'tis the damn season

Как и обещал, он будит Сириуса через час. За те пять минут, которые потребовались Римусу, чтобы подняться наверх, разбудить Сириуса, дать ему очухаться и вернуться с ним обратно вниз, Доркас и Марлин достали из-под кофейного столика Монополию и уставились на них со зловещими ухмылками. Они играют три долгих часа, пока окончательно не выбиваются из сил и Марлин не становится банкротом, в порыве гнева разбрасывая фигурки и скидывая все дома Доркас на пол, после чего Римус и Сириус забираются в кровать, от усталости не проронив ни слова. Двадцать третьего числа Римус просыпается от того, что ему бросают что-то в лицо. Он хмурится, кладя руку на лоб. Немного потирает его. Римус постепенно приходит в себя и замечает, что его левая рука оккупирована: Сириус перевернулся во сне и пристроился у него под боком. В него прилетает что-то еще. Римус стонет и открывает глаза. Дженни Хауэлл устроилась на краю кровати, зажав шарик между указательным пальцем одной руки и большим пальцем другой, готовая снова атаковать Римуса. — О, слава богу, — говорит она, перекидывая светлые волосы через плечо. — У меня уже начали заканчиваться шарики. — Джен? — бормочет Римус, слегка сбитый с толку, а затем она улыбается, и он замечает, что улыбается тоже. — Джен... Римус садится прямо, и она смеется, заключая его в объятия. Дженни младше него, и она его любимая кузина — они буквально выросли вместе, пекли пироги из грязи в близлежащих лесах и крутили сальто на батуте, пока один из них не выдохнется или не поранится. Сейчас она уже взрослая, совсем не похожа на ту девятилетнюю девочку с большими передними зубами и детским личиком, которую Римус защищал и оберегал в своем мудром возрасте одиннадцати лет. Дженни уже четвертый месяц учится в магистратуре в Бангоре — она брала академический отпуск на пару лет, чтобы поработать в Лондоне, и Римус не видел ее с прошлого Рождества. — Ты воняешь, — говорит она, как всегда добродушно, и Римус смеется ей в плечо. Он чувствует, как Сириус отодвигается, что является верным знаком того, что он проснулся. Словно по команде, Сириус натягивает одеяло на голову, заставляя Дженни рассмеяться. — Прости, — шепчет она, отстраняясь. Римус взъерошивает волосы и трет глаза. — Мама сказала разбудить вас. Я была обязана сделать это оригинально. — Ты угроза для общества, — невозмутимо говорит Римус, кидая в нее два шарика. Она смеется и отшатывается назад, ловя один, пока второй падает на пол. — Ну, теперь вы проснулись, — говорит она, пожимая плечами. Поппи, уснувшая ночью на комоде, встает, потягиваясь, и мяукает. Дженни оборачивается и ахает; очевидно, она не заметила ее там. — О, малышка. Римус прочищает горло и отпивает воду из стакана, стоящего у кровати, пока она нянчится с очень несчастной Поппи, а затем хмурится. — Стоп, говоря о малышах… если ты здесь, то...? — Они внизу, — говорит Дженни с растущей на лице улыбкой. — Но для начала вам стоит сходить в душ и одеться. Ронни на пушечный выстрел не подпустит вас к ребенку, если вы не намоете руки до покраснения. Она невротик. — Она впервые стала матерью, — говорит Римус, отбрасывая одеяло и свешивая ноги с кровати. — Ее можно понять. — Когда Гвен родила, ее ребенок в возрасте двух недель уже побывал в пабе, — парирует Дженни, и брови Римуса ползут вверх. Гвен — бывшая лучшая подруга Дженни. Римус получал очень много гневных (и в основном пьяных) голосовых о Гвен, и поэтому отвечает: — Ты правда считаешь Гвен определением ответственности? Она моргает. — Ладно, тут ты прав. Они смеются, и Дженни подходит к двери с Поппи на руках, которая изо всех сил пытается вырваться. — Одевайтесь, — шепчет она, многозначительно глядя на бугор одеяла на другой стороне кровати. Римус закатывает глаза и показывает ей средний палец, и она, смеясь, выходит из комнаты. Как только дверь со щелчком закрывается, Сириус агрессивно стягивает с себя одеяло. — Дженни, — твердо произносит он, и Римус поворачивается к нему. — Да. — Твоя кузина Дженни, — продолжает он, — сестра Ронни, дочь Джулии Хауэлл, которая приходится сестрой Хоуп. — Верно. Сириус мгновение смотрит на него, а затем закрывает глаза и улыбается, выглядя невероятно довольным собой. — Я слушал, — любезно говорит он, и Римус закатывает глаза — У Ронни есть малыш, — говорит Римус, поднимаясь с кровати, — забыл упомянуть. Сириус подскакивает. — Малыш? — переспрашивает