Комплекс Бога

                    В мире, где не выжить без маски, он выбирает самую сложную — маску шута. Так проще: ни у кого не возникает желания копнуть глубже. Туда, внутрь, Годжо Сатору никого не собирается пропускать. Там бесконечность сталкивается с пустотой и вечным одиночеством в непрерывном цикле. Чужие мозги давно бы поехали, но это же Сатору, если не он, то кто сможет выдержать? Его ненавидят и обожают, презирают и восхищаются — Сатору глубоко наплевать на чужие эмоции. Он совершенство и знает это, всё остальное не стоит внимания. Про него часто говорят презрительно: с комплексом Бога, но у Сатору нет комплексов. Каждый раз, слыша это, он заливисто смеётся и звонко говорит:       — Так ведь я сильнейший, ребята!       Со стороны всё выглядит проще: обладание колоссальной силой, убийственные техники по мановению пальца, мощь, от поступи которой содрогаются стены. По факту… Непрерывный головокружительный полёт, ответственность за других, давящая на плечи, бессонница и редкие колючие мысли: чего-то не хватает.       Сложно представить, чего именно. Денег, которые он зарабатывает, хватит на сотню человеческих жизней. Любое желание исполняется взмахом ресниц. Женщины виснут гроздьями — выбирай любую. Только…       Один. Ни друзей, ни привязанностей, ни-че-го. Иногда Сатору думает: вместо сердца бьётся камень, а иногда оно болит и ноет, напоминая, что не сберёг, не уговорил, не остановил единственного друга. А любимой девушке когда-то так и не смог признаться. Это к лучшему, конечно: кому нужен такой, как он? Ему самому с собой порой невыносимо, что говорить о других?..       Одиночество — его осознанный выбор, но искренность и чужое тепло нужны всем, даже сильнейшим.       Иори Утахиме состоит из нелепостей. И Годжо Сатору не представляет её рядом с собой. Она не просто не идеальна — кривая подделка идеальной каллиграфии. Ни внешности, ни силы, ни-че-го.       Но насмешка со временем сменилась заботой: Сатору и сам не сразу заметил. А колючки стали острыми иглами мазохиста — любителя на них напарываться.       Сатору не умеет любить и даже не пытается научиться. Уровень подкатов у него застрял где-то на старшей школе, но поклонницам нравится. Тем, кто окружает его, плевать на слова, главное — действия. На них Сатору не скупится. Секс — тоже техника, в которой несложно достичь совершенства. Правильные движения губ, пальцев, тела — и твой партнёр трепещет, но не от страха или боли: от наслаждения. Сатору и в этом достиг идеала, даже напрягаться особо не пришлось.       Времени нет — тратить его на секс. Сатору проходится по женщинам катком, не замечая. Ни капли сожаления, ведь для бесконечности они — хлам. Он допущен к стольким силам… Но боится одной женщины, и даже не знает, почему. Благо, что встречаются они раз в год, ведь шатать его уверенность лишь ей удаётся.       Годжо Сатору подвластен весь мир. И этот же мир какая-то шаманка-магичка вертит на кончиках пальцев, сама того не понимая.       Он сознавал свою силу всегда, с момента, как заговорил. Принимал как должное, и с возрастом это не изменилось. Сатору был лучшим, но стал не по щелчку пальцев, как думали многие. Едва ли кто-то смог выдержать путь, что он прошёл во время тренировок. Едва ли у кого-то не взорвалась бы голова, не лопнули бы вены и не треснули мышцы. Его кости хрустели, а внутренности захлёбывались от крови… Выдержал. Сильнейший же. И из тех тренировок родилась не только сила — превосходство. Когда почти умирал сотню раз, когда сращивал собственную плоть в семь лет, а потом нырял в поток бесконечности — человеческое вымывается.       Сатору начал терять себя лет в десять, только… В Магическом колледже нашёл себя обратно. Сугуро Гето — тот случай, когда нашёл не просто близкого друга, а осколок души. Инь и янь, две половины одного целого, мысли, разделённые на двоих. Близкий человек. Предатель.       Тогда впервые Сатору понял — у него есть сердце. Нет, не считал себя роботом, просто жил как все. Вдруг раз, и друга нет. А в груди дыра, которую не залатать никакими нитками.       