diabolus

От звона в ушах, кажется, мозг совсем разжижается, глаза сами собой зажмуриваются, но боли парень не чувствует. Ощущает только что-то горячее на своей коже, что подсыхает и липнет на пальцах, окутывая воздух терпким, кисловатым запахом. Открыв глаза, омега видит перед собой по-настоящему испуганный взгляд, который когда-то был наполнен самоуверенностью. Сейчас же тело альфы дрожит, руки не выдерживают собственный вес и падает прямо на омегу, что успевает подхватить альфу и скинуть с себя. Тот хрипит, держится за бок, а багровая лужа под ним становится всё больше. Смотреть на альфу совершенно не хочется. Матвеев даже не понимает, что чувствует сейчас, ведь этот мужчина был некой подпоркой в жизнь парня. Ненависть и злоба к нему долго была двигателем и бензином, что помогало вставать по утрам и строить дальнейшие планы. Сейчас же смотреть на такого слабого, потерянного и умирающего мужчину кажется странным и каким-то неправильным. Будто их погоня должна быть вечной, и однажды они бы встретились лицом к лицу, устав пытаться поймать собственный хвост и, наконец, закончили бы всё это. Иногда Матвееву казалось, что их встреча – некий божий промысел, не иначе. Будто этот альфа его личный демон, что должен был цепкими когтями выдрать душу из его груди и утащить в адский котёл. Их взаимоотношения – взрыв бури, столкновение архетипов и, если не кривить душой, то омега мог быть сказать Хангу спасибо. Поблагодарить за опыт и новый взгляд на жизнь. Умереть парень больше не боится, ведь у смерти в рукаве всего одна игральная карта, в то время как жизнь более изощрена и имеет в распоряжении целую колоду. Тьма, охватившая омегу, была вполне осязаема, материальна, и имела его лицо и силуэт. Следовала за Матвеевым по пятам и если раньше это вызывало мурашки на загривке, то теперь он встречает её, как старую верную подругу, позволяя себе в ней захлебнуться. Чужой нож ложится в руку, как родной. Пальцы крепко обхватывают прорезиненную рукоять, а окровавленное лезвие касается крепкой шеи альфы, где пульсирует артерия. Если принюхаться, то даже сквозь запах крови можно почувствовать кисловатый привкус страха, впитывающийся даже в старые стены. Дима просто перекидывает ногу через бёдра мужчины, усаживаясь сверху и возвышаясь над ним. Адреналин перестаёт давать сил и боль в теле даёт о себе знать, что вынуждает делать передышку и выдохнуть горячий воздух через сжатые зубы. Ханг хрипит под омегой, его перемазанные в крови губы кривятся, трескаются, и тонкая кожица лопается, но альфа этого не замечает. Его кожа бледнеет, тело не слушается, и он только смотрит в карие глаза напротив, что сейчас кажутся почти чёрными. — Если будешь неосмотрителен – у тебя заберут самое дорогое – этому ты меня учил. В мире существует всего два типа людей: те, кто забирает, и те, у кого забирают. И сегодня я заберу твоё будущее. Альфа сейчас напоминает раненого оленя, что может только хватать ртом холодный влажный воздух, закашливаясь, когда бурая жидкость начинает проникать в трахею. Омега же ощущает себя хищником или охотником, что смотрит на жертву, что продолжает бороться за жизнь, хотя кровь уже впитывается в бетон. Он чувствует её голыми коленями, упирающимися в пол, пока давит на нож, прорезающий и разрывающий тонкую кожу на шее. Он специально не целится в артерии, медленно давит на горло лезвием, не отрывая взгляд. Он даже боится моргать, запоминает каждую дёрнувшуюся мышцу и нерв, пока чужая жизнь медленного утекает сквозь раны. Склоняясь ближе, почти ложась на окровавленную грудь мужчины, омега касается сухими губами ушной раковины, срываясь на шёпот: — Скверна – вот в чём суть людей, ты был прав. Матвеев хочет, чтобы это было