он. — Типа, ребенок? Человеческий ребенок? — Нет, кентавр, — насмешливо отвечает Римус, нащупывая свои очки. — Да, человеческий ребенок. — Как ты мог просто забыть упомянуть об этом? — Я не знаю, — смеется Римус. — Я тоже еще не видел этого ребенка. Мы будем в одной лодке. — О боже, — вздыхает Сириус, хмурясь, а потом снова бормочет эти же самые слова за спиной у Римуса час спустя, когда они заходят на кухню, приняв душ и почистив зубы, и первым делом натыкаются на Аледа Хауэлла, срыгивающего на футболку Ронни. — Миленько, — говорит Римус, когда Ронни смеется, удаляясь, чтобы умыть ребенка и привести себя в порядок. Хоуп уходит, чтобы помочь ей, а Джулия встречается взглядом с Римусом и бросается к нему. Тетя Джулия почти точная копия его матери, с ее каштановыми волосами, носом с горбинкой и пухлой нижней губой, только она старше. Она одета в комбинезон и коричневую водолазку, ее волосы заплетены во французскую косу; она выглядит так, словно вышла прямиком из девяностых, и она в полном восторге от встречи с Римусом. Когда с объятиями и быстрым допросом покончено ("Мы так давно не виделись, боже, как ты вырос, как тебе жизнь среди англичан? Как преподавание? Как дети? Как…"), она поворачивается к Сириусу, который выглядит слегка ошеломленным, но, как всегда, быстро приходит в себя и протягивает руку, чтобы представиться. И поскольку мать Римуса и ее сестра — буквально близняшки, родившиеся с разницей в пять лет, Джулия немедленно притягивает его в объятья. — Римус! — кричит Ронни, которая уже переоделась и теперь несется к нему во всей красе измученной двадцатипятилетней матери-одиночки и крепко обнимает его, как и всегда. У нее короткие волосы, едва доходящие до плеч; недавно она покрасила их в каштановый, чтобы избавиться от унаследованного от матери мышино-коричневого цвета. Ей очень идет, и она буквально начинает светиться, когда Римус делает ей комплимент. Затем Ронни пожимает Сириусу руку, что, кажется, вполне его устраивает, а после Дженни тоже представляется ему, весело взмахивая рукой со словами "простите, что разбудила", но он уверяет ее, что все в порядке. Это утро наполнено обсуждением последних новостей. Все сидят за столом среди шума семьи, которую Римус невероятно сильно любит, и Сириус придвигает свой стул как можно ближе к нему, пока Хоуп и Джулия без умолку болтают. Ронни в это время укачивает Аледа и кормит его грудью, а Дженни показывает Римусу около двухсот детских фотографий, которые она успела сделать за те две недели, что была дома. Ронни шутит, что Дженни одержима ее ребенком больше, чем она сама, а потом ей вдруг становится стыдно и она чуть не начинает плакать, прижимая ребенка к груди. Послеродовые гормоны убивают. Малышу сейчас около четырех месяцев, и он невероятно очарователен, с широким носиком-пуговкой, крошечными ручонками и боди с надписью "Мамин сыночек", которое облегает его крохотные ножки так, что Римусу хочется задушить его в объятиях. У него медовые волосы, почти как у Римуса, но немного светлее, и он высовывает язык, смотря на каждого своими большими карими глазами, совершенно не понимая, что происходит вокруг. Он просто замечательный. Разговоры за столом в основном крутятся вокруг семьи, но они все равно пытаются вовлекать в них Сириуса, что он очень ценит. Когда Хоуп идет в туалет, Дженни протискивается между сиденьями и подсаживается к Сириусу, вовлекая его в разговор о музыке, который каким-то образом превращается в разговор о телевидении, который каким-то образом превращается в историю о том, как ее бывший выбросил ее телевизор из окна, и она подала на него в суд. Эту историю она обычно приберегает для Рождества, но Сириус, видимо, особенный, раз она решила рассказать ее пораньше; в любом случае, он в восторге. Дженни — великолепная рассказчица, и Сириус смеется так сильно, что ему приходится отойти попить воды. Он отлично ладит с ними, как и со всеми людьми в принципе, и когда Джулия расспрашивает его (гораздо более сдержанно и спокойно, чем Римуса) о том, чем он увлекается, о его жизни, работе и друзьях, он с легкостью отвечает на все ее вопросы, и они даже находят общие темы для разговора: например Wii Fit, Пола Уэсли и историческую рассылку о Тюдорах, на которую они оба подписаны, что особенно радует Сириуса. Алед кажется таким крошечным в руках Римуса. Он самый крошечный малыш в мире. Он хлопает ресницами, с пустышкой, зажатой во рту, и когда Сириус