Ни слова о молочных бёдрах / No Talk of Milky Thighs

— Ты собираешься развестись со мной? — спрашивает Мэн Яо, наконец нарушая молчание: последние два дня они с мужем не разговаривают. Сичэнь стоит спиной к нему, у открытого окна, и смотрит на улицу. Поначалу Мэн Яо думал, что тот просто задумался о чём-то, но теперь понимает: на самом деле его муж кого-то ждёт. Но кого? Ранее Мэн Яо слышал звук машины Лань Цижэня и знает, что тот уехал на двудневный саммит куда-то в другой конец страны. Как своевременно. Слишком своевременно для того, что должно произойти между Мэн Яо и Сичэнем. Сичэнь оборачивается и смотрит на него. Но ответить не успевает: его отвлекает звук подъехавшего автомобиля, и Сичэнь снова поворачивается, чтобы выглянуть в окно. — Мы ожидаем гостей на ужин, — говорит Сичэнь, закрывая створки окна и направляясь к выходу из комнаты. Открыв дверь, он останавливается и поворачивается к Мэн Яо: — Постарайся не задерживаться. С этими словами он уходит, закрывая за собой дверь. С тех пор, как два дня назад они вернулись с ужина у Лань Ванцзи и Вэй Усяня, Сичэнь не сказал ему ни слова. Мэн Яо тоже не пытался заговорить с ним. Первую ночь он глаз не сомкнул, а весь вчерашний день продумывал самые параноидальные и катастрофические сценарии из всех возможных. Но прошлой ночью каким-то чудом ему удалось всё-таки уснуть, хотя он даже не помнил, как укладывался в постель. Сегодня Мэн Яо проснулся только во второй половине дня, что было для него совсем уж необычно. Остаток дня он провёл в спальне, предаваясь ещё большей паранойе. Что же на самом деле известно Вэй Усяню? Не то чтобы он мог поговорить с Цинь Су, но всё-таки? Да, Вэй Усянь может управлять призраками, но не общаться с ними. Конечно, существует ещё одна возможность, но Мэн Яо сразу отмёл её. Даже Вэй Усянь не настолько безрассуден, чтобы попытаться прибегнуть к чему-то столь опрометчивому и малоизведанному, как «Эмпатия». Последний заклинатель, попробовавший воспользоваться «Эмпатией» лет тридцать назад, в итоге впал в кататонию, полностью утратив свой разум и сознание, и восстановиться уже не смог. И даже если сам Вэй Усянь и решился бы на столь самоубийственный шаг, Лань Ванцзи ни за что не позволил бы ему совершить задуманное. В конце концов, он теперь должен заботиться о Сычжуе. Нет, Вэй Усянь никогда не пошёл бы на такой риск. Мэн Яо, в обычной своей манере, прокручивает эти мысли в голове снова и снова, пока наконец не приходит к какому-то решению. Он не может и дальше оставаться в этом подвешенном состоянии. Ему нужно знать, что именно известно Сичэню. И, помимо этого, выяснить самое главное: намерен ли Сичэнь покончить с их отношениями. Он мог бы отпустить Сичэня. Вполне мог бы, да. Ему вообще никто не нужен. Даже Сичэнь. Поэтому сейчас, когда Сичэнь выходит из комнаты, Мэн Яо медлит несколько минут, гадая, кто же всё-таки пришёл к ним на ужин. И только когда отправляется в гардеробную переодеться, замечает на шкафу курильницу. Она находится настолько высоко, что ему приходится залезть на табурет, чтобы рассмотреть её как следует. Два полностью догоревших огарка. Мэн Яо принюхивается к ним. Никакого запаха. Неудивительно, что он ничего не заметил. Блять. Как долго он спал? Если посчитать, то вчера вечером он проспал часов шесть. Потом с полуночи до полудня. Итого около восемнадцати часов. Даже если учитывать, насколько уставшим и измученным бессонницей был Мэн Яо, для него столь продолжительный сон просто физически невозможен. Особенно такой, по-мертвецки глубокий, сон, после которого он вообще ничего не помнит. Блять. Сичэнь, конечно же, не спал в их комнате этой ночью. Он спал в смежном кабинете, на надувном матрасе, как и прошлой ночью. Сичэнь усыпил его какой-то дрянью. Твою ж мать. Кто же всё-таки пришёл на ужин? Мэн Яо