Сатору не остался один, только больше не нуждался в чужом присутствии. Жизнь чётко показала, что значит — подпускать кого-то слишком близко. Его будто собственной техникой вывернуло наизнанку, а завернуть никто не смог. Гето ушёл, Сатору остался. Вроде бы вот он: перекрёсток, на котором они разошлись. Но раз за разом Сатору возвращался мыслями к тому, что выбрал не тот путь. Не потому, что разделял. Потому что хотел пройти его не один.       С Иори Утахиме было иначе. Точнее, вообще наоборот. С первого взгляда Сатору понял: бездарность. Низкий уровень, кровь вялая, внешность заурядная. Тут бы взглядом скользнуть мимо и забыть, тем более, он, первогодка, уже нежится во внимании Мэй-Мэй-сенсея! Но взгляд из-под бровей, злобный, ореховый, отчего-то заставил сердце на миг застыть.       Сатору потом долго к себе прислушивался. Не понял. Утахиме училась на два курса выше, но рангом до него не смогла бы дотянуться никогда. Её глаза раздражали, преследовали, и он стал огрызаться, унижать, сам не зная, почему. Просто чтобы взгляд потух, чтобы не смотрела так явно и ядовито.       — Ой, опять облажалась? Не переживай, Утахиме-семпай, в следующий раз получится. — Он проходил мимо с очередной победой, глядя на неё, заляпанную экскрементами проклятья.       — Семпай, помочь? — спрашивал, когда после очередной битвы она лежала в пыли и чихала.       — Мааа, семпай, ты грязная, — смеялся громко и нарочито обидно, если Утахиме выходила залитая липкой фиолетовой кровью.       Странным образом хотелось её задеть. Кольнуть, чтобы огрызнулась. Сатору в эти моменты чувствовал себя особенно настоящим и нужным. Когда человек видит тебя, не образ, не полубога. Не боится и не стесняется послать, потому что… Ему на тебя наплевать…       Ей точно наплевать, и за одно лишь это Сатору к ней тянуло. Не поклонение, не желание угодить, но и не чистая ненависть — неприязнь, отвращение, когда волосы на теле становятся дыбом. Он питался каждой её эмоцией, провоцируя, как пресловутое проклятье-вампир. Может, и стал им уже — не понять.       — Семпай, ты не хочешь сливочной газировки? — Сатору постоянно ловил её в коридоре, отлично зная — она ненавидит сладкое. И всё же изнутри что-то подначивало. Оно же шептало на ухо, заставляя выдать: — Хотя нет, семпай, вам лучше не пить. Вижу, вы поправились. Может, будете чаще ходить на задания?       — Отвали, Годжо! Чтоб твоя газировка поперёк горла тебе встала!       После таких слов Сатору чувствовал себя слишком… живым. Были девушки. Красивые, яркие, умелые. После секса с ними он становился пустым и приятно лёгким — ни одной мысли в голове. Когда на тебя возлагают надежду все маги Японии, а ты должен быть в доступе двадцать четыре на семь, сложно расслабиться. Так он и не позволял себе этого…                     Обмена между школами в этот раз не будет. Точнее, никто не обставляет его с пышностью, ведь только недавно встречались. Мысли заняты растущей тёмной энергией. Проклятья первого уровня внезапно стали обыденностью, маги гибнут на раз-два.       — Надо усилить контроль. Появление проклятий высокого уровня явно вызвано Сосудом.       — Итадори справляется. — Сатору стучит длинными пальцами по пиале с саке. Почему ему всегда наливают, зная, что не пьёт? Лучше бы данго предложили.       — Ты его контролируешь. — Масамичи не спрашивает — утверждает. В ответ получает красноречивое молчание и взгляд, скрытый чёрной повязкой.       — Что ещё? — Сатору возвращается к непринуждённому тону, прежде чем вода в заварнике начинает мутнеть от чая.       — Прими делегацию из Киото.       — Опять?! — Сделать вид, что поражён, несложно. Только сердце гулко бахает в груди и падает вниз.       — Проследи, чтобы их разместили. Завтра ученики будут отрабатывать слаженность. У нас, скорее всего, война на пороге.       — Чем заняться мне? — Сатору подбирается. Даже спину выпрямляет, вскидывает подбородок.       — Развлеки Иори, не хочу, чтобы она по корпусам ходила.       — Семпай?.. — приподнимает бровь Сатору.       — Есть подозрения. Потом поделюсь, — бросает он, рассеянно погладив уродливого плюшевого зайца, сидящего у ног.       Разговор был два дня назад, и следующие ночи Сатору не спит. Анализирует всё, что произошло за последний год, каждый случай появления проклятья, каждый его ранг. Выстраивает цепочки, отметает их, чертит графики… Матерится, сжигает исписанные листы, чертит снова. Что-то надвигается, знать бы, что это!       К обеду Сатору думает: это что-то — Утахиме. Она проходит на площадку перед воротами и смотрит со знакомой неприязнью. Можно вообще чем-то её смыть? Он не помнит ни одного раза, чтобы Утахиме просто улыбнулась ему.       — Утахиме-семпай! — кричит он, махая рукой. — Утахиме-семпай, ты почти не опоздала!       — Это ты опоздал, придурок! — цедит она. Врёт. Сатору пришёл на минуту раньше.       — Маа, Утахиме-семпай, я просто заходил купить тебе данго! Ты же любишь сладкое?       Он кладёт руку на плечо и прижимает теснее. Вообще-то слишком тесно, приличия бы завопили. Но ведь он полубог, нет? Может себе позволить… Странно, что она не сразу сбрасывает руку, а сперва застывает. Рефлексы срабатывают на раз-два: Сатору успел напрячься, но Иори молчит. Выдох-вдох, а потом — ладонь, замершая у его щеки. Бесконечность не пускает, не позволяет ударить, и Сатору замечает тень разочарования на лице.       — Если захочешь, семпай, только попроси, и я позволю себя ударить, и не только.       Он усмехается, пряча руки в карманах. За спиной Утахиме хмурятся её ученики. Особенно Дзенин Май. Она отчётливо цокает, но Сатору в её сторону и не смотрит. Хотя сложно сказать, куда ты смотришь, когда глаза скрыты повязкой.       — Ты только и можешь, что на пошлом думать, — цедит наконец Утахиме.       Забавно. Отчего-то он готов говорить с ней на грани постоянно, потому что просто приятно. Приятно говорить с человеком. Когда-то так было с Гето. Спину обдаёт холодом — Сатору не хочет опять так. Чтобы сперва открыться, а потом потерять. Иногда кажется, он сделан не из стали — из хрусталя. Стиснешь в руке — устоит. Неосторожно уронишь — и важная часть откололась. А если попадёт на особую точку — рассыплется на тысячу осколков. Сатору свои важные части годами собирал и больше ими жертвовать не собирается.       — Я не думаю о пошлом, семпай. Я просто предложил тренировку. А-а, ты не хочешь? Ладно, я понимаю, что ты боишься!       Он смеётся, а горечь расползается пятном по груди. Нет необходимости в её отклике. Ни разу нет, и без неё отлично живётся. Но дёргает в груди, там, где сердце вроде бы камень. Глаза сквозь повязку видят отлично. Не так, как без неё — изнутри. Он душой видит, потоками энергии, что пронизывают тело.       Иори Утахиме — упорядоченная, как в учебнике. Тем больше между ними пропасть, ведь внутри Сатору нет потоков, подобных автострадам, там полёт пьяной мухи, которая сама не знает, что творит. Только он может в этом разобраться, а в поток Утахиме так просто вклиниться. Аккуратно вливать свою проклятую энергию, просто сливаться вместе…                     Утахиме спит. Подложила ладонь под щёку, сопит сладко. Есть люди, которые спят вот так — безмятежно. У них нет бремени и гнёта, они просто расслаблены. Сатору сидит на коленях у её футона. Рассматривает Утахиме. Думает вдруг: пусть всегда спит так — безмятежно. Чтобы не было кошмаров, только сладкие сны… Он поднимается, но не успевает уйти — она вздрагивает, стонет глухо, мычит, сбрасывает одеяло. Миг — он оказывается рядом. Касается плеча, посылает разряд энергии, но она не просыпается. Мычит громче, всхлипывает. Сатору судорожно выдыхает: миллион раз чужие кошмары видел, но почему она должна от них страдать?!       Сбросив ботинки, ложится рядом, прижимает к себе и целует в лоб. Такая маленькая и хрупкая. Он готов исчезнуть, как только пульс изменится. Контролирует каждый жест, но всё-таки застывает от тихого:       — Сатору…       С внутренностями творится невообразимое. Они поджимаются, а потом исчезают — пустота внутри, и только. Сатору обнимает её смелее, если слово «смелость» вообще к нему применимо. Подбородок утыкается в макушку, глаза прикрываются. Когда прохладный нос утыкается в его горячую шею, Сатору перестаёт дышать. Это ведь просто жест, и только. Просто жест, и сердце падает вниз, а потом бьётся прямо оттуда.       