последним, что услышит альфа прежде, чем лезвие наконец прорезает горло, забирая ещё одну жизнь. Существование отдельного человека на этой планете давно перестало быть ценностью. Один заменяется другим, как пешки в шахматах и омега эту игру выучил вдоль и поперёк, только отличие в том, что он – король на этой доске и игра прекратится только тогда, когда он сам упадёт с шахматной доски. Поднимаясь, Матвеев пошатывается, потому что ноги перестают держать в вертикальном положении, голова кружится, и парень касается затылка кончиками пальцев, чувствуя корки запекшейся крови. Тяжёлый выдох наконец вырывается из груди и позволяет наконец–то подумать обо всё. Это конечная точка? Он сделал то, что был должен? Это вся его суть и дальше только бесконечное ни-че-го? Сейчас, стоя над хладным телом, в заброшенном здании с потрескавшимися, заплесневелыми стенами, парень задумывается о том, что будет, когда он выйдет на улицу. Он просто поедет домой, зайдёт в кофейню у дома, прочитает книгу, а завтра наконец вернётся на работу, чтобы… что? Гробовая, тёмная и зловонная тишина, пропитанная лишь отчаянием и морозом, не помогает и не даёт ответа на риторические вопросы, крутящиеся вереницей в голове омеги. Он просто разжимает закаменевшие пальцы, а нож падает на бетон, звонко ударяясь об пол. Олег же на это всё смотрит с неподдельным интересом, наклонив голову на бок, убирая пистолет за пояс джинсов. Наверное, нормальный человек сейчас должен испугаться и бежать как можно дальше, вот только Шепс никогда не был нормальным. Вся его жизнь – полнейший сюр. Иногда альфе казалось, что один факт его рождения – ошибка природы, принёсшая в мир только разрушения. Он смотрит на замершего на месте омегу, скользит взглядом по лицу, измазанному в липкой, подсохшей крови, видя перед собой ребёнка. Ребёнка, что заплутал, потерялся среди покосившихся густых деревьев, свернул с тропы, а теперь прячется под кроной густой листвы плакучей ивы, свернувшись болезненным клубком. Шепс знал: всегда легко любить сильных, волевых и счастливых людей. Делить с ними радость, держаться за руки, гуляя по парку, поедая сладкую вату. Но куда сложнее быть с человеком, что когда-то сломался, не выдержав веса груза на своих плечах. Сложно любить заблудившихся, стоящих на коленях людей, что до конца зарываются ногтями в землю, чтобы удержаться, пока порывистый ветер бьёт их по щекам. Это трудно, почти невозможно, но альфа никогда не сворачивал с выбранного пути, поэтому и сейчас аккуратно, боясь напугать,он бесшумно ступал по направлению к омеге. Мягко обнимая Матвеева за талию, окружая теплом и давая опору, Шепс утыкается носом в шею, прямо туда, где бьётся жилка, где аромат настолько яркий и почти приторный, сейчас очернённый зловонным, чужеродным запахом. Хочется посадить омегу в ванну, наполненную пеной до самого потолка, чтобы избавиться от следов чужого тела на тонкой, бледной коже. И он обязательно это сделает, но сейчас он просто станет его фундаментом, стоя за его спиной глыбой, на которую омега откидывается, прикрывая глаза. Он наконец-то может расслабиться, не боясь упасть, потому что ноги не держат, но крепкие руки удерживают в вертикальном положении, давая возможность перевести дух. Матвеев никогда никому не верил. Люди всегда лгут – это безапелляционное заключение, не подвергающееся сомнению. Во благо, для защиты, но лгут и в моменте омега просто стал подвергать сомнению каждое человеческое слово. Не верил людям, но и себе тоже перестал. Он самолично нарекал себя беспощадным лгуном, виртуозно научившись выкручиваться из любой ситуации, но сейчас же он поворачивается спиной к другому человеку, будто самолично даёт повод воткнуть нож меж лопаток, но