колото-ледяное

      Еще не доходя до аудитории, Уилл слышит громкий крик, который пробирает холодом сильнее уличного мороза, из которого его только выплюнуло.       И он не знает, что его пробирает сильнее — сам крик или то, что кричит Майк.       Мурашками почти что ужаса простреливает позвоночник, ноги становятся ватными, но Уилл все же буквально одним лишь усилием воли заставляет себя дойти до нужного кабинета и замереть в десяти дюймах от чуть приоткрытой деревянной двери.       Ей же и хлопает с оглушительным тяжелым стуком какой-то мальчишка, вылетевший из аудитории с практически прозрачным, выцветшим лицом.       Уилл не может заставить себя зайти. Ковыряет нервно пластиковый корпус мобильного телефона и заставляет себя через силу пропустить сжатый воздух в легкие, чтобы взять себя в руки к приходу Майка.       Тот же выходит из кабинета буквально через несколько минут, нагруженный стопкой листов с, вероятно, какими-то проверочными, напоминая себя же лет в четырнадцать. Злой и колкий, с почти багряными от нервного напряжения щеками и кончиками ушей, но его ладонь, пальцы которой Уилл осторожно цепляет на мгновение, чтобы привлечь внимание, почти ледяная.       Это отрезвляет как ничто другое.       Майк поднимает на него растерянный взгляд, в котором в адский коктейль смешивается злость с какой-то тусклой усталой печалью. У него словно даже нет сил на какие-то слова — кажется, он забыл и про запланированный ужин, и вообще про Уилла.       Кажется, он вообще сейчас где-то не здесь.       Иногда Майк вот так впадает в прострацию, словно проваливаясь на Изнанку, особенно часто такое происходило в первые годы нормальной человеческой жизни.       Уилл тоже часто терялся, но старался держаться ради Майка, а тот — ради него. Периодически вытаскивая друг друга из этого состояния, они как-то справлялись все эти годы, и исключением были лишь появление парня у Уилла в старших классах и девушки у Майка в колледже.       И вот тогда, наверное, именно общее прошлое, связанное с Изнанкой, не позволило сдохнуть их дружбе.       А в последствии —       Майк цепко хватает его за руку, кажется, приходя в себя, неподалеку от парка рядом с их квартирой, его пальцы все еще обдают колким льдом, но лицо уже не горит огнем, отчего Уилла окатывает теплой солнечной волной облегчения.       Кажется, даже морозный воздух Нью-Йорка становится чуть теплее.       — Извини, что вот так встретил, — наконец выдыхает Майк и даже чуть-чуть улыбается, кривя одним уголком губ. И даже так морщинки вокруг его глаз расходятся лучиками, что греет еще сильнее. — Дети… дети — это сложно, — после глубоко выдоха выталкивает из себя Майк частички искренности.       Он не любит говорить о работе, потому что ему вечно кажется, что ему отвратительно дается работа преподавателем литературы, и каждый урок его точно цепочка шагов по минному полю.       — Все в порядке, Майк, — позволяет себе улыбнуться в ответ Уилл. — Я понимаю.       Он уже почти делает шаг в сторону дома, как его в спину бьет отчаянное:       — Мне кажется, мне стоит уволиться.       Уилл осторожно оборачивается, не зная, что встретит его за спиной. Майк сутулится, как всякий раз в детстве, когда идет признаваться отцу, что совершил какую-то глупость, из-за чего классическое пальто смотрится на нем сейчас до того несуразно — будто ребенок случайно очутился в теле взрослого.       — Майк?.. — Уилл делает шаг обратно, замирая в нерешительности.       Майк с силой стискивает челюсть, отчего становится видно ходящие ходуном желваки. Его волосы серебрит по-зимнему искристый солнечный свет, подсвечивая также и морщинку меж бровей, и злой потерянный взгляд шоколадно-коричных глаз, встретивший Уилла еще у дверей аудитории.       Короткая прогулка стереть его никак не помогает.       Он делает осторожный шаг вперед, согревая дыханием алеющий от мороза кончик носа Майка.       — Майк, если ты принял окончательное решение, то я его поддержу.       Уилл знает — не принял.       С годами Майк не становится менее вспыльчивым и поспешным, а странным образом вкраивает эти черты своего характера в обычную жизнь, умудряясь все же сдерживать себя на работе и в разговорах с родственниками, но, к счастью, никогда — с Уиллом.       Уилл знает — это очередной виток его самобичевания, когда в голове свербит голос отца, полный разочарования.       