Вселенная даёт слишком мало, но эти крупицы надо научиться ценить и на ладонях выносить из реальности. Сатору готов это сделать, даже не понимая, зачем. Просто это чувство дрожит в уголках глаз, и не сбежать. Не от себя, это уж точно…       Иори. Если Сатору — драгоценный шёлк, затканный ручной вышивкой, то Иори — грубый холст, на котором любой может нарисовать и не факт, что получится шедевр. Но она доверчиво дышит в шею, оставляя на коже влажное пятнышко, пальцы едва заметно подрагивают под его ключицами и каждый её выдох проникает глубже, как настойчивый бур, цель которого — сердце.       Глаза прикрыты, хотя в темноте не больно. Скорее, привычка. Обоняние и осязание давно прокачаны до максимума и чуть выше. Сатору не надо видеть, он чувствует колебания сонной силы Утахиме, видит, как мерно бьётся её сердце. Она вдруг рвано выдыхает и снова шепчет:       — Сатору…       Задуматься бы тут… Но в голове только пошлые мыслишки, которые так и хочется вылить на неё при встрече. Жаль — нельзя. Ведь тогда придётся рассказать, что… Что ночь провёл в её постели и ушёл под утро, пока не проснулась и не попыталась снести часть черепа. Или яйца отбить — оба варианта одинаково болезненны…       — Утахиме-семпай! — жизнерадостно кричит он к обеду. На тренировочной площадке студенты из Токио и Киото, для преподавателей под широким зонтом стоят два кресла и накрытый стол. Утахиме поджимает губы, подходя ближе. Неодобрительно мерит взглядом: Сатору решил, что белой майки и голубых джинсов будет достаточно. Всё же встреча неформальная. А Утахиме в своих традиционных одеждах манит стащить их скорее, чтобы… Что?       Память тонко намекает на хрупкое тело в его руках, на запах и доверчивое тыканье носом в шею. Та моментально покрывается мурашками. Сатору удивлённо трёт её, смотрит на кончики пальцев.       — Может, отдашь уже сигнал к началу? — Недовольный голос Утахиме возвращает на землю.       — Конечно, семпай! А ты пока налей нам ванильной газировки, во рту пересохло! Кстати, я могу показать тебе пару приёмов, которые помогают избавиться от жары. Хотя… — Он делает вид, что задумался, и стучит пальцем по губам. — Это бессмысленно, семпай. Всё равно не освоишь.       — Годжо Сатору! — с тихим рокотом начинает Утахиме, но он перебивает, весело крича:       — Ну, что, ребятки, начинаем веселье? Все разбились на пары? Покажите, кто лучше!       Глупый смех завершает его речь. Сатору его годами вырабатывал. Косится на Утахиме — стеклянные глаза уставились на полигон. Раззадоривает. Как можно думать о чём-то, когда Он рядом?!       — Семпай, а что тебе нравится в мужчинах? — спрашивает игриво, забрасывая ногу на ногу. Ведь это то, чего она от него ждёт: десяток пошлостей, приправленных нелепым флиртом и залитых грубой лестью. Это то, к чему он привык, ведь в их с Утахиме отношениях нет причин ни для роста, ни для развития.       — То, чего у тебя нет, — отрезает Утахиме, не сводя глаз с площадки.       — М? Семпай, ты жестокая! У меня есть всё! — Он картинно разворачивается, поднимает повязку и хлопает ресницами.       Она смотрит с неприкрытым отвращением. Даже носом ведёт, словно от него несёт. Резко отворачивается.       — Не вижу смысла пояснять очевидные вещи, — цедит холодно.       Честности в Иори Утахиме всегда было через край. Если ненавидит — честнее человека не найти. В её эмоциях он порой купаться готов: никаких примесей.       — Если бы все гости вели себя так с хозяевами… — смеётся Сатору и замолкает. Ну же, взорвись. Дай ещё немного эмоций, дай жизни, её вкуса, возможности ощутить его на губах… Сатору беззаботно пожимает плечами в ответ на тишину, но внутри вспыхивают звёзды и взрываются планеты, и чёрные дыры приходят в движение, засасывая их в себя. Пальцы, небрежно сложенные на груди, подрагивают.       