diabolus

Время тянется как чёртова резина, что Матвеева ещё больше нервирует. Он не помнит, когда в последний раз выходил из дома, когда просто чувствовал грёбанное спокойствие. Отключённый телефон мёртвым грузом валяется где-то в спальне, наверное, уже полностью разрядившись, но это последнее, что волнует молодого омегу. Его нервы натянуты, как острые струны лютни, мозги перестают обрабатывать информацию после, кажется, уже сотого просмотра фотографий и документов. Истина, как плесень, зарождается в спорах, но утекает сквозь тонкие музыкальные пальцы. Омеге правда кажется, что он вот-вот приближается к решению, но снова напарывается на глухую стену. Парень знает Ханга слишком хорошо, но и плохо одновременно, даже не может в точности сказать, были ли они парой в своё время, ведь никогда это не обсуждали, но знает точно он одно — мужчина не остановится. Всегда таким был: играл с людьми, дёргал за нитки и мастерски расставлял ловушки и капканы. Матвееву было страшно осознать, что он сам стал жертвой обстоятельств, прыгая в те самые капканы, застревал в них конечностями и слыша фантомный звук ломающихся костей. Он выл раненным зверем, но всё равно продолжал попадать в ловушки, расставленные мастерским охотником. Сейчас история повторяется: альфа явно играется, дёргает кота за хвост и хочет чего-то добиться, но не говорит прямо и открыто; просто ждёт, когда омега сам догадается, утешит раздутое самолюбие, следуя по тем самым координатам, что сам альфа и расставил. Устало потирая виски пальцами, Дима будто весь сдувается, растекаясь по дивану лужей. Спина затекла, а ещё следует наконец-то поесть и поспасть хоть несколько часов, но он не может. Даже минимальная задержка кажется крахом и отпусти он сейчас поводья — всё рухнет и развалится, как песчаный домик. Пальцы быстро летают по клавиатуре, отвечая на сообщение единственного человека, с кем Матвеев связь не прекратил — Линой. Та бурчит на него уже который день, пытается заставить отвлечься, позвонить хотя бы брату, но быстро сдаётся, понимая, что спорить с омегой то же самое, что кричать на пожар, чтобы тот потух. Она слишком хорошо знает друга и просто старается помочь хоть чем-то. Она честно пытается найти хоть какие-то зацепки, сама глушит сонливость кофеином, но её старания быстро разбиваются о полное отсутствие следов. Столько нецензурной брани от беты Матвеев ещё не слышал, а некоторые выражения даже порывался записывать на всякий случай и в будущем разбогатеть ещё больше, когда выпустит словарь имени Джебисашвили. Девушка пыхтела, злилась, что читалось между строк каждого её сообщения, но последнее так и осталось висеть не отвеченным. Омега буравил его взглядом уже минут пять, почти не моргая и что-то в его голове начинает щёлкать с завидной периодичностью. Призрачная надежда будто подпинывает и парню всё-таки приходится встать с насиженного места и оглядеть комнату тяжёлым взглядом. Среди бардака найти нужное сложно, и без того уставший омега еле ноги передвигает, а потом злится и весь скопившийся гнев даёт о себе знать новой порцией сил и уверенности. Парень перерывает весь шкаф, тумбы и даже диван хочет подвинуть, когда замечает нужный предмет на кухонном столе. Дима не знает на кой чёрт тогда прихватил с собой телефон, присланный Гецати, но готов сам себя по голове погладить за это. Включенный телефон молчит, тишина начинает давить на мозжечок и в целом ситуация начинает казаться бредом сумасшедшего, но вдруг омега слышит тихую вибрацию телефона. Звук настолько тихий, но звучит, как гром среди ясного неба, от чего парень почти падает с дивана. Дрожь в усталом теле контролировать становится почти невозможно, а взять телефон пальцами кажется непосильной ношей. На потрескавшемся экране горит лишь