чувствует только горячее дыхание на загривке и тёплые, аккуратные касания мягких губ к открытым участкам кожи. — Лина? — голос у омеги хрипит, он устал смертельно и единственное, чего он хочет – просто уснуть. — Лина. — альфа и не пытается скрыть, что бета позвонила ему в панике, скинула координаты и просила ехать, как можно быстрее. Кто такой Шепс, чтобы её не послушать? — Ты понимаешь, что, по факту, одним своим действием спас, наверное, целую компанию? — взгляд скользит по телу, лежащему под ногами, цепляясь за пулевое ранение на боку, скрытое тканью одежды. — Я спасал тебя, а всем остальным просто повезло. — альфа просто пожимает плечами, пока Матвеев тихо смеётся, чувствуя пальцы на своём лице, старающиеся стереть багровые пятна с кожи, — Давай я увезу тебя домой? — А это…? — Всё уберут, не переживай. Почему-то и сейчас Дима верит. Безоговорочно соглашается, пока его ведут к машине, усаживают на переднее сидение и даже пристегнуть себя даёт, будто это правда важно – сохранить его жизнь. Парень пропускает момент, когда его сидение чуть откидывается назад, а на колени набрасывается лёгких дорожный плед. Омега только сейчас понимает, что его трясёт, только не уверен, что это правда от холода. Шепс суетится, нервно волосы поправляет и вечно спрашивает, нужно ли что-то ещё. Дима только наблюдает за ним из-под полуприкрытых век, пока его обветренную кожу на скулах пощипывает от влажных салфеток, что постепенно окрашиваются в розовый оттенок. Сил в теле всё меньше, но кажется, что если сейчас он не притянет альфу к себе, если не почувствует то, что он рядом, то его мысли наконец-то догонят, окружат со всех сторон коршунами, вгрызаясь в тело острыми клювами. Протянув руки, он хватается пальцами за ворот куртки, тянет на себя и наконец касается чужих губ своими. Двигается мягко, обхватывает нижнюю губу своими губами, поцелуй не углубляет, а просто ворует родное тепло и дышит чужим дыханием. Хочет понять, что он правда жив. Олег замирает, но всё равно поддаётся, упирается руками в кресло и просто движется в такт, не напирает и целует трепетно и так аккуратно, будто Матвеев и правда сейчас развалится в его руках. Скользит пальцами тёплыми по острым скулам, зарывается в тёмные пряди волос и слышит тихий скулёж. Разрывая поцелуй, упираясь лбом о лоб, Шепс старается перевести дыхание, взять себя в руки, хотя аккуратные пальцы, пробирающиеся под футболку и поглаживающие косые мышцы живота, совсем не помогают. Хочется по-звериному провести языком по тонкой шее, стереть остатки чужого запаха и прикусить кожу на плече, как дразнящегося щенка, чтобы перестал проверять и без того треснувшее по швам терпение. — Тебе нужно отдохнуть немного. И Дима правда слушается. Прикрывает тяжёлые веки, кутаясь в тонкий плед и потом уже удивлённо моргает, оказываясь около своего дома. Он засыпает, даже кошмары не приходят, и парень не помнит, как провалился в настолько глубокий сон. Его организм вымотан, конечности почти не двигаются и из авто приходится выбираться с помощью альфы, что протягивает ему руку. Квартира же встречает густой чернотой, пока Шепс не щелкает переключателем, освещая прихожую. Матвеев щурит покрасневшие глаза, даже ладонью их прикрывает, пока с его плеч стаскивают испорченную куртку, а с ног заляпанные кровью и пылью ботинки. Все действия проходят на автомате, тело двигается само по себе и только наконец оказавшись под струями горячей воды, омега расслабляет плечи и упирается лбом в прохладную плитку на стене. Она приятно охлаждает горячее лицо, даже боль немного проходит, пока жесткая мочалка скользит по коже плеч. Матвеев трёт тело остервенело, почти царапает живот и бока, лишь бы смыть сегодняшний