Майк планирует уволиться стабильно пару раз за месяц, искренне уверенный в том, что отравляет жизнь учеников и совершенно не умеет преподавать так, чтобы дети действительно хотели чему-то научиться.       Уилл видит, как в первый год работы Майк не спит ночами вместе с ним. Уилл рисует картины, Майк же — проверяет сочинения и эссе, стараясь подойти к оценке максимально объективно и непредвзято.       Майк ломает себя и свои убеждения, чтобы стать тем преподавателем, которых видел в колледже и каким хотел видеть себя.       Майк меняется, а Уилл — Уилл не может не гордиться им.       Конечно, в чем-то тоже меняясь.       И с годами Майк все больше его вдохновляет, становится его музой как-то по-новому, иначе. Потому что иначе горят его глаза, когда он всякий раз после желания уволиться на следующий день бежит на работу, впопыхах собираясь и заваривая напрочь сожженный кофе.       И именно поэтому, помня почти золотом сияющий взгляд Майка, Уилл продолжает:       — Но, Майк, я бы хотел понять, что случилось. Почему ты хочешь уволиться?       — Я совершенно не справляюсь, — сокрушенно качает головой тот, из-за чего налипший на короткие кудряшки снег взметается вверх, искрясь в последних солнечных лучах догорающего дня.       — Давай мы прогуляемся по парку, и ты подробнее мне объяснишь, почему ты так считаешь, хорошо?       Майк лишь жмет плечами и сам тянет его вправо, к парку, сейчас заледенелому и практически пустому.       Кружево голых ветвей протыкает сизое небо, и Уилл, не удержавшись, задерживается на мгновение, всматриваясь и запоминая, чтобы потом зарисовать в скетчбук.       Он тянется в карман за пачкой сигарет и с шипением тлеющего табака закуривает. Майк косится неодобрительно, но молчит, хотя вообще-то когда-то Уилл подхватил эту привычку именно от него.       — Так почему ты не справляешься? — выдыхая горчащий на языке дым, переспрашивает Уилл.       Майк настырно тянет его свободную руку в карман своего пальто в попытке согреть, и Уилл уже который год скрывает, что ему, на самом деле, становится куда холоднее от его тонких вечно замерзших пальцев, нежели от мороза.       — Ты же сам наверняка слышал. Я вновь не сдержался и накричал на этого мальчишку Риденсдорфа, потому что он опять не сделал домашку и весь урок болтал так громко, что, мне кажется, я сам себя не слышал. Так ладно бы он отвлекал только своего соседа по парте, он отвлекал всех! И так каждый чертов раз! И стоит мне сделать замечание, он начинает дерзить в ответ, словно школьник тут я, а не он. Знал бы ты, как это меня бесит! — Майк почти рычит, экспрессивно дергая руками в каких-то судорожных конвульсиях, совершенно позабыв, что за минуту до этого видел целью своей жизни согреть левую руку Уилла.       И да — Уилл знает. Уилл знает, как это бесит Майка, но…       — Я представляю, Майк. И понимаю тебя, правда. И ты из-за этого на него накричал?       — Я не должен был, какого бы мудака не строил из себя этот ребенок. Не должен был! Но!..       — Но не сдержался? — понимающе переспрашивает Уилл, с тяжелым вздохом вновь цепляя ладонь Майка в свою и возвращая в его карман.       Сигарета звонко потрескивает на морозе.       — Я не должен был! Это просто непрофессионально — срывать на нем свою злость.       — Да, Майк, ты прав, — тихо соглашается Уилл, отчего Майк в очередной раз растеряно замирает, почти мгновенно затухая, успокаиваясь.       Это прием работает всегда — Уилл просто не дает Майку повода поспорить и распалиться еще сильней, а тот всякий раз попадает в одну и ту же ловушку.       — Ты прав, это действительно непрофессионально, ты сам мне об этом говорил. Но разве это делает из тебя совсем уж такого ужасного учителя, что тебе нужно непременно уволиться?       — Да! — почти не раздумывая, бросает Майк, рассерженно шагая вперед, потому что пусть его энтузиазм для спора и потухает, но злость все еще шипит внутри едкой кислотой, неистово желая вырваться наружу.       — И тогда очень многие ученики, готовые внимать каждому твоему слову, потеряют любимого учителя. А этот… Риденсдорф? — так и не научится вести себя на занятиях. А ты — ты так и не научишься сдерживать свои эмоции. Представляешь, как много все вокруг потеряют?       — Так если я и так не научусь сдерживать эмоции, какая, к черту, разница, Уилл?       — Майк, ты же тоже человек, правда? Как и этот ребенок, который, как бы паршиво он себя не вел, я уверен, не заслужил этих криков. И ты, Майк, тоже их не заслужил. Ты ведь в этот момент на себя кричишь, понимаешь? — вдруг Уилл осознает это и для себя, вспоминая, как сковало его от того пронзительного злого крика.       — Я…       — Ты сам постоянно мне твердишь, что боишься не справиться, но кто тебе сказал, что ты не справишься? И что ты уже сейчас не справляешься?       — Ты же сам только что подтвердил это, Уилл, — бурчит Майк, одаривая его хмурым взглядом цвета жженного кофе.       Не удержавшись, перехватывает сигарету, но не чтобы закурить — чтобы потушить и выбросить.       Уилл позволяет ему это.       Как и многое другое, что он всегда, всегда готов позволять Майку Уилеру.       — То, что ты иногда косячишь, не означает, что ты не справляешься со своей работой. Мне кажется, если бы ты не справлялся все эти пять лет, тебя бы уже давно уволили и без твоего желания, правда?       — Правда, — неохотно соглашается Майк, пиная ботинком снег, словно ему все еще четырнадцать.       Уилл расцветает теплой улыбкой, не удержавшись.       — Майк, я не буду сейчас копаться в этом глубже, мы поговорим об этом вечером, дома, но кое-что я все-таки скажу. Мне кажется, я знаю, кто убедил тебя, что ты не справляешься, но сейчас этот человек далеко. Не в твоей голове. Не тут, — Уилл мягко мажет большим пальцем по лбу Майка, разглаживая легкие царапины морщинок. — Тут только твой собственный голос, который повторяет за ним по привычке. И когда ты кричал сегодня на этого ученика, я думаю, на самом деле, ты кричал на себя за то, что не был достаточно хорош, чтобы он тебя слушал и не отвлекался, — Уилл говорит мягко и тихо, так, что едва слышит свой собственный голос, заглушаемый скрипом снега под их ногами.       Но это работает — Майк затихает в вечерних сумерках, почти что убаюканный его словами, бредущий сквозь снежную мглу.       И его кончики ушей теперь подсвечены багрянцем не от злости — от мороза.       — И, конечно, он наверняка вел себя паршиво. Но не заслужил этого крика, потому что его не заслужил и ты — ты не можешь быть ответственен за все, что происходит. Особенно — за то, как поведут себя другие, потому что это ты никак не можешь контролировать.       — Как и свои эмоции, — все же, не удержавшись, бурчит Майк.       — Да, но тебе и не нужно. Просто больше постарайся не кричать на себя, потому что я знаю, Майк, ты этого не заслужил. И тогда, когда это были не твои крики — тоже.       — Да, у нас у обоих были такие дерьмовые отцы, — тяжело вздыхает он, вновь пиная снег мыском ботинка.       — Эй! Тэд еще жив, ты же не собираешься мысленно его хоронить после моей речи? — усмехается Уилл, осторожно оглядываясь и не замечая ни единой души вокруг, после чего позволяет себе мягко обнять Майка за плечи.       — Ну, он и таким дерьмовым быть перестал. Представляешь, недавно он сам — сам! — позвонил мне узнать, как у нас идут дела. И даже спросил, приедем ли мы на Рождество.       — На самом деле, если говорить про отцов… когда я услышал, как ты кричишь, мне это очень сильно напомнило детство, когда мы на велосипеде врезались в машину Тэда, и он кричал на тебя так, словно с ума сошел.       Уилл знает, что говорить о том, что немного это напомнило ему и собственное детство, совсем не стоит. Потому что Майк, в отличие от Лонни, никогда не пытался кого-то уничтожить намеренно, просто его тоже порой одолевают призраки прошлого — иногда он вот так впадает в прострацию, словно проваливаясь на Изнанку, а Уиллу приходится его вытаскивать.       А Майку — его.       Как и все годы до этого.       И, наверное, именно общее прошлое, связанное с Изнанкой, не позволило сдохнуть их дружбе.       А в последствии —       — Черт, Уилл! — вдруг спохватывается Майк. — Мне все же стоит уволиться с одной должности!       — Майк?..       — Мне точно стоит уволиться с должности твоего парня, потому что вот с этим я справляюсь явно отвратительно. Я забыл про ужин!       Уилл усмехается и, не удержавшись, притягивает того за ворот распахнутого пальто, вжимаясь в холодные обветренные губы теплым поцелуем. Майк притягивает его ближе, ныряя под мягкий шарф, обжигая ледяными пальцами шею.       — а в последствии и отношениям.       Потому что призраки прошлого — ничто, когда рядом есть тот, кто в нужный момент может выбить тебя из этой прострации, выслушать и поддержать.       А вместо ужина они просто закажут пиццу.