одно сообщение, но его хватает, чтобы омега подорвался и стал судорожно собираться: влезать в первые попавшиеся вещи, еле попадая руками в рукава куртки. У Лины же будто чуйка срабатывает и она начинает усиленно строчит новые сообщения целым потоком. Ноутбук пищит, не переставая и, чертыхнувшись, Матвеев судорожно печатает ответ, морщась от предостережений подруги. Та явно паникует, Дима даже может представить в своей голове, как девушка махает несдержанно руками, но её беспокойство — это последнее, что сейчас омегу волнует. Парень в целом двигается на чистом энтузиазме, даже машину ведёт на автомате. Инстинкт самосохранения машет ему лапкой и сворачивается в клубок в его голове, понимая, что тут ловить явно нечего, потому что Дима устал смертельно и хочет всё прекратить. Он думал, что пережил уже всё это, закопал и спрятал за семью замками, но страх снова возвращается, ледяной водой окатывая. Паника поднимается, скапливается в трахее и всё, чего хочет парень — сделать хотя бы один нормальный вздох. Матвеев чувствует себя чёртовым ребёнком, которого водят за нос, играют во что-то, но почему-то правил не объясняют: оставляют одного в тёмной комнате, чтобы сам нашёл выход, а ему только и остаётся, что шарить руками по стенам и молиться, что ручка двери вот-вот найдётся. Вот только ребёнком Дима себя сам поставил, ведь ведётся до сих на чужие провокации. Ему бы сейчас позвонить брату, выложить всё, отвезти телефон Лине, что сейчас явно в панике грызёт длинные ногти, на проверку, а потом собрать всю команду, вооружив её до зубов. Но он просто выворачивает руль, плюёт на правила и жмёт на газ. Уже вечереет, улицы окрашиваются алым из-за заходящего солнца, а люди-муравьи стремятся скорее оказаться дома. Дима всё понимает, но на каждую небольшую пробку или идиота-водителя сжимает зубы до скрежета. В бардачке чуть звенит и постукивает от быстрых пируэтов любимый пистолет, а ногу в районе лодыжки холодит нож. Омега только молится, чтобы сейчас какой-нибудь гаишник не решил хорошо выполнить свою работу и не остановил его, потому что сил на беседы и разъяснения у него нет совершенно. Заброшенный склад напоминает типичную локацию из любой хоррор-игры: пошарпанные стены, покосившаяся вывеска и пара разбитых стёкол, закрашенных краской из баллончика. Воспоминания начинают царапаться где-то под рёбрами и омега морщится. Когда-то этот склад принадлежал им, а за ненадобностью был продан, но раньше здесь омега работал вместе с Хангом, проводил инвентаризацию и часто мешался под рукой у альфы. Тот снисходительно утаскивал парнишку в тёмные закоулки, зажимал грубо по углам и целовал агрессивно и иногда слишком болезненно. Когда-то Матвеев считал это романтичным, но сейчас только морщится и понимает, что его просто прятали, как зверька прирученного. Звали, когда хотелось, а если мешался — просто не замечали, и, спасибо, если не рычали. Смотря с высока прошедших лет Диме от самого себя тошно и хочется того маленького омегу то ли поругать, то ли обнять трепетно, потому что смесь из злости и жалости к самому себе прошлому аж дышать мешает. Он был так глуп и наивен, хотя всегда хотел казаться слишком взрослым, чтобы брату никогда не было за не стыдно. Чтобы он не жалел, что принял его под своё крыло. Каждый раз парень оступался и, хоть Влад ничего на это не говорил, но омеге хочется здесь и сейчас решить всё наконец. Машина мигает аварийками за спиной, а под подошвой шуршит раскрошенный бетон, отвалившийся от старых стен. То ли затхлый запах, то ли отсутствие еды в желудке, вызывает головокружение, но омега старается собраться, мотая головой из стороны в сторону. Стараясь двигаться бесшумно, парень как можно аккуратнее ступает по не внушающей доверия лестнице, ведущей на второй