не собирается спускаться. Нет, не собирается. Он может сбежать через окно. Да, для начала он выберется отсюда, а потом уже решит, как разгрести всё это дерьмо. Если уж собственный муж усыпляет его какой-то наркотической хренью, ничего хорошего ждать не приходится. Мэн Яо бросается к шкафу, чтобы наспех побросать в сумку одежду: только самое необходимое из вещей. Он слишком торопится и переживает, что упускает что-то важное. Но в конечном итоге оказывается, что это не имеет никакого значения: когда он наконец добирается до окна, то обнаруживает, что оно заперто. И не только это окно, все окна в их комнате заперты. Заперты, причём не на замок, нет. Запечатаны талисманами. Талисманами Ланей. Судя по всему, Сичэнь отточил умение использовать не только талисманы, защищающие от проникновения извне, но и те, что не позволяли ускользнуть наружу. Но и у самого Мэн Яо тоже припасено несколько козырей в рукаве. Он поднимает руку, чтобы использовать заклинание... Нет. Нет, нет, нет. Он встряхивает руку. Затем вторую. Да не может быть, блять. Он закрывает глаза, сосредотачивается на своём ядре и поднимает руки, соединяя ладони прямо под грудиной. Ничего. То есть, вообще ничего, блять! На мгновение Мэн Яо настолько ослеплён вспышкой ярости, что кричит. Человек, являющийся его мужем, вот так просто взял и запечатал его силы. Запечатал! Не будь Мэн Яо настолько сосредоточен на своей паранойе, он сразу же после пробуждения понял бы, что с ним что-то не так. Он со злостью пинает собранную сумку, но та едва ли сдвигается с места. Что ж, если Сичэнь думает, что Мэн Яо позволит ему так поступить с ним, то он сильно ошибается! Распахнув дверь, Мэн Яо бросается вниз по лестнице, и сразу же чувствует, как быстро тают его силы. Возможно, следует их экономить, учитывая, что на данный момент у него нет доступа ко всем ресурсам своего тела. Иначе он быстро растратит остатки энергии и будет уязвим в предстоящем противостоянии. Однако все эти мысли обрываются, и сам Мэн Яо резко останавливается у нижней ступеньки, когда видит Лань Ванцзи, стоящего рядом с Сичэнем у обеденного стола. Заметив Мэн Яо, они одновременно расступаются. Всё это очень напоминает драматический выход главного героя в каком-то дешёвом фильме. Теперь видно того, кто стоит за ними и сейчас медленно поворачивается к Мэн Яо: это Вэй, будь он проклят, Усянь! На нём сегодня чёрные одежды. Чёрные одежды Старейшины Илина. Мэн Яо давно не видел его в этих суровых ханьфу. Хотя Вэй Усянь всегда предпочитал тёмные цвета, с годами ткань его одежд стала мягче, а цвета и оттенки более разнообразными. Даже на горе Фёникс он был в красном. Но сегодня он во всём чёрном. На мгновение Мэн Яо застывает, не в силах отвести от него взгляд. Сейчас на лице Вэй Усяня не отражается никаких чувств. Ни ухмылки, ни бахвальства, ничего... И Мэн Яо не может не вспомнить юного Вэй Усяня. Молодого талантливого Вэй Усяня, который всё равно из кожи вон лез, доказывая всем и вся, будто его нисколько не заботило то, что он сирота. Как не заботили и какие-то другие жизненные неурядицы. Но сейчас перед ним совсем другой Вэй Усянь. Этот Вэй Усянь весь в чёрном. И ему больше не нужно никому ничего доказывать. Потому что, даже когда он просто стоит, можно увидеть, как пульсирует сила, бегущая по его рукам и линиям тела. Этот Вэй Усянь вполне мог помочь Сичэню... — Ты запечатал мои силы? — резко спрашивает Мэн Яо, будто завершая свою мысль вслух. Запечатать чьи-либо силы не так-то просто. Даже восемнадцатичасовой мертвецкий сон тут не помог бы. Разве что... Разве что вам помогает кто-то столь всемогущий, как Старейшина Илина. Вэй Усянь ничего не отвечает. Вместо него это делает Сичэнь: — Это сделал я. — Тебе ни за что не удалось бы провернуть это с помощью одной только курильницы. Слишком мало