вечер. Сейчас, когда адреналин немного понижается, когда внутренний зверь ощущает себя в покое, в родных стенах, воспоминания возвращаются сильным потоком. Перед глазами до сих пор стоит чёткий, окровавленный силуэт, смотрящий на него будто осуждающе. Это война длилась долгие годы, они брали короткое перемирие на несколько лет, но всё равно встретились на поле боя, понимая: пан или пропал. Они не могли выйти живыми оба и каждый раз, будто в дне сурка, возвращались бы в точку отсчёта и они снова сталкивались бы лбами. Матвеев не верит в соулмейтство, но иначе, чем предназначение, назвать всё это не мог. Им было написано по судьбе встретиться и убить друг друга. В «долго и счастливо» омега тоже не верил, но в «умрём в один день» – вполне. Они должны были закончить это всё только таким образом, но Шепс снова решил всё сам, врываясь в черноту белым, ярким пятном, почти силой вытягивая омегу на поверхность. Дима же так долго верил в то, что сам придумал, что сейчас не понимал, что делать дальше. Может, он сошёл с ума, но юноше правда начинает казаться, что Олег чувствует его смятения и его феромоны проникают в щели, окутывая обнаженное тело. Мотнув мокрыми волосами, выйдя из душевой кабины, парень замирает перед зеркалом с полотенцем в руках и неотрывно смотрим сам себе в глаза. Он даже сам не знает, что пытается в них увидеть. Раскаяние? Страх? Хоть что-то? Но единственное, что парень видит – синяки на шее и кровоподтёки на рёбрах и пояснице. Наверное, Шепс прав и ему следует наведаться ко врачу, но единственное, чего он сейчас хочет – это спрятаться в чужих руках и проспать пару лет. Альфу он находит в спальне, сидящим на краю кровати, что вертит в руках телефон и даже не замечает замершего на пороге омегу, кутающегося в белый, тёплый халат. Матвеев будто не у себя дома, мнётся на пороге, трёт полотенцем влажные волосы, но ткань просто в итоге откидывает на пол, зачёсывая пряди пальцами. Влага стекает по острым скулам и шее, холодит, вызывая мурашки, а альфа сидит на кровати, в зоне досягаемости, так тёплый, почти горячий и родной. От пристального взгляда Шепс наконец отмирает, поднимает взгляд и хаос воцаряется. Это становится толчком в спину, почти физическим, и Дима на автомате движется к мужчине, усаживаясь на его колени. Цепляется ногтями за плечи, скрытыми тонкой футболкой, зарывается носом в волосы, а губами касается кожи за ухом. Касается еле ощутимо, ёрзает и трётся, как подобранный с улицы кот, готовый замурчать от жара, исходящего от чужого тела. — Дим, ты не в порядке, тебе нужен сон, еда и врач, — голос у альфы хрипит, он сжимает челюсть до боли, что желваки начинают ходить ходуном, но руки, вопреки словам, сами забираются под ткань халата на бёдрах. Сжимает, тянет ближе, но дальше не заходит. Отрываясь немного от мужчины, слегка отодвигаясь и обнимая за шею, Матвеев выглядит хмурым, почти разочарованным, — Меня зовут Дмитрий Матвеев, мой позывной – «триста шестьдесят шестой», у меня есть сводный старший брат. Я убил своего отчима, а моя мать считается без вести пропавшей. Сегодня я убил ещё одного человека, перерезав ему горло, но единственное, что меня беспокоит: альфа, которого я люблю, не хочет меня даже поцеловать. Это «люблю», брошенное как бы вскользь, как что-то само собой разумеющееся, выбивает почву из-под ног альфы и о даже замирает, вглядываясь в глаза напротив. Он не видит в них сомнений, даже тени и это становится последней каплей. Альфа находит чужие губы, врезается в них яростно, почти вгрызаясь, а омега наконец позволяет себе протяжный стон. Шепс так долго держал себя в руках, позволяя себе скользил по телу только взглядом, поэтому сейчас его руки дрожат, пока пальцы скользят по мягким