Если сжать хрупкие плечи и встряхнуть, заставить посмотреть в глаза, считать эмоции — все до последней… Позволит? Ударит? И почему он вообще об этом думает?       — Мои ученики побеждают! — говорит жизнерадостно, глядя то на площадку, то на табло. — Ещё бы, с таким превосходным преподавателем! Семпай, может, пойдёшь преподавать в магическую школу? Колледж тебе явно не по зубам.       — Твою мать, Годжо! — Взрывается наконец. Поворачивается всем корпусом, пышет жаром. — Убейся уже об стену!       — М, это будет проблематично. — Сатору осматривает стены окружающих зданий. — Могу пройти сквозь стену, хочешь? Или разбить. Или снести. А вот убиться… Прости, семпай, это слишком сложно, даже ради тебя. Но, знаешь, что? — Он вдруг склоняется к ней и хватает за колено, — мы можем создать плотный барьер и попробовать его сломать. Ты — мой, а я — твой. Как тебе?       — Ты можешь думать о чём-то другом?! — орёт она, сбрасывая его руку. — Ещё один жест, одно слово, и я…       — И что ты? — Он облокачивается о подлокотник и кладёт подбородок на ладонь. — В очередной раз выставишь себя посмешищем, которое не способно за себя постоять?       Её эмоции — его потребность. И чем сильнее, тем ему лучше. Как мальчик, который дёргал любимую девочку за косички, Сатору играет на нервах Иори, наслаждаясь каждой их вспышкой.       — Придурок! — выплёвывает она, упрямо отворачиваясь к площадке. Сатору разочарованно вздыхает.       Машинально отмечает изменения в технике Итадори, вносит коррективы в план будущей тренировки и одновременно думает, как бы подступиться к Утахиме, чтобы… Что? Он осторожно косится на неё: нахохлилась, как невзрачный воробей. Так и хочется потрепать по хохолку. Бой заканчивается победой Итадори. Сатору хлопает в ладоши:       — Вот он — уровень обучения! Итадори, ты молодец! — Он показывает два больших пальца и тянет широкую улыбку.       Итадори развивается быстро. Это на руку Сатору, но многим подобный рост не понравится. Может, пока стоит придержать этот талант, не выпячивать наружу? Мысли-мысли-мысли, они множатся вне зависимости от желания. Пока снаружи Сатору — веселящийся клоун, внутри стремительно меняется стратегия, словно спираль ДНК, в которой постоянно исчезают и появляются новые связи.       — Как этот приблажный вообще может кого-то научить? — слышит он бормотание кого-то из учеников Утахиме. Фыркает про себя: нахальные детишки. Забавно: свои считают придурком, а чужие — до судорог боятся.       — Ты учеников под стать характеру подбирала, семпай? — Вытянув длинные ноги, Сатору скрещивает лодыжки и покачивает ступнёй. Джинсы задрались, обнажив щиколотки. Жаль, на Утахиме его внешность не действует. Хотя почему жаль? В этом вся прелесть их общения.       — Поясни? — низко и угрожающе тянет Утахиме.       — Грубая, невоспитанная деревня с зачатками таланта. Ой, прости, семпай, не хотел обидеть! Маг первого уровня — это круто! Наверное.       К его удивлению, она не отвечает. Отворачивается, прячет лицо в выбившихся прядях. Перегнул? Разве можно с ней перегнуть палку? Это ведь просто шутка, неужели не понимает? До конца спаррингов она не говорит ни слова, и уходит первой.       Неприятное чувство свербит в груди. Сатору рассеянно её трёт, отпускает ребят, но сам не спешит возвращаться в дом. Извиняться не умеет и не собирается, а вот объяснить, что пошутил, может и надо.       Утахиме найти несложно — отпечаток её проклятой энергии тянется от площадки через сад камней к старому храму. Огибает его и собирается в сгусток за углом. Сатору коротко улыбается — нашёл. Огибает храм и потрясённо застывает, слыша тихие горькие всхлипы.       Она сидит на земле, обвивает колени руками и прячет лицо в складках юбки. Плечи непрерывно дрожат. Сатору присаживается рядом на корточки, снимает повязку, касается плеча.       — Эй, семпай, — зовёт тихо. Плач становится громче, Утахиме дёргает плечом, давая понять, чтобы убрал руку. — Утахиме? Это из-за моих слов, что ли?.. Было бы из-за чего плакать. Это была всего лишь шутка.       