Двойная игра

Не в первый раз Рикс наблюдает за восходом солнца, но только сейчас песок под ногами не нагревается от палящих лучей. Остывший, пропитавшийся потом измотанных воинов, он лишь сухо хрустит, преминаемый голыми супнями. С зарей всех собирают на тренировочной площадке: отработать навыки и хорошенько размяться перед турниром. Следят за каждым, отмечая успехи и, в особенности, недочёты, при случае жестко осаждая. Звон орудий почти не прекращается, Рикс и сам не расстается с мечом, поражая одну цель за другой, выжимая себя до капли — все, лишь бы не думать о происходящем. Пытается выбросить из головы обидные до слез вещи, забыть, что здешняя арена построена на костях убитых жителей Паитрума, а ее стены воздвигнуты на местах чьих-то домов и двориков. Размахнувшись, ударяет в пустоту — промахивается. Знали бы родители, что их сын, который вечно колебался в вопросе будущей профессии, будет биться гладиатором на потеху чужеземцам. Что бы они сказали? Как бы отреагировал отец? А добросердечная мать? — Подбери слюни, сопляк, — кричит сбоку один из гладиаторов, с размаху занося ногу для удара. Рикс отражает внезапную атаку блоком. Нападавший щерится и сквозь зубы цедит. — Не опозорь нас сегодня. — Держи язык за зубами, если не хочешь проблем. Закончив спонтанный спарринг, расходятся мирно, как обычно и бывает в таких перепалках. Но осадок от случившегося и впрямь заставляет направить мысли в нужное русло. Так, что к концу сил совершенно не остаётся и всё, чего желает Рикс, так это провести остаток дня в одиночестве, вдали от чьих-то повелений и людей, которые его все равно не поймут. Однако насладиться уединением не получается: ровно по окончании тренировки чип оповещает о назначенной встрече, и ее место отнюдь не радует уничтоженного тяжёлым тренажем парня. Лабель, ну конечно. В заброшенной кабине холодно, а просиженное кресло уже давно пора отправить в утиль. Но выбора особо не остаётся: либо здесь, либо под палящим солнцем. Легко рассудив, Хотч остаётся на корабле. Если б не его лёгкая рука, пришлось бы ещё и дышать пылью, но теперь корабль почти полностью оснащен и готов к эксплуатации. Несколько раз проверяет по карте запасные маршруты, отмечает возможные места стыковки. Сама машина работает исправно: конечно, некоторые показатели отображаются некорректно, а ложные сигнализации зачастую включаются в самый неподходящий момент, но в остальном — вполне летающая раскоряга. К сайдстику привыкает быстро: не так удобно, как со штурвалом, зато маневренность больше при меньших телодвижениях. В общем и целом, хороший запасной вариант. Все эти технические моментики, безусловно, становятся отдушиной. Однако ее безжалостно рушит не покидающее ощущение беспомощной зависимости: от того, что когда-то подчинялось тебе, а теперь подчиняет тебя — технологии. Иногда это совсем невыносимо. Как и ожидал, он был исключен из рядов гладиаторов. Формально. Фактически же за ним окончательно закрепилась должность технического специалиста и место среди фрументариев, с его-то новыми выдающимися способностями. У Флавиев нет бойцов с имплантами, зато есть прекрасные кибнернированные шпионы. Могло быть и хуже, но внутри по-прежнему щемит. Риксу так и не сказал: надеется, тот забудет. Да и зачем? Со временем все и так все поймут. Первое время будет появляться в маске, пусть делают выводы. Потом, конечно, снимет. Касается лица, на миг задерживая дыхание. Снимет? В голове ту же секунду всплывает эпизод минувшей ночи. Откинувшись в кресле, громко протяжно скулит. В одиночестве, окружённый неживыми приборами и искусственными механизмами, он не сдерживает себя. С ними не пошутишь, словом не перебросишься. Они молча выслушивают его стенания, проглатывают мольбы, заглушают жалобы механическим гудением. Даже когда он сильно, вжавшись в подлокотники, царапает и так обшарпанную отделку. И зачем он полез к нему? У парня и так проблем не оберешься, ещё он со своими играми. Сильно трет лоб, обдумывая. Это ничего не значит. Для Рикса уж тем более. Он забудет случившееся, как очередную глупость, как было это всегда. Но зачем тогда так смотрел на него? Зачем не убирал ладонь с его щеки? В силу своих занятий Хотч часто сталкивался с дилеммами и всякий раз успешно выпутывался: расставляя приоритеты, чем-то жертвуя или пренебрегая. Это было непросто, но стоило пораскинуть мозгами, как ответ находился сам собой. Что с ним стало сейчас, почему теряется в элементарных вещах? Неужели импланты окончательно сожгли его мозг? — Да ты сам-то себе не ври, — вслух прерывает собственные мысли. — Все началось намного раньше. Рикс заходит еле волоча ноги в светлую комнату и сходу падает на застеленную постель. Мышцы приятно ноют, получая неистовое удовольствие от мягкости здешнего матраса. — Спасибо, что позвал, — смеётся, раскинув руки и ноги в разные стороны. — В казармах хрен расслабишься. Лабель мягко улыбается, присаживаясь на краешек. — Все для моего милого гладиатора, — он убирает челку с загорелого лица и ласково тонкими пальцами поглаживает кожу. — Не хочешь проверить показатели? — Этим занимается Сторция, — неохотливо тянет, отворачиваясь закрытыми глазами на подушку. — Рикс, — обращается уже требовательнее, — я прошу сделать это для меня. — Я с тренировки, Лаб… — Я знаю. — Я могу поспать? — Ты сможешь поспать в любой момент, а сейчас, пожалуйста, мы проверим показатели. — Ладно, — закатив глаза, парень поднимается, подавляя протесты уже настроившегося на продолжительный отдых тела. — Если тебе так спокойнее. Хотч жалеет, и жалеет сильно. Последствия своих поступков осознает — не маленький уже. Да что говорить о Риксе, совсем ещё юном, когда он сам черти что творит. А казалось бы, опытный боец, шпион, с хорошими рекомендациями и множеством талантов. Ага, как же. Его удел — прибиться к какому-нибудь гастролирующему ансамблю и развлекать своим внешним видом непритязательную публику, по малейшему поводу гогочущую безобразным хором. Через пару часов турнир. Он не участвует напрямую, но опосредованно находится в самой гуще: следит за ходом процесса, передает информацию. А еще готовит запасной план на случай, если все полетит по наклонной. Когда тишину пронзает сигнал, неприятный морозец пробегает по коже. И не потому, что напряжённое спокойствие, которое и так не слишком радовало, разрушено, а потому что, судя по сигналу, дело срочное. Ну и когда срочность была к добру? Лабель достает датапад и, переключая голографические панели, соотносит настройки с чипом Рикса. — Начнем с приятного, — ухмыльнувшись, нажимает одну из кнопок. — Пульс в норме… Так проверяют один показатель за другим, иногда что-то подправляя. Внезапно сын ланисты замолкает. — Что? — спрашивает Рикс, заметив перемену в лице. Лабель, замерев, глядит в планшет, рука повисает над устройством. — Пришло время неприятного? Тот сглатывает, медленно поднимая голову. Затем снова опускает, зрачки лихорадочно мечутся вверх-вниз, руки начинают дрожать. — Это… — вновь смотрит на Рикса, пытаясь разглядеть что-то во взгляде, найти опровержение, признание, раскаяние. Не найдя же ничего из этого, разочарованно качает головой. — Держишь меня за простака, который ничего не поймет, не сложит дважды два? Остер холодеет: этот взгляд знает хорошо, и ничего хорошего тот не предвещает. Всё ещё не понимая в чем дело, молча смотрит на покрасневшего Лабеля, тревожно перебирающего пальцами тунику. — Так значит, вот оно как, — закусив губу, тот горько усмехается. — Я думал, тебе нужно время, чтобы разобраться с проблемами. Оказывается, тебе его вполне хватает. На все твои никчемные игры. Слова обухом бьют по голове, отдаваясь звонким колоколом. Беглый взгляд ловит в отражении картинку с датапада, и в этот момент сердце совершает кульбит: заросшая скамья, злополучная ночь. Он знает все. Передатчик отключен — нет, глухим ударом вырублен из сети, — но Хотч до сих пор отказывается принимать услышанное. Пальцы дрожат, в пустой кабине становится душно. Тяжело дышит, пытаясь собраться. — Да провались оно пропадом, — бессильно бросает, хватаясь за голову. Нужно всех оповестить. С Риксом придется связаться лично. Он и сам хотел это сделать, но не хотел, чтобы оно было так. Включает передатчик, предвосхищая реакцию. Новость парня явно не обрадует. — Ты, наверное, не знал, но чип ведёт непрерывную запись. В разных целях. — Медленно пройдя вдоль комнаты, останавливается у стены спиной. Эта привычная поза, в которой они разговаривали разве что при самом знакомстве, не сулит ничего хорошего. Снова опустив взгляд на картинку в датападе, Лабель усмехается. — Хотя бы у кого-то из вас есть совесть. — Хотч здесь ни при чем, — сглотнув, объясняется Рикс. Его уставшее тело натянуто словно струна расстроенного инструмента. Лабель медленно разворачивается — так, чтобы никто не увидел его стенаний и искаженных черт лица. — И это, — задыхаясь от негодования, качает он головой, — это все, что ты хочешь мне сказать? Любимому человеку, уличившему в предательстве? — Он так же медленно подходит, встает ровно напротив, глаза в глаза. Парень не двигается с места. — Ты не осознаешь последствий? Рикс молчит. Лабель усмехается и, замахнувшись, хлестко ударяет. На не дрогнувшем лице горит краснеющий след длинных пальцев. Скривившись, издевательски проговаривает: — Где же сейчас твоя честь? Вместо ответа раздается сигнал крайнего уровня важности. Рикс прекрасно знает: игнорировать такой запрещено — поэтому, пользуясь возможностью, принимает его. — Доминус, Рикс. Смотрите-ка, сразу двое. Удача сегодня мне благоволит, — в привычной манере хохочет в голограмме Хотч, но вовремя замечает, что никто из присутствующих не отвечает на его попытку сгладить остроту предстоящей новости. — Кхм, ну ладно. Рикс, — обращается серьезно, стараясь, чтобы в голос не проскользнули раньше времени жалобные ноты, — плохие новости. Я пытался переубедить, но ты же знаешь, эти политики упрямее ослов. — Ближе к делу, — прерывает Лабель, испепеляя голограмму взглядом. — Ты новости раздаешь, а не любовные послания. Делай свою работу. Бывший гладиатор удивляется такому тону, но быстро делает вывод: Рикс явно где-то накосячил — и уже вдвойне сочувствует ему. — Пахнет жареным, а? — отвечает Лабелю, красноречиво поглядывая в сторону юноши, воровато поджимающего губы. — Паитрум ожидает бурю, поэтому турнир отменили. Честно, понятия не имею, какого черта эти два факта связаны, но, как понимаете, нас не спрашивают. Есть официальная отмазка, что в таких условиях сбоят чипы. Позволите не пояснять, насколько быстро эта отмазка состряпана? — Это ведь не все? — уловив тревожные интонации, спрашивает Остер. — Схватываешь, чертяка, — невесело хмыкает. — Новые верхушки поставили свои условия, на которые мы вынуждены были согласиться. И, черт… Они хотят, чтобы дрались только здешние уроженцы и парочки других планет. Защиту отключат. Это будет бой без правил. — Закусив губу, продолжает. — Рикс, тебя могут выбрать. Хотч смотрит в опешившие, абсолютно потерянные глаза друга и не словами — хотя бы взглядом пытается помочь, разделить эту новость вместе с ним. С какой-то пустой тревогой Рикс осознает: возможно, они говорят последний раз. И еще тревожнее от того, что он уже давно к этому готов. — И выберут, — как металлический лязг раздается тихий голос между ними. — Не беспокойся, сегодня состоится твой грандиозный дебют. Рикс смотрит на него, своего любовника и палача, не веря, что человек, которого он думал, что любил, способен из мести отправить его на смерть. Но минутное замешательство сменяется осознанием вполне ясно: Вот тебе и последствия. Доигрался ты, Рикс. — Кхм, официального запроса на бойцов ещё не поступало, — прожигая Лабеля взглядом, спокойным тоном встревает Хотч. — Есть множество кандидатов, более опытных и… — Это все? — невозмутимо прерывает Флавий. Напряжённо сжимая кулаки, Хотч быстро переводит взгляд на Рикса, едва заметно кивает и затем снова возвращает бесстрастный взгляд к Лабелю. — Поберегу ваши нервы, Доминус, — сказав это, отключается. Голограмма растворяется, и Рикс чувствует себя как никогда пусто. Ему не страшно, не обидно — напротив, он впервые осознает ценность жизни и каждого совершенного действия. Сейчас ничто не волнует его: ни Лабель, которого он предал — и на самом деле уже давно, — ни братья по оружию, с которыми бьётся плечом к плечу, ни даже сгоревшее прошлое. Только образ Дареи, его маленькой сестрёнки, заставляет сердце биться, напоминая, что он еще живой и должен бороться. И что в этой жизни осталось не так много людей, ради которых он готов это делать.