времени, — возражает Мэн Яо, стараясь не обращать внимания на то, как упало его сердце после признания Сичэня. Сичэнь не торопится его переубеждать, только наклоняет немного голову. В его взгляде Мэн Яо впервые видит что-то похожее на печаль. И чувствует, как вместе с осознанием по конечностям начинает подниматься ледяной холод. — Ты уже давно занимался этим... — шепчет он. Сичэнь не отвечает. Просто продолжает смотреть на него. — Как давно? — снова спрашивает Мэн Яо, ненавидя себя за то, насколько жалобно звучит его голос. — Со дня охоты на горе Фёникс. Мэн Яо, отшатнувшись, ударяется лодыжкой о нижнюю ступеньку лестницы. Ему сейчас действительно больно. Ведь это... это почти три месяца! Почти три месяца собственный муж постепенно... лишал его сил. — Но почему? — громким шёпотом вопрошает он. Несмотря на все страхи и опасения, мучившие Мэн Яо последние несколько лет, и тем более последние месяцы, только сейчас он понимает, что никогда на самом деле не сомневался в безоговорочной любви Сичэня. По-настоящему не сомневался. В глубине души. И, по правде говоря, никогда не думал, что Сичэнь способен его предать. Как бы ни сложились обстоятельства. — Ты пытался убить моего брата, — объясняет Сичэнь. Мэн Яо переводит взгляд на Лань Ванцзи и Вэй Усяня и замечает, как у последнего руки сжимаются в кулаки. Но ни один из них не выглядит удивлённым. — Я... — начинает было Мэн Яо, но тут же запинается. — Я не... — снова пытается он, но опять безуспешно. — Ты пошёл на риск. Решил подвергнуть жизнь моего брата столь огромному риску только ради того, чтобы раскрыть силы Старейшины Илина! На глазах у всех! —голос Сичэня наконец срывается. В нем чувствуется не только гнев, но и боль. — На самом деле всё выглядит ещё хуже, если учесть, что Мэн Яо знал о том, что Вэй Усянь лишился своего золотого ядра, — раздаётся чей-то ещё голос. Мэн Яо резко поворачивает голову, то же самое делает и Сичэнь. Как раз в этот момент из холла заходят Цзян Чэн и Вэнь Цин. — Что? — Сичэнь удивлённо распахивает глаза, после чего поворачивается и смотрит на Вэй Усяня. — Ты... лишился своего ядра? — Я работаю над этим, — беспечно отвечает Вэй Усянь. Перед глазами Мэн Яо всё застилает красная пелена, когда он видит, как Вэй Усянь улыбается Сичэню: мягко, успокаивающе. Но, прежде чем он успевает что-либо произнести, снова говорит Цзян Чэн: — Мэн Яо давно уже знает об этом. Сичэнь трясёт головой, словно пытаясь прояснить свои мысли: — Я не понимаю. Как давно это случилось? И каким образом А-... Мэн Яо узнал? То, как Сичэнь исправляется, когда упоминает его имя, отзывается неприятной болью в груди, словно кто-то проводит по плоти острыми ногтями. — Как об этом узнал Мэн Яо? Отличный вопрос! — отвечает Цзян Чэн, сверля его взглядом. Ноздри Мэн Яо раздуваются, когда он, задрав подбородок, встречает этот взгляд. — Так как же ты узнал, Мэн Яо? — обращается к нему Цзян Чэн. — Каким образом узнал то, что было известно только мне, моей семье и Вэнь Цин? Все взгляды обращаются к Мэн Яо, а Сичэнь в замешательстве поднимает брови. — Видите ли, тогда произошла довольно интересная история, — продолжает Цзян Чэн. — Прежде чем Вэнь Чжулю умер от рук моей матери, он признался, что его наняли и велели расплавить не моё ядро, а ядро некоего Сиротки. И хотя Вэнь Чжулю клялся, что спутал меня с Вэй Усянем и расплавил моё ядро по ошибке, моя мать была уверена, что на самом деле он прекрасно знал, кто есть кто. И просто использовал эту возможность, чтобы таким образом отомстить ей: уничтожив золотое ядро её сына. Но перед смертью он также рассказал, как можно раздобыть для меня новое золотое ядро: найти кого-то, кто добровольно отдаст мне своё. А кто ещё мог согласиться отдать мне своё золотое ядро, кроме моего брата? Вэнь Чжулю действительно думал, что одним