***
— Как будущему правителю тебе подобает помочь отцу с выбором. — Даже в голограмме взгляд Кассия суровый и нетерпящий возражений — такой же, как и его тон. Лабель через силу задирает голову, едва не падающую с плеч, выпрямляется, прячет дрожащие ладони. Внутри все ещё тлеет обида; сердце кричит, и его немой крик смерчем разрушает все, что было так старательно выстроено. Столько времени потрачено на ложь, столько эмоций — притворство. Лабель покорно выполняет просьбу. Сухо перечисляет запомнившихся ему немногочисленных гладиаторов, подходящих условиям отбора, и лишь в конце тихо, поджав губы, с плохо скрываемой обидой в голосе добавляет: — И Рикс Остер, отец. Флавий-старший подозрительно щурится, в приподнятом уголке выставленной вперёд нижней губы видится ироническая усмешка. — Правда? Мне казалось, он весьма неопытен, — хихикает, — да и не сказать чтобы смышлен. — Ты бы не стал делать глупого человека одним из своих приближенных. Кассий наигранно важно качает головой, соглашаясь. — Да, тут ты прав. И все же он не просто так пил вино из наших чаш. Кое-что его всё-таки отличает. — Лабель пустыми глазами глядит на отца, борясь с отвращением и безысходностью. — Ему нечего терять. Подавляя всеми силами желание упасть на пол и колотить о землю, как какой-нибудь дикарь, спокойно проглатывает задевшие слова. Не хочет думать о том, что Риксу тоже больно. Это сложнее, чем ненавидеть. Это больнее, чем понять. — Но будь по-твоему, — внезапно продолжает отец, и его слова, точёные и выверенные, обрушиваются тяжелой лавиной. — Славный списочек. Он отключается, а Лабель остаётся наедине со своими демонами, будто все это время дремлющими в ожидании нужного момента. Минуты тянутся часами, статичность окружающего пространства делает все нереальным, искусственным. Голова кругом, и даже слабый ветерок узорчатого веера не может охладить пыл взволнованного разума. Пересчитывая колосья в вазе и медленно приходя в себя, Лабель начинает жалеть о слетевших с губ словах. От одной мысли о том, что он, возможно, отправил Рикса на смерть, начинает трясти: он действительно не желал ему смерти, ни тогда, ни сейчас, ни когда бы то ни было. Но дело даже не в поцелуе, будь он неладен. Рикс ведь никогда не смотрел на него так, как смотрел на Хотча. И Лабель это прекрасно замечал, просто не хотел верить. Сейчас к нему приходит осознание, что даже правители живут иллюзиями. — Errare humanum est.***
Огромная арена развернута в самом центре умирающего города. Руины уничтоженных поселений обрамляют ее отвратное величие, а по разграбленным дорогам стекаются любопытные массы, готовые отдать любые деньги за возможность наблюдать унижение порабощенных жителей некогда процветающей планеты. В шумном здании жарко, одежда липнет к телу. К бою готовятся все без исключения, но только выбранные гладиаторы знают, что сегодняшний вечер принадлежит им. Рикс — один из таких. Как и ожидал, он вскорости получил подтверждение своей догадке. И больше всего в разворачивающемся кошмаре его пугает не сам факт смерти, а то, что сражаться придется со своими людьми: с родной планеты, ближайших систем. Но он должен бороться. Ради тех, кто дорог. Полируя оружие, вспоминает круглые глазенки Дареи, ее озорной смех и маленькие ручки, которыми она часто, хватая высохшие маркеры, разрисовывала ему спину. Его единственный родной человек во всей вселенной, чей не по-детски серьезный взгляд преследует во снах. Задумавшись, ловит в отражении металла свой взгляд: хмурый, понурый, мрачный. Глаза безразличные, на покрасневшем лбу — испарина. Волнуется. Как бы ни храбрился, мозг-то не обманешь. Пригрозив самому себе в отражении, с ещё большим усердием принимается за подготовку, приводя в порядок меч и натягивая броню. Металлический корпус непривычно тяжело ощущается, так и норовя выскользнуть из рук. Наверняка, так и должно быть перед первым боем. — Рикс, пошел, — огорошивает Граут, когда парень ожидает этого меньше всего. Он? Первый? Усмехается. Чего стоило ожидать? Это гладиаторской бой, шоу. Panem et circenses! Ланиста не мог пренебречь такой возможностью. Даже если Рикс его новоиспеченный, но вполне способный шпион. Грозный тренер ободряюще бьёт по спине, кивая напоследок. И в этом кивке Рикс отчётливо видит сочувствие. Такое, какого не сыщет живой — так обращаются к безнадежным. Вдохнув поглубже, смело шагает вперёд, в ядовитый свет искусственных прожекторов, превозносящих его прямо сейчас на вершину Неорима. С первым же ударом молота толпа бурно встречает гладиаторов криками и аплодисментами, но Риксу претит мысль хотя бы взглянуть на трибуны: не хочет видеть людей, жаждущих его смерти. Это не то, что он хотел бы запомнить. Противник полностью облачён в броню, даже лица не разглядеть, но он явно массивнее Рикса. Этим можно воспользоваться, если проявить должную сноровку и в нужный момент обступить его тучную фигуру. Сейчас даже не верится, что они земляки, которых стравливают против друг друга верхушки. Мысли путаются, толпа все ещё ревёт, и парень даже не сразу слышит свое имя, объявленное по громкоговорителю. Но мир содрогается в момент, когда, повернув голову буквально на секунду, случайно замечает снизу трибун знакомое лицо. Два разноцветных глаза без маски, что сосредоточенно смотрят на него не моргая. Отвернувшись, Рикс сомневается, что ему не показалось. Он упускает лишь секунду — в глаза летит песок. Противник наступает первым — бесчестно, но эффективно. Не растерявшись в уже знакомой ситуации, отработанной сотни раз на тренировках, проворно отступает на пару шагов, закрываясь вслепую щитом. Песок больно режет глаз, но адреналин подгоняет кровь, притупляя чувства. Выигранной дистанции хватает, чтобы вовремя оклематься и покрепче перехватить оружие. Встав против соперника, делает ложный замах — гладиатор теряется, а Рикс занимает выгодную позицию. Тяжело дыша, он решает выждать время и не атаковать слишком рано. Однако другой воин так не считает и отчаянно рвется в бой, атакуя тяжёлым мечом. Рикс едва успевает отражать атаки, понимая: такими темпами долго не протянет, нужно срочно менять тактику. Может, вымотать его? Лабель сидит в самом центре, рядом с отцом и сестрами в ложе. В суматохе никто не видит его окаменевшего лица и остановившегося дыхания, побледневших от напряжения щек и заломанных пальцев. Следя за привычным представлением, он непривычно сильно переживает. Хотя избегающий стиль не приветствуется, у Рикса не остаётся иного выхода: сейчас он борется за свою жизнь, а не за чью-то славу. Не обращая внимания на недовольный гул и требующие зрелищ крики, продолжает ловко уворачиваться. Один за другим избегает ударов, переставляя ноги и прытко уклоняясь, отражая удары и обороняясь увесистым щитом. Вдруг противник замахивается, перенеся вес тела на другую сторону, и Рикс путается, пропуская заточенное острие мимо — оно полосой разрезает открытую кожу. Кровь брызжет на землю, вызывая очередной рев зевак. Проглотив стон, Рикс, почти не пошатнувшись, продолжает игру, хотя рана горит и жжет. Довольный собой, противник свирипеет: нападает, собрав все свои силы, и Рикс, сам уже измотанный продолжительным сражением, понимает: вот он, момент. Заходит справа — с неудобной сопернику стороны — и что есть силы ударяет по летящему в его сторону оружию. Меч отлетает в сторону, как ненужный инструмент. Гладиатор отшатывается. Хотч смотрит на развернувшееся представление не отрывая взгляда, подмечает каждое движение и неловкие ошибки, от которых у него подскакивает сердце. И в момент, когда Риксу чудом удается сразить опытного воина, не сдержавшись, громко выдыхает. — Брат, — рычит человек под шлемом, обезоруженно поднимая руки в поражении. — Помилуй. Рикс наблюдает эту сцену пару секунд, не зная, что должен ответить. Смотрит на орущие трибуны, явно довольные его маневром, но в безобразных криках: «Смерть! Убей!» — не находит ответа. Тогда взгляд падает на Хотча, всё ещё стоящего внизу, почти у самой арены, и Рикс видит, как тот что-то кричит ему. Когда оборачивается — уже поздно. Поднявший свое оружие воин яростно ударяет его мечом, схватив за ногу. Восходящий удар мнет металл доспехов, вонзаясь в кожу, как масло. Нестерпимая боль распространяется по всему телу, и Рикс валится на песок тряпичной куклой, потерявшей всякую форму. Шум голосов растворяется, превращается в далёкое эхо. Все, на что хватает сил — это поднять вверх три пальца и надеяться, что следующий удар не будет фатальным. Хотя сейчас, уничтоженный болью, он мечтает только о том, чтобы все поскорее кончилось. Но проходит не минута и не две, а он все ещё не захлёбывается кровью, из его тела не торчит лезвие, а мир вполне стабильно расплывается, но не темнеет. Возвышаясь высоко над ареной, Лабель глядит вниз и с досадой осознает: как бы ни хотел, не успел бы добежать до раненого Рикса. Не высказанные слова почти физически делают больно, и он сильно, так сильно жалеет о том, что включил тогда его имя в список. Голова