этаж. В здании слишком темно: где-то лампочки были выкручены, где-то — разбиты, а оставшиеся выключатели были выдернуты из стен. На улице уже смеркается и даже уходящие солнечные лучи плохо проникают в разбитые, где-то заклеенные клеёнкой окна или то, что от них осталось. Омеге приходится идти почти на ощупь и он чуть ли не падает на негнущихся ногах, наконец добираясь до второго этажа. Где-то в углах ещё остались какие-то ящики и брошенные инструменты, с накинутыми сверху тентами и плёнками. От тухлого запаха уже глаза резать начинает, а промёрзшие стены вызывают мурашки на коже. На улице уже теплеет, но отсутствие отопления даёт о себе знать. Изо рта пар валит клубами, пальцы леденеют, а ноги начинает покалывать от не слишком подходящей одежде и обуви. Проходя вглубь комнаты, Матвеев вертится вокруг своей оси, кутается в тонкую куртку, но резкий звон чего-то металлического заставляет вздрогнуть. Повернувшись на звук, Дима видит тень, что слишком гордо восседает на одном из ящиков. Мужчина вертит в руках стальной нож, водит по лезвию кончиками пальцев, а свет от небольшого настольного фонаря позволяет разглядеть на лезвии небольшие высеченные буквы. Младшего бьёт резкое осознание, что этот нож — его. Одно из первых его творений, его лучшее детище. Он помнил, как с упоением впервые вырезал эти иероглифы, вкладывал веру в каждое слово, но сейчас они лишь раздражают, а весь смысл теряется в свете последних событий. Ему хочется выхватить оружие из чужих ладоней, отобрать, сказать, что недостоин даже просто касаться его творения, но он просто остаётся на месте, даже будто не дышит, стараясь сохранять спокойствие. Парень так долго бежал от страха, что сейчас больше не хочет давать волю эмоциям и опять оказаться погребённым этой лавиной. — Ты долго искал меня. Я разочарован. — слова звучат так бахвально и самоуверенно, что рот омеги в отвращении кривится, а глаза рефлекторно закатываются. — Каждый раз, когда ты так закатываешь глаза, то напоминаешь мне шарнирную фарфоровую куклу. Интересно, когда-нибудь ты закатишь их так сильно, что у тебя голова отпадёт? — мужчина поднимается со своего места, ходит вокруг да около молодого человека, будто кружит, как коршун над добычей. Альфа весь напоминает животное на охоте. Его губы изгибаются в ухмылке и даже через сумрак омега видит, как у того мышцы ходуном ходят под кожаной курткой, только жертвой парень быть не хочет. Делает сначала один, а потом ещё несколько шагов в направлении к мужчине, становится почти вплотную и Ханг даже как-то сначала тушуется, но тут же берёт себя в руки и голову набок наклоняет. Смотрит заинтересованно, даже снисходительно и Матвееву хочется стереть с лица мужчины это самодовольство. Они будто откатываются во временной петле и снова оказываются в точке, когда омега — глупый и загнанный зверёк, смотрящий всегда снизу-вверх на альфу, который пышет эгоизмом и уверенностью. — Скажешь, что ты хочешь? Прикрываться Гецати ты больше не можешь, но я даже не могу понять, зачем ты тут. Ты уехал, мог начать новую жизнь, но вернулся. Зачем? Грубые пальцы тянутся к бледной скуле омеги, хотят коснуться, но парень отшатывается тут же, инстинктивно отходя на шаг назад. Бежит, как от чумы. Крупная ладонь хватает только прохладный воздух, сжимаясь в кулак. — Правда не понимаешь? — взгляд мужчины скользит по телу человека напротив него, и омега чувствует горячую волну, вызванную гневом, что по позвоночнику расходится. — О, нет, даже не думай, что я поверю, что это из-за меня. Ты правда думаешь, что я такой идиот? Что я поверю, что все эти смерти и кражи просто потому, что ты вдруг понял, что я тебе нужен? Ярость скапливается огненным шаром в районе солнечного сплетения, пальцы подрагивать начинают от желания сжать их на чужой шее, но парень пропускает то мгновением, когда крепкое тело альфа резко прижимает его собой к бетонной стене за спиной. Парень чувствует, как грубые пальцы сжимаю бока сквозь куртку, а холодный нос утыкается в районе запаховой железы. Его тело реагирует моментально, и если раньше такие прикосновения вызывали жгучий клубок возбуждения внизу живота, то сейчас лишь ощущаются липкостью на коже даже сквозь ткань. Хочется окунуться в кипяток, тереть кожу наждачкой, чтобы смыть с себя ощущение чужого терпкого запаха. Альфа накрывает своим телом, возвышается над ним непоколебимой горой, но от тонкой кожи на шее отрывается и Матвеев видит, как у того глаза полыхают в полумраке и альфа скалится, почти рычит утробно. Дима давит самодовольную улыбку, ведь знает — феромоны Шепса такие яркие и агрессивные, что даже спустя несколько дней остаются пленкой на его коже и одежде, что явно не нравится самодовольному ублюдку, что раньше мог легко окутать парня своим ароматом и тот был готов на всё ради этого мужчины. Сейчас раздутое до невозможных размеров эго мужчины явно подбито. Пальцы пробираются под куртку, ещё сильнее сжимают кожу на талии и лицо альфы оказывается слишком близко, намереваясь то ли поцеловать, то от отгрызть пухлые губы омеги, судя по чуть удлинившимся клыкам на верхней челюсти. Парень только чуть отклоняет голову назад и резко поддаётся вперед: бьёт лбом ровно в нос, от чего мужчина резко отшатывается, хватается за лицо и старается остановить резкое кровотечение. Багровая жидкость стекает по губам, подбородку и альфа стирает её ладонью, оставляя на коже мерзкие разводы. — Тебе нужно было всего лишь наконец-то повзрослеть, вырваться из-под крыла брата, но тебе больше нравится быть всё тем же маленьким зверёнышем на поводке. Так нравится лебезить перед ним? Быть всегда на втором месте? У тебя ведь такие же права на компанию, как и у него. — Так вот оно что. Знаешь, я слышал поговорку про то, что мыши плакали, пищали, но всё равно продолжали есть кактус. И в этом весь ты — настолько упёртый, до сих пор верящий, что одного твоего слова достаточно, чтобы я расстелился перед тобой. Ты так долго был рядом и неужели не заметил, что брат — это единственное, что у меня есть? — Он тебе не брат и никогда им не был, — мужчина сжимает кулаки, сплёвывая кровавую слюну под ноги. — Как и ты никогда не был со мной на самом деле. Деньги, власть — всё, что тебя интересует. Ты всё берёшь и берёшь и мне каждый раз хочется спросить: когда же тебе, сука, будет достаточно? Пространство между ними уже искрит, сгущается, как грозовые тучи, но никто не делает первый шаг. Это последнее мгновение, когда они могут передумать, поступиться своими принципами и сделать другой выбор, но изменить сейчас траекторию своего пути кажется невозможным. Альфа слишком много усилий положил на то, чтобы стоять на это месте, чтобы втереться в доверие к главе враждующей банды и навести смуты. В то время как Дима слишком долго прятался за забором своих страхов, каждый раз возвращаясь в одну и ту же точку, когда он — беспомощный и заблудившийся ребёнок, что тянулся к тому, кто сильнее и мудрее, кто сможет спрятать маленького омегу под своё крыло. Спрятанные до этого чувства обрушиваются на плечи, окатывают холодом, от чего даже кончики пальцев начинает покалывать. Этих эмоций так много, что большинство из них омега даже не может распознать. Просто наконец поддаётся этой волне, что сносит все дамбы, выстроенные до этого. Он стискивает зубы до скрежета, чувствует, как ноги тяжелеют от усталости и напряжения, но всё равно делает рывок вперёд и бьёт. Костяшки пальцев начинают гореть и пульсировать от соприкосновения с челюстью, но боль только подкидывает дров в тлеющие угли гнева, а