Он непрерывно гладит её по спине, но вот пальцы зарываются в растрёпанные волосы, а колени опускаются на землю. Сатору притягивает её голову к себе, заставляя уткнуться лбом в грудь. Осторожно обнимает второй рукой.       — Прости, — говорит тихо. — Я не думал, что тебя так сильно задевают мои слова.       С эмпатией у него всегда было туго — не было смысла заботиться о чужих чувствах. Но слушая, как она постепенно затихает, Сатору ощущает непривычное раскаяние и чувство вины. Отпускает её, поднимается и уходит, глубоко засунув руки в карманы, унося частицу её тепла в крепко сжатых кулаках.       Инцидент исчерпан и забыт, нет смысла к нему возвращаться. К тому же у него достаточно дел, чтобы забивать голову чужими истериками. В следующий раз он встречает Утахиме вечером — она спускается к воротам, он поднимается к главному корпусу. Короткий импульс, щелчок пальцев по камню, чтобы вызвать камнепад — нога Сатору натурально подворачивается, и он буквально заваливается на Утахиме, расчётливо успев подставить ладонь под её поясницу, чтобы не ударилась. Упирается второй рукой в ступеньку у её лица.       — Упс, — хмыкает весело. — Кажется, ногу подвернул.       — Слезь с меня, — сухо говорит Утахиме, отворачиваясь.       — Конечно-конечно, семпай! Не подумай ничего лишнего! Смотри — кажется потянул лодыжку, видишь, как опухает. Прямо на глазах!       Он приподнимает ногу и вертит её из стороны в сторону, но Утахиме не реагирует. Пытается его обогнуть — Сатору кладёт ладонь на плечо, не пуская.       — Ты слишком грустная, семпай. Хочешь, сходим в кино на какую-нибудь комедию?       — Я посмеюсь, если ты застрелишься, — мрачно цедит Утахиме и пробует обойти его с другой стороны. Вторая ладонь не пускает, длинные пальцы держат крепко.       — Неужели ты всё ещё злишься, Утахиме-чан?       Произнеся это, Сатору застывает. Чувство такое, будто внутри взорвалась планета, и ослепительно белая вспышка сменяется волнами отдачи.       — Совсем сдурел? — орёт Утахиме, сбрасывая его руки. — Что себе позволяешь?! Кто тебе разрешил так ко мне обращаться?! Свалил в сторону, придурок!       Она отпихивает его от себя и быстро спускается. Сатору даже не шелохнулся. Стоит, оглушённый, посреди лестницы. Потом медленно опускается на ступеньку, тупо глядя перед собой. Впервые мыслей нет, пустота звенит в голове, только сердце колотится быстрее обычного. Утахиме-чан… Похоже, он действительно придурок. Чувство такое, будто её имя с шипением впиталось в кожу.       — Давно тут сидишь. — Масамичи садится на пару ступенек выше. — О чём задумался?       — М? — Сатору удивлённо поднимает глаза на небо — уже стемнело. — Не знаю. Не помню. Я… — растерянно трёт затылок. Да соберись ты уже, в конце концов!       — Годжо?..       — Всё в порядке. Устал просто. Кажется, просто устал.       Масамичи поджимает губы и пристально рассматривает Сатору. Обычно по нему невозможно угадать, о чём думает. Обычно он беззаботно весел или раздражающе надменен, реже — просто спокоен и собран. Сейчас выглядит… растерянным. Не сказав больше ни слова, он встаёт и уходит, не обернувшись, будто Масамичи — пустое место.       — Хм, — тянет тот, потирая подбородок. Не хватало ещё, чтобы сильнейший маг вдруг выбыл из строя. Но что может вывести из строя Сатору, такое вообще существует в природе? И всё-таки он не машина, а человек, и некоторые человеческие слабости ему не чужды. Жаль, нельзя установить за ним слежку — почувствует. Придётся попросить учеников понаблюдать издалека, может, что-то прояснится.       Не спится. Закинув ноги на стол, Сатору вытягивается в кресле и смотрит в окно. Звёздный свет отражается в глазах, в солнечном сплетении что-то трепещет. Утахиме Иори. Отчего её имя теперь звучит иначе, отзывается теплом? Она не его слабость, но легко может ею стать, если он позволит. Сатору прислушивается к себе: хотел бы попробовать или нет? Разделить одиночество, заново открыться. О том, что Утахиме может отказать, он вообще не думает. Кто может отказать совершенству?