Ни слова о молочных бёдрах / No Talk of Milky Thighs

По правде говоря, Мэн Яо прекрасно понимает: даже обладая полной силой, вероятнее всего, он не будет представлять никакой серьёзной угрозы, — если говорить именно о заклинательстве, — для Старейшины Илина. Пусть даже тот окажется наполовину выдохшимся. — А теперь вернёмся к делу, — продолжает тем временем Вэй Усянь. — Поделись с нами, пожалуйста, каким образом ты собирался устроить жизнь своей кузины, и что именно для этого сделал? Мэн Яо закатывает глаза. — Бедная-несчастная Цинь Су. Возомнила себя принцессой, запертой в башне и ожидающей своего прекрасного спасителя-принца! — он бросает взгляд на Лань Ванцзи. — Откуда ж ей было знать, что её распрекрасный принц вообще не знал об этих её ожиданиях, либо они его мало волновали, потому что он вытрахивал душу из своего обожаемого Сиротки. Сичэнь громко ахает. Цзян Чэн, выругавшись, делает шаг к Мэн Яо, но Вэнь Цин успевает ухватить его за руку и тянет назад со словами: — Не поддавайся на его провокацию. После этого Мэн Яо понимает, что его слова способны ранить не хуже самых сильных заклинаний. Да пошло оно всё нахуй! Жалкие лицемеры, пришло время сказать всё, что он о них думает! — А что такое? — спрашивает он. — Не нравится слушать правду? Он переводит взгляд на Лань Ванцзи, после чего продолжает: — Эта влюблённая девочка лет с тринадцати страдала и ждала, снова страдала и снова ждала, что ты ответишь на её чувства, а ты даже не замечал её! Всё это время она была рядом с тобой, но ты просто не замечал, не видел всего, что было в её взгляде! И вместо того, чтобы обратить на неё внимание, ты влюбился в этого... этого... — он бросает взгляд на Вэй Усяня. — Осторожнее, — произносил Лань Ванцзи, и тянется рукой к поясу. Мэн Яо заливается смехом. — Невероятно. Даже сейчас. Даже сейчас тебя не оскорбило упоминание мертвой подруги, но стоило мне показать, что я собираюсь оскорбить твою Прелесть — и ты уже тянешься за Бичэнем! Мэн Яо видит взгляд, который Вэй Усянь бросает на Лань Ванцзи, и даже несмотря на клокочущую внутри ярость чувствует завись. Он осуждающе смотрит на Сичэня. — Тебе следовало бы кое-чему поучиться у своего брата, Цзэу-цзюнь. В первую очередь, верности. Даже если бы Вэй Усянь уничтожил весь мир, твой Ханьгуан-цзюнь оставался бы рядом с ним. Пусть даже он будет несогласен с ним, но никогда его не оставит. И примет за него наказание. — Глаза Мэн Яо неожиданно заволакивает, и он смаргивает непрошенные слёзы. — Когда-то я думал, что ты тоже способен на подобную верность. Но ты оказался таким же, как все. Двуличным, коварным, неверным мудаком. Такое впечатление, что его слова совсем не задевают Сичэня. Только взгляд становится жёстким как сталь. — Ты пытался убить моего брата, — холодно повторяет Сичэнь. Как будто всё остальное не имеет абсолютно никакого значения. — Да он прекрасно здравствует! — кричит Мэн Яо в ответ, ещё более разъяряясь оттого, что не получается вывести из себя Сичэня. — Вопреки всем твоим стараниям, да, — соглашается Сичэнь, приподняв бровь. — Вряд ли это можно назвать стараниями, — стиснув зубы, отвечает Мэн Яо. — Верно, — успевает сказать Вэй Усянь, прежде чем их прерывает звук открывающейся двери. Мгновение спустя из холла входит Цзинь Цзысюань. Мэн Яо только возводит взгляд к небесам. — Это что, какой-то новый вид зрелищных состязаний? Или вы пригласили каждого встречного-поперечного в качестве свидетелей? Он-то здесь на кой хрен? — О, но ведь в списке жертв твоих самых серьёзных злодеяний он входит в первую пятёрку, не меньше, — отвечает Вэй Усянь. Мэн Яо бледнеет, а затем смотрит на Вэй Усяня. По-настоящему смотрит на него. Что там он говорил ранее? «С этого момента давай притворимся, что я всё знаю»? Но как?.. — «Эмпатия»... — шепчет он непослушными губами. Вэй Усянь поднимает бровь, и это, похоже, единственное подтверждение, которое получит Мэн Яо. Он бросает взгляд на Цзинь Цзысюаня, прежде чем снова повернуться к Вэй Усяню. — Ещё один страдалец, который столько лет мучился от неразделённой любви к той, которую не хотел даже признавать, когда она была с ним обручена... — Мэн Яо закатывает глаза. — Ему всё преподнесли на серебряном блюде, но он не смог ни оценить, ни понять, ни воспользоваться таким подарком судьбы. И вот скажите мне, разве Цзян Яньли не заслуживала лучшего? Или вы и правда хотели, чтобы она вышла замуж за кого-то вроде него? Вэй Усянь смеётся. — О да, я начинаю понимать, куда ты ведёшь. Полагаю, единственный источник и причина счастья цзецзе — твои поступки? Мэн Яо пожимает плечами. — Ну, я бы не стал называть его единственным. Просто хочу сказать, что глупцы сами помогают мне своей глупостью, иначе я ничего бы не достиг. — О боги, — бормочет себе под нос Вэнь Цин, качая головой с таким видом, словно всё услышанное уже за пределами её понимания. Мэн Яо смотрит на Цзысюаня. Тот, как ни странно, совсем не выглядит удивлённым. Мэн Яо пристально всматривается в лицо своего сводного брата. — Ты знал, — доходит до него наконец. — Да, — подтверждает Цзысюань. Вэй Усянь удивлённо поворачивается к нему. — Правда? И как давно? — С того самого вечера, когда это случилось, — отвечает Цзысюань, глядя на Вэй Усяня. Мэн Яо непроизвольно ахает. — С того самого вечера? — уточняет Вэй Усянь. — Мы сейчас говорим о том самом вечере, когда он накачал тебя наркотиками? Только сейчас Цзысюань поворачивается наконец к Мэн Яо и смотрит ему прямо в глаза, когда отвечает Вэй Усяню: — Да. Ублюдки обычно совершенно не осведомлены о жизни настоящих наследников. Я невосприимчив к действию большинства ядов, тем более к тем ядам, которые обычно используют простолюдины. Не говоря уже о том слабеньком наркотике, который он подсыпал мне в напиток. Мэн Яо видит, как при этих словах глаза Цзян Чэна почти вылезают из орбит. Вэнь Цин выдаёт своим ебучим громким шёпотом «Охуеть, вот это припечатал». — То есть, когда я снимал с тебя одежду, ты притворялся, что находишься без сознания? — вопрошает Мэн Яо, переводя взгляд на Цзысюаня. Вот теперь выражение лица Цзысюаня наконец меняется. — Не самый приятный момент в моей жизни, — говорит он с явным отвращением. Да как ты... — Но почему? — вмешивается в их разговор Цзян Чэн. — Почему ты позволил всему этому случиться? Цзысюань не отвечает. Вместо него это делает Вэй Усянь. — Ты знал, что цзецзе была влюблена в Не Минцзюэ, не так ли? Но не мог разорвать помолвку, не оскандалив её репутацию. Разве что помолвку разорвали бы из-за скандала, связанного с тобой. Цзысюань смотрит на Вэй Усяня так, словно видит его впервые. — О боги! — восклицает Цзян Чэн. Цзысюань не подтверждает вслух слова Вэй Усяня, но взгляд его смягчается. В нём ясно читается благодарность. И облегчение. Что хоть кто-то наконец-то понял. — И ты и дальше позволил бы всему миру думать о тебе самое худшее, лишь бы цзецзе обрела своё счастье? — продолжает допытываться Вэй Усянь. И вот теперь Мэн Яо наконец видит то, чего сам тщетно пытался добиться весь этот вечер: голос Вэй Усяня наконец-то дрогнул. — О Небеса! — снова восклицает Цзян Чэн, и голос его тоже срывается. — Избавьте меня от этой мелодрамы, — бормочет Мэн Яо, закатывая глаза, и невольно вздрагивает, когда Вэй Усянь и Цзян Чэн одновременно кричат ему: — Заткнись уже! Да как они смеют... — Ну, если мы закончили с признаниями и разоблачениями, нельзя ли наконец приступить к делу? — сердито отвечает он. Все взгляды обращаются к нему, словно он какая-то странная диковина. — А что? Полагаю, теперь Сичэнь подаст на развод. Я буду ждать документы. Если кто-то из вас захочет сразиться со мной, дайте знать, я готов. Уверен, Старейшина Илина готов меня убить, но я всё-таки собираюсь рискнуть. И снова все смотрят на него так, словно он какой-то псих, сбежавший из сумасшедшего дома. — Что? — разводит он руками. — Или вы собираетесь напасть на меня все сразу? — У меня нет никакого желания марать руки твоим убийством, — говорит Вэй Усянь, всем своим видом показывая, насколько это ниже его достоинства. — Я сражаюсь только с достойными противниками. А также иногда уничтожаю то, что представляет прямую угрозу для моей семьи. Учитывая, что сейчас ты не более чем плоть, не представляющая больше никакой угрозы и которой предстоит, как я надеюсь, долгое и несчастное существование, у меня вообще нет причин как бы то ни было вмешиваться. После этих слов у Мэн Яо снова всё холодеет внутри. Он мечется взглядом к Сичэню. — Когда... мои силы будут распечатаны? У этих заклинаний всегда есть ограничение по времени. Вэй Усянь смеётся. И отвечает за Сичэня. — Ах, Мэн Яо. Ты пытался убить его брата. Моего мужа. Ты же не думаешь, что мы просто оставим тебя с твоими силами, чтобы ты, подстёгиваемый ненавистью к людям, и дальше вершил своё правосудие над миром как тебе только заблагорассудится? Теперь Мэн Яо кажется, что всё его тело сковало ледяными тисками. А