раскалывается от волнения, боль перерастает в мигрень. — Отец… — Молчать. Флавий-младший смиренно опускает голову, понимая: следующую битву Рикс не переживет. Сначала слышится голос, затем чьи-то руки ловко подхватывают его и тащат на себе прочь с арены, стирая саднящие раны о песок. — Держись. Держись, ну! Хотя перед глазами пелена, слух любезно подсказывает ему, чей голос прямо сейчас звучит над ухом и чьи руки бережно высвобождают его изувеченное тело из доспехов. — Хотч… — Это имя хочется произносить снова и снова. — Хотч, Хотч… — Черт, он бредит, — взволнованно звучит над головой, но голос постепенно удаляется. Боясь остаться наедине с болью и темнотой, Рикс хватает попавшее под руку запястье и крепко сжимает, пачкая кровью чужие пальцы. — Ну-ну, если я останусь тут с тобой, оба в могилу угораздим, — успокаивающе звучит с плохо скрываемой дрожью в голосе. — Сейчас, потерпи немного. Рикс, не закрывай глаза. Рикс! А потом кошмар обретает черты: медицинских инструментов, чьих-то спорящих голосов и болезненной ломоты — пока силы стремительно оставляют его тело. Но почему? Он ведь должен сражаться во втором раунде как поверженный раб, которому даровали помилование. Где все крики и бой молота, тысячи зрителей, противник? Когда силуэты перед глазами перестают плыть, немного приподнимается на локтях. Он явно не на арене. — Удачливый сученыш, — самоуверенно звучит справа. Повернув голову, Рикс видит улыбающуюся Сторцию, старательно отмывающую руки в умывальнике. — Все в порядке с ним, куда денется. Проследив за направлением ее взгляда, переворачивается на другой бок, ощущая твердость кушетки под ним: рядом, оперевшись о стену, стоит Хотч и смотрит в пустоту, будто не зная, куда деть взгляд. — Друг, ты меня вытащил? — слабо перебирая языком, бормочет Рикс, но признательность в его глазах, должно быть, куда яснее его слов. Хлопает дверь, оставляя их в пыльной и совсем не стерильной, но хотя бы изолированной комнате для раненых. Хотч молча подходит к кушетке, смотрит на живого — покалеченного, но по-прежнему дышащего Рикса — и слегка поднимает уголок губ. — Ты молодец, — дрожащий голос едва не срывается. — Не зря были те тренировки. — Почему я здесь? Ничего не понимаю… Хотч фыркает: — Готов поспорить, у папочки Флавия на тебя ещё есть планы. Остер непонимающе хмурится. Выдохнув, Хотч поясняет: — Никаких турниров на сегодня больше. Твоя игра окончена, Рикс. Юноша хмыкает. — Всё-таки я проиграл. Хотч подходит ещё немного ближе, садится на пол, пачкая колени в размазанной по земле крови. — Дурак ты, Рикс, — мягко смеётся он — совсем не так, как обычно: устало, вымученно, но так легко, будто не смеялся сотню лет. — Выиграл? — серьезно переспрашивает тогда Остер, отвечая улыбкой на искренность. Хотч несколько смущённо усмехается и замолкает, как будто что-то переваривая в голове. — Разве что удар под дых, — говорит он, но думает совершенно о другом. Рикс готов поклясться, что слышит его мысли. Видит по взгляду, узнает: то же потерянное выражение, те же мечущиеся зрачки, в которых отражается лунный свет той ночи. Приподнявшись ещё повыше, он молча берет его ладонь, замечая проскользнувшее недоумение, и медленно переводит взгляд со сцепленных рук к лицу. Им обоим жарко от пережитых событий, и этим так удобно оправдать горящие щеки. Не сразу, но чужие ладони сжимают его крепче, и в эту секунду замечает на чужом лице дрогнувшую улыбку. — Ладно, может, что-то ты и выиграл. Уточнения не нужны — Рикс понимает и без них. — А мне большего и не надо. Хотч поднимается. Находит где-то подушку, подкладывает ее Риксу под голову и аккуратно укладывает его самого пониже, стараясь не задевать раны. — Отдыхай, — говорит тихо, как будто собирается незаметно исчезнуть. — Уйдешь? — прямо спрашивает Рикс. Тот усмехается: — Да куда я от тебя уйду. — И в эту же секунду садится рядом, будто все это время ждал предложения остаться. — Всяко лучше, чем там. Да и, знаешь… прикипел я к тебе, чертяка. — Снова смотрит на Рикса, сглатывает. — По-другому уже не смогу. Поверженный гладиатор закрывает глаза. Улыбается. — И я не смогу. Оба смеются, не обращая внимания на долетающие сквозь приоткрытую дверь крики и стоны. С новой реальностью либо мириться, либо идти против. Рикс думает, что сейчас все моральные дилеммы могут подождать его за той дверью, пока он будет лежать на твердой кушетке и смотреть сквозь приоткрытые веки на человека, с которым можно быть самим собой. И не ввязываться больше ни в какие игры.