бёдрам, развязывая тугой пояс. Подолы халата разлетаются, край стягивается с одного плеча, пока горячие губы мужчины скользят по плечу, прикусывая зубами ключицу. Всасывая и тут же отпуская тонкую кожу, альфа сжимает пальцами оголённые ягодицы, почти до боли и они оба сейчас готовы взвыть раненным зверем. Вседозволенность пьянит, развязывает руки, пока омега только цепляется пальцами за крепкие предплечья, двигает бёдрами и трётся пахом о пах, что Шепс даже воздухом давится. Возбуждение сильное, почти горчит, что такое лёгкое движение бьёт под дых, а из груди вырывается почти рык. Матвеев оказывается резко перевёрнутым на спину, голым и раскрытым, но он даже не пытается смущаться, доверяя себя всецело, давая возможность делать всё, что придёт в голову. И не жалеет. Большие ладони скользят по груди, сжимают бока, от чего тонкое тело изгибается на простынях, а голова запрокидывается до хруста в позвоночнике. Омега чувствует язык на груди, губы, что обхватывают ореол соска, прикусывая и слегка оттягивая. Из горла вылетает только скулёж, такой жалобный и требовательный, что ещё долго будет стоять в голове у альфа каменным изваянием. Шепс смотрит и не может остановиться, оставляет на рёбрах слегка болезненные укусы, а по синякам лишь скользит губами, будто залечивает, как верная ручная собака. Олега так много и мало, что у Матвеева голова кружится, а дышать почти невозможно: воздух между ними искрит – кинь спичку и они воспламенятся тотчас. Оружейнику так плохо-хорошо, его пробирает дрожь от чужих касаний, и он себя отпускает, скользит ногтями по мощной спине, стягивая мешающую футболку. Взгляд натыкается на шрам, растянувшийся на плече, расползаясь по руке и ключице. Приподнявшись на локтях, омега тянется к мужчине, касается грубых краёв шрама трепетным поцелуем, что Шепс сначала даже дёргается, зарываясь пальцами в волосы на затылке Матвеева. — Всё хорошо, тише-тише, — парень позволяет себе только шёпот, говорит прямо в изуродованную кожу, широким мазком языка зализывая мнимую, забытую боль. Он чувствует ответную дрожь, пока заменяет язык пальцами, смотря в обычно светлые, а сейчас почти бордовые глаза. Страха нет ни грамма и душу Шепса это так греет, что он сгребает хрупкое, но такое сильное тело, в объятия, зарываясь лицом в изгиб шеи. Мужчина никогда не рассказывал никому обстоятельства этого ранения, отшучиваясь или просто игнорируя вопросы, но ему, Диме, рассказать хочется до ломоты в дёснах. Он только привстаёт на локтях, кладёт ладонь на нежную щеку. — Это было несколько лет назад. Я выполнял задание Гецати, но сглупил, ведь меня некому было обучать стрельбе и любви к огнестрельному оружию, — ухмылка трогает пухлые губы альфы, — И я попался, проснувшись в итоге в горящем ангаре. Я не соображал особо и понял что-то только когда почувствовал, как плавится кожа. Воспоминания так сильно бьют, что Шепс даже глаза прикрывает. Он не хочет признавать, но боится увидеть в чужих карих глазах осуждение или жалость, но когда всё же снова поднимает взгляд, то видит только сочувствие и влагу, пеленой стоящую в глазах. Прохладные пальцы касаются лица, скользят по щекам и губам, а шёпот кажется таким громким, будто кто-то выкрутил настройки на максимум. — Мне так жаль, родной. И Олег поднимает белый флаг. Воет отчаянно, целует – так же, сдаваясь окончательно. Его обвиняли в ошибке, жалели, но никогда не сочувствовали. Это чувство оказалось таким новым и ярким, что под закрытыми веками белые пятна возгораются, как небольшие сверхновые. От коротких, инстинктивных толчков, омега скулит, грубая ткань джинсов болезненно трётся о голую кожу на бёдрах, но это как щепотка перца в любом самом вкусном блюде. Сейчас их близость