимать готов! Люб ты мне потому шо! Люб! И бросать я тебя не хочу! И не брошу! Плевать, шо о нас люди говорить будут! Миша смутился, раскраснелся да уткнулся в шею Андрею, вдыхая запах его горьковатый. Спокойно стало на душе, тепло ещё и просто хорошо. В слова верилось легко, воображение яркое уж принялось рисовать будущее счастливое. Казалось Мише, будто он с «супругом» своим лежал не на гниющей траве, а в постели, а рядом в колыбельной посапывал маленький Влад, пошедший внещностью в отца. И всё хорошо в доме, где крыльцо расписано. Всё хорошо. Однако любовь чистую окружающие не оценили. Они забили до смерти беременного Мишу и Андрея, до последнего вдоха защищавшего свою семью. Никто не стал слушать, разбираться или понять пытаться. Люди просто не приняли то, что у юродивого может быть счастье.***