выстрелом убил двух зайцев. — Кто-то велел Вэнь Чжулю расплавить ядро Вэй Усяня? — Сичэнь не может поверить в услышанное. — Но кто именно? То, что Сичэню вообще приходится задать вопрос, ответ на который для всех остальных уже очевиден, немало говорит о том, в каком психологическом состоянии он сейчас находится. Мэн Яо закрывает глаза и чувствует, как в ушах нарастает белый шум. — Как вы узнали? — с трудом выдавливает он. Кажется, все ждут, пока он снова откроет глаза, чтобы ответить. На этот раз отвечает Вэй Усянь. — А кто же ещё называет меня Сироткой? — Да кто угодно! — выкрикивает Мэн Яо. Но Вэй Усянь только смеётся, качая головой: — Нет-нет, Мэн Яо. Порядочные люди не называют меня Сироткой. Дерзким ублюдком? Может быть, но при этом выделяют именно слово «дерзкий». Юньмэнским умником? Возможно. В конце концов, Мадам Юй обожала демонстрировать мой грёбанный ум, даже если в душе ненавидела меня за него. Братом Цзян Яньли и Цзян Чэна? Незаконнорожденным ребёнком Цзян Фэнмяня? Да, и так меня называют, со злостью, но только те, кто не знал моих родителей. Но «Сиротка»? Так меня называл только ты, приятель. И только ты. Мэн Яо фыркает. — Да куча народу называла тебя Сироткой! — Мэн Яо! — тут же осаживает его Сичэнь. — Что? — он окончательно теряет самообладание. — Только не говори мне, что до сих пор не способен спокойно переносить, когда кто-то оскорбляет твою давнюю зазнобу! — Цзинь Гуаньяо! — А вот это уже Лань Ванцзи, и голос его больше напоминает рёв. Вздрогнув, Мэн Яо поворачивается к младшему из братьев-нефритов. — О Небеса! Как же мне надоело, что все ведут себя так, словно Вэй Усянь — величайший божественный дар этому миру! — Ты попросил Вэнь Чжулю расплавить его ядро, — повторяет Сичэнь так, словно только сейчас наконец понимает это. Голос его больше похож на шёпот. При этом Сичэнь смотрит на него так, словно видит впервые. Под этим взглядом по телу Мэн Яо снова пробегает холодок, но он цепляется за свою ярость, — пожизненный запас которой всегда помогал удержаться на плаву, — и сварливо продолжает: — Ну, насколько можно судить, ему это всё равно ничем особо не навредило, разве не так? Если подумать, то я, можно сказать, даже оказал ему услугу. Без моего вмешательства ему бы не пришлось обратиться к темному пути совершенствования, и он бы не стал Старейшиной Илина! И снова все смотрят на него. Пялятся как на бесноватое животное. Или сумасшедшего. Мэн Яо с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза. Людям вечно нравится делать вид, будто жизнь должна быть справедливой. Но жизнь вообще несправедливая штука. И некоторым придуркам неплохо бы усвоить это. Раз уж никто другой не научил их этой простой истине, то это сделает Мэн Яо. — Тогда как, скажи на милость, ты улучшил жизнь Цинь Су тем, что сотворил с ней? Цинь Су? — При чём тут Цинь Су? — спрашивает он. Но Вэй Усянь только закатывает глаза. — Мэн Яо. С этого момента давай притворимся, что мне известно всё, ладно? — Да пошёл ты, наглый ублюдок! — выкрикивает Мэн Яо, не успев как следует подумать. Вот. Теперь ему сразу полегчало. Он всегда хотел выкрикнуть это прямо в лицо Вэй Усяню. Но тот лишь приподнимает бровь. И тихо посмеивается. — О, да ты и правда ненавидишь меня, не так ли? Ненавидишь сам факт моего существования, что я живу и дышу. — Да! Да, и ещё раз да! — снова кричит Мэн Яо. Это какой-то катарсис. Так долго вся эта ненависть в нём требовала выхода. — Да мне плевать, дружище. Любишь ты, или ненавидишь, испытываешь безразличие или всё что между ними — всё это не имеет для меня никакого значения. Эти слова Вэй Усянь произносит таким самодовольным тоном, что у Мэн Яо поневоле сжимаются кулаки. Ему требуется несколько мгновений, чтобы осознать: его силы запечатаны, и в данный момент он ничем не может навредить Вэй Усяню.