напоминает кусочки льда на коже лопаток, вызывающий мурашки, одновременно с этим – касание раскалённого железа к низу живота. Трясущимися руками Матвеев наконец справляется с ремнём и замком, обхватывая пальцами возбуждённый орган альфы и слышит, как ткань простыни рядом с его головой трескается от напора пальцев Шепса. Рык, слетающий с губ Олега, заставляет тело снов прогнуться до хруста. Его альфе нравится, его альфа его хочет. Впервые Матвеев даёт внутренней омеге волю, чувствуя, как та беснуется внутри него, готова наконец подчиниться, отпустить себя и сдаться этим рукам и удлинившимся клыкам, что слегка царапают кожу на плечах. Парень чувствует, что Шепс на грани, готовый вот-вот сорваться, но цепь, удерживающая его, пока всё ещё цела и Матвеев прикусывает мочку уха мужчины, говорит тихо, будто их кто-то может услышать: — Всё хорошо, ну же, ты же чувствуешь, что я готов. Не бойся, я хочу этого. И оставшаяся стена между ними наконец трескается, разлетается на осколки, погребая их двоих. Они сами не знают, когда оказываются полностью без одежды, но касание кожи к коже добавляет бензина в их пожар. Олег правда пытался держаться до конца, хоть и понимал, чувствовал, как тело Матвеева на него реагировал. Естественная смазка уже стекает по бёдрам, впитывается в постель, а их феромоны смешиваются в такой коктейль Молотова, что в носу начинает жечь от этой ядерной смеси. Первый, резкий толчок оглушает обоих, рот омеги открывается в немом крике, а он сам не моргая смотрит в потолок. Он впервые чувствует такое единение, впервые ощущает, как тело подчиняется чужой воле, а грудная клетка готова разорваться, давая волю сердцу выскочить в чужие ладони. Шепс же замирает, упираясь лбом в лоб омеги, прикрывая глаза. Тело сжимает его так сильно, что воздух застревает где-то на уровне трахеи. По хребту дрожь бежит, и мужчина начинает двигаться только когда чувствует пальцы в своих волосах, поддаваясь, снова целуя. Врывается в рот языком, скользит вдоль чужого языка, прикусывает губы, как бы извиняясь слизывая небольшие капельки крови. Ответные движения в такт подначивают, и альфа срывается, толкается сильнее, жестче, не боясь наконец навредить, вслушиваясь и запоминая каждый стон, каждую царапину на своей спине. Он и сам на грани, уже не сдерживает громкий рык, чувствуя, как близка разрядка, как мышцы, сковывающие член, судорожно сжимаются и пульсируют. Голову мужчины снова тянут на себя, давая уткнуться прямо в запаховую железу, откидывая голову. Намёк такой явный, но Олег боится ошибиться, боится понять всё неправильно, но хриплый, сорванный голос опровергает все сомнения: — Ну же, давай. Я хочу, — пальцы держат крепко за волосы на затылке, не давая оторваться от шеи, — Я люблю… Всё сводится к обоюдному желаю обладать и принадлежать, и снова это «люблю» поддёргивает, снимая с горла оставшийся ошейник. Альфа позволяет клыкам скользнуть по шее, сделав глубокий вдох, чтобы наконец прорвать тонкую кожу. Ощущения такие оглушительные, как взрывная волна, доводящие до оргазма за два резких толчка. Тело под альфой трясёт, а на грани оргазма омега кричит, закатывает глаза и его прошибает такая судорога, что альфа еле успевает выйти из ослабевшего тела, чтобы не допустить сцепки. Упав на кровать и притянув парня к себе, Шепс просто гладит взмокшую спину кончиками пальцев, чувствуя, как бёдра дрожат от пережитого, а до слуха доносится только хриплое дыхание. Им о многом нужно будет поговорить, ведь связь сейчас так сильна, что почти звенит, натянувшись, притягивая как можно сильнее. Сейчас же сил на это нет, поэтому правильным кажется только уснуть наконец, что они и делают, цепляясь конечностями, почти склеиваясь намертво.