яростный пожар вспыхивает в ту же секунду. Омеге даже кажется, что его кожа начинает полыхать и жечь от сдерживаемой до этого агрессии, пока он бьёт ногой в коленную чашечку подошвой ботинка, а локтем — в грудную клетку, когда альфа пытается обхватить его сильными руками поперёк. Дима старается сохранить холодный рассудок, не терять связь с реальностью, но звериное нутро лезет наружу: царапается когтями о рёбра, по ощущениям, кажется, даже мышцы разрываются под натиском потаённого гнева и тьмы, что чернотой по венам расходится. Ярость так сильно затапливает разум, что Дима быстро теряет силы, еле дышит, пропуская удар за ударом. Он пропускает момент, когда оказывается на пыльном полу, а бетонные крошки врезаются в кожу даже сквозь одежду, что немного отрезвляет, но не даёт сил сгруппироваться. Удар с ноги в живот выбивает воздух из лёгких, пульсирующая боль бьёт прямо в бок и единственная мысль, что пробивается сквозь толщу инстинктов — лишь бы рёбра были целы. Вес чужого тела тонным грузом наваливается сверху, сковывает ноги, усевшись на бёдра, а большие ладони с мозолистыми и огрубевшими пальцами окольцовывают шею. Парень будто снова оказывается в том доме, на дубовом столе, когда руки отца так же сжимали его шею. Он буквально чувствует, как лёгкие начинает жечь от недостатка кислорода, а капилляры в глазах лопаются от давления. Сознание мутится и всё, что перед собой видит омега, пока картинка всё больше расплывается — это яркие глаза напротив, горящие такой яростью, что Матвееву кажется, будто он захлёбывается ей, давится и буквально чувствует, как она жидкостью разливается по его лёгким. Многие думают, что ненависть — огненное чувство, истребляющее всё на своём пути, сравнимое с горящей на водной глади нефтью, но омега убеждён — оно сквозит холодом ледников и сейчас этот лёд ощущается почти физически на тонкой коже, исчерченной краской. И снова все страхи, как дождевые черви, лезут из всех щелей. Боль в рёбрах не даёт потерять сознание, что помогает несколько раз взбрыкнуть и заехать сжатым кулаком в бок, но это только раззадоривает альфу ещё больше и он почти рычит, сжимая пальцы сильнее. Матвееву кажется, что ещё немного и мужчина сломает ему несколько позвонков или подъязычную кость, сожмёт ещё сильнее руки и омега превратиться в соловья, что сгинет в чужих руках. Перед глазами уже мелькают чёрные мушки, а в ушах звенит от удара затылком об пол, когда Ханг резко приподнимает его за горло и откидывает обратно на бетон. Дима до сих пор не понимает, почему не отключился, почему всё ещё хватается за блёклую нить, связывающую его со своим собственным сознанием. Ему хочется закрыть глаза, представить, что он не переступал порог этого склада, дождавшись брата или Шепса, но он так рвался доказать самому себе свою состоятельность, что не заметил, как ступил на чертовски тонкий лёд. Он осознавал, что слабее, а в силу усталости и собственной глупости может только снова шарить руками по грязному полу, стараясь ухватиться за что-то, когда воздух резко снова начинает попадать в организм. Из груди вылетает только хрип, омега чувствует, как смерть шепчет на ухо. Все представляют её в виде дряхлой старухи с косой, а её морщинистое лицо всегда скрывается чёрной мантией, вот только смерть Матвеева напоминает ему приятные черты своей матери. Она будто скользит тёплыми пальцами по его скуле, гладит чёрные пряди, иссушенные красителем. Нет никакого света в конце туннеля, голоса по ту сторону, лишь холод и злоба, что утекает сквозь пальцы. Омега просто прикрывает покрасневшие глаза, чувствуя прохладное лезвие, касающееся кожи у кадыка, разрывая тонкую алебастровую кожу. Он позволяет себе сделать всего один глубокий вдох, когда слышит звук выстрела, разрывающий тишину.