наклоняется, чтобы посмотреть на него, в его глазах сверкают звезды. — Ставлю все свои деньги на то, что если ты ткнешь пальцем ему в живот, он схватит его в свой маленький кулачок, — говорит Ронни, явно подталкивая его к знакомству с Аледом, и Сириус настороженно смотрит на нее. — Только осторожно, — бормочет Римус, когда Сириус устраивается рядом с ним, практически кладя голову ему на плечо. Сириус усмехается. — А я уже собирался проткнуть этого карапуза насквозь, — шутит он, и Римус смеется, закусывая нижнюю губу. Он смотрит на Аледа, его маленький пучок волос, морщинки на лбу и медленные неловкие движения, пока Сириус протягивает руку и мягко тыкает ребенка в животик. Алед нерешительно тянет руки, сжимая и разжимая свои маленькие пальчики, а затем взгляд широких невинных глаз останавливается на Сириусе, и он действительно хватает его за указательный палец. Его рука обхватывает палец едва ли наполовину, но он все равно сжимает его. Римус мягко смеется и поворачивает голову, чтобы взглянуть на Сириуса. У того отвисла челюсть. Свободной рукой Сириус тянется к голове Аледа и осторожно гладит ее тремя пальцами. Нежно почесывает его короткие волосики, на что ребенок издает невнятный довольный звук и выплевывает пустышку. Сириус ведет рукой вниз, от его головы по лицу, и указательным пальцем ласково гладит его под подбородком, отчего малыш смеется. Он смеется. Сириус тоже смеется, и сердце Римуса горит. — О, он сегодня в хорошем настроении, — воркует Римус, слегка покачивая его. Алед отпускает палец Сириуса, но продолжает тянуть к нему руку, и Сириус берет его ладонь двумя пальцами, легонько пожимая ее. — Приятно познакомиться, — шепчет он, и Алед смеется, будто понял, что он сказал. Весь стол смеется вместе с ним. Следующие пять минут они проводят в своем маленьком уютном пузыре, пока Джулия заваривает чай, а Ронни, Хоуп и Дженни о чем-то болтают. Римус покачивает ребенка у себя на руках, а Сириус играет с ним. Сириус узнает, что Алед находит чертовски забавным, когда его чмокают в нос, а затем сразу же щекочут подбородок. Он смеется тем самым детским смехом, который не похож ни на какой другой, размахивая руками, и Сириус внушает ему ложное чувство безопасности, сначала поглаживая его по голове, а затем бросаясь в атаку, что веселит Аледа еще больше. Римус влюблен. Алед просто милейшее создание. Дразнить это маленькое существо, смеяться вместе с ним похоже на альтернативную вселенную, где никогда не может случиться ничего плохого. Даже когда Алед начинает плакать, и Ронни берет его на руки, начиная ходить по кухне, чтобы успокоить его, Римус чувствует себя таким невероятно счастливым, что даже не замечает, как Сириус кладет голову на его плечо и издает счастливый вздох. Он чувствует себя таким же довольным, как и Римус. Аура спокойствия окутывает дом, словно толстый слой пыли. — Я никогда не хотел детей, — бормочет Сириус, когда Алед перестает плакать, позволяя маме держать его, и довольно хлопает глазками, изучая окружающих его людей, — но я хочу себе этого. Римус, не ожидавший такого завершения реплики, прыскает со смеху. Он поворачивается к ухмыляющемуся Сириусу и пожимает плечами. — Он милый. — Я хочу его. Ты не понимаешь, я умру за этого ребенка. — Я понимаю, — кивает Римус, наблюдая, как Алед улыбается в объятьях Ронни. — Я тоже никогда особо не хотел детей. — Я всегда говорил, что мне нравится тусоваться с детьми, только когда у меня есть возможность вернуть их под конец дня, — шутит Сириус. — Как Гарри? — Да, как Гарри! — смеется он, кивая. — Он стал таким взрослым. В июле ему будет девять. Можешь в это поверить? — Честно говоря нет, — отвечает Римус. А затем, через мгновение добавляет: — Ты действительно любишь его, да? Сириус смотрит на него, а после кивает. — Я видел фотографию, — кратко объясняет Римус. — На, э-э… на вечеринке, у тебя дома. На твоем туалетном столике. С Джеймсом и Гарри. В глазах Сириуса вспыхивает понимание. — Оу. Да. Мы сделали ее на отдыхе два года назад, — он делает паузу. — Я правда люблю его, очень сильно. Римус хмыкает, кивая. — Кажется, Лили считает тебя потрясающим крестным отцом. Брови Сириуса взлетают вверх. — Ага, значит ты говорил обо мне с Лили? — Нет, — шутит Римус, фыркая. — Что ты сказал? Что она сказала? У меня есть непреодолимая потребность знать, что люди говорят обо мне. Римус про себя усмехается над иронией того, что у него есть непреодолимая