Вэй Усянь между тем медленно продолжает: — Цзэу-цзюнь медленно... скажем так, деактивировал... твои меридианы таким образом, чтобы они окончательно утратили способность проводить духовную энергию. Мэн Яо обращает испуганный взгляд на Сичэня. Он не в состоянии даже осознать, как такое... — Невозможно. Сичэнь просто не способен сделать это без твоего вмешательства, — говорит он, снова обращаясь к Вэй Усяню. — О нет, вот тут я возражаю. Это полностью и целиком заслуга Цзэу-цзюня. Видишь ли, до сегодняшнего утра мы с Ханьгуан-цзюнем даже не знали, что именно он сделал и как. Мэн Яо снова переводит взгляд на Сичэня. — Ты! — Ты пытался убить моего брата, — повторяет Сичэнь, как будто больше ему нечего сказать. Мэн Яо только стискивает зубы, глядя на своего пока-ещё-мужа. Ладно, думает он. Наверняка есть способ обратить вспять все эти изменения. Словно прочитав его мысли, Сичэнь сообщает: — Развода не будет. Когда он смотрит Сичэню в глаза, они холодны, как лёд. — Ты отправишься в уединение. На всю оставшуюся жизнь. — Нет! — вырывается у него. — Да. — отвечает Сичэнь. — Принудительное уединение на всю оставшуюся жизнь, с запечатанными силами, — встревает Вэй Усянь. — Даже я не смог бы придумать ничего лучше. Прежде чем Мэн Яо успевает ответить соответствующим образом, Вэй Усянь уже отворачивается и тянет Лань Ванцзи за рукав, обращаясь ко всем остальным: — Я голоден. «Эмпатия» высасывает из тебя все силы. Может, сходит поужинаем? Цзян Чэн и Вэнь Цин с готовностью кивают, а Цзысюань смотрит на них и кланяется: — Спасибо, что пригласили меня. Я навсегда в долгу перед вами. — Что? Нет-нет, ты идёшь с нами, — говорит Вэй Усянь, подхватывая Цзысюаня под руку, пока тот не успел уйти. Цзысюань с удивлением смотрит на него, и Цзян Чэн приходит на помощь, подхватывая его под вторую руку: — Мама всегда хотела, чтобы мы стали семьёй. Так что пошли. Я знаю одно прекрасное местечко, куда можно завалиться компанией из шести человек без предварительного заказа столиков. — Что ещё за место такое? — интересуется Вэй Усянь, прищуриваясь. — А-Чэн, я готов целого быка проглотить. И лучше бы этот бык был вкусным. Цзян Чэн что-то отвечает, но они уже скрываются за выходом в холл, дверь закрывается, и дальнейших их слов Мэн Яо уже не может расслышать. — Эй вы, уроды, решили просто так оставить меня здесь? — кричит он им вслед. Он бросается к двери и колотит по ней, но дверь захлопнулась, и открыть её он уже не может. Тогда Мэн Яо подбегает к окну и кричит, но все уходят, и ни один из них не оборачивается. В порыве гнева он хватает вазу, стоящую на декоративном столике в холле, чтобы швырнуть её на пол, но мгновение спустя понимает, что не может даже с места её сдвинуть. Он перемещается по особняку, пытаясь хватать то одну вещь, то другую, чтобы бросить, но вскоре понимает, что вообще не в состоянии что-либо поднять. Он ходит из комнаты в комнату, пытаясь найти хоть что-то, что ему по силам, пока не оказывается в задней части особняка. Здесь всего одна комната, которую всегда использовали как чулан. Поскольку в последнее время в неё никогда никто не заходил, возможно, Сичэнь забыл наложить на неё свои защитные чары и наглухо запечатать выходы. Но как только Мэн Яо заходит в эту комнату, он сразу понимает, что совершил ошибку. Теперь это никакой не чулан: комната очищена от всех вещей. В углу стоит койка с подушкой и одеялом, и больше ничего. Здесь нет окон, за исключением небольшого отверстия размером с апельсин в верхней части одной из стен. Мэн Яо тут же бросается назад, пытаясь выбежать из этой комнаты, но дверь уже захлопнулась. И больше не открывается. Он несколько часов стучит в неё, пока окончательно не устаёт, а паника и клаустрофобия не начинают захватывать его разум и тело. Но дверь всё равно не открывается. — Я ещё доберусь до вас! — кричит он, продолжая колотить по двери снова и снова, хотя, судя по всему, за дверями нет ни единой живой души, которая могла бы его услышать. — Вот увидите, я доберусь до каждого из вас! В какой-то момент он заставляет себя отдохнуть, чтобы восстановить силы и способность ясно мыслить. Он расстилает постель, ложится и только сейчас замечает свои окровавленные руки. И уже когда он лежит, в этом углу, до него наконец доходит, насколько мала эта комната и насколько голые её стены. Принудительное уединение. С запечатанными силами. Он закрывает глаза, когда начинает слышать зарождающиеся в голове крики.