потребность в незнании такого рода вещей о себе. Но он все равно отвечает: — Это было, когда она рассказала мне о поездке в Джайпур, — говорит он, — и она чувствовала себя просто ужасно из-за того, что они оставляют тебя одного в Рождество. Так я и узнал, что у тебя нет никаких планов на праздники, если тебе вдруг было интересно. — Эта женщина меня убивает, — бурчит Сириус, ставя локоть на стол и подпирая рукой голову. — Я миллиард раз сказал ей, что все в порядке. Римус пожимает плечами. — Ты же ее знаешь, — говорит он. — Она буквально плакала из-за того, что Молли Уизли не выиграла подарочную карту в Маталан, так что, думаю, для Лили грустить из-за того, что они бросили тебя в Рождество — лишь вершина айсберга. — Никто меня не бросал, — отвечает Сириус слишком быстро, слишком резко, — я, черт возьми, смог бы пережить Рождество в одиночестве. Римус моргает. А затем медленно кивает. — Я знаю, — произносит он. Наступает неловкая пауза, во время которой Сириусу становится стыдно за свой небольшой выпад, а Римус буквально искрится изнутри от того факта, что теперь немного лучше понимает, чем он был вызван. Он хочет сказать, что все нормально, но ему приходится подождать, пока Сириус поймет это сам. — Я не… — начинает он, а затем замолкает. Алед делает что-то, из-за чего все женщины в комнате начинают умиляться и ворковать, и Римус кивает, чтобы он продолжил. Сириус скользит взглядом по комнате, впитывая уютную домашнюю атмосферу, а затем вздыхает. — Я рад, что ты пригласил меня сюда, — искренне говорит он, встречаясь взглядом с Римусом, и все вокруг замирает. И Римус тоже рад. Правда рад. — Я не имел в виду… — продолжает Сириус, и он не обязан говорить это, он не… — Я знаю, — перебивает Римус. Он чувствует трепет в груди. Сириус заставляет его чувствовать трепет в груди. Римус испытывает желание построить броню вокруг его сердца и никогда его не отпускать. Это странное чувство. Римус думает, что будет скучать по нему, когда все это закончится. Сириус улыбается, а затем Алед снова срыгивает, и вокруг воцаряется хаос.

***

Поскольку приехали Хауэллы, Хоуп считает крайне важным отправиться всем вместе в замок Пембрук, чтобы соблюсти своего рода традицию, которой придерживается их семья. Иногда Римус забывает, что Сириус учитель истории, но быстро вспоминает об этом, когда они приезжают к памятнику исторического Национального фонда, и он буквально теряет, блять, рассудок. И говорить не стоит, насколько он в восторге. Замок находится в двадцати минутах езды от их дома, но с ребенком всем уехать на одной машине невозможно, так что Римус везет Сириуса и Дженни (и Физзи) на грузовике, а Хоуп везет Джулию, Ронни и Аледа (в детском кресле) на своей машине. Сириус никогда не был в Пембруке, несмотря на то, история этого замка фигурирует в программе, которую он преподает (пару лет назад он посетил Карнарфон во время школьной экскурсии с одиннадцатиклассниками и, оказывается, сам несколько раз ездил в Конуи), так что Дженни рассказывает ему все, что может вспомнить об этом месте, но поскольку она студентка юридического факультета, а не исторического, получается не так уж и много. Усыпанный снегом замок выглядит великолепно. Римус пару раз уже видел его таким — высоким, величественным и мерцающим, но у Сириуса от этого вида захватывает дух. Они оставляют машины на парковке, и когда Сириус выходит, его челюсть буквально падает на землю. Его щеки слегка раскраснелись, синий шарф развевается на ветру, и он выглядит так, будто вышел с картины в музее. Небо затянуто облаками, и Римус явно видел этот замок и в чуть более лучшем виде — в лучах солнца, сиянии звезд и лунном свете, но для Сириуса все это новинку. Поднимаясь к замку и борясь с Физзи, которая изо всех сил тянет за поводок, Римус узнает, что Сириус однажды написал эссе на шесть тысяч слов об архитектуре двенадцатого века, что, честно говоря, не то чтобы его удивляет. Сириус берет его под руку, пока все остальные медленно идут позади них, слушая об арках романской архитектуры, византийских замках и гребаном Генрихе пятнадцатом (седьмом, как выясняется позже, когда их гид рассказывает о том, что он здесь родился, но Римус был не так уж и далек от правды. Он считает, что этих Генрихов слишком, блять, много) (Сириус знает каждого поголовно, и у него даже есть любимчики) (Генрих V, по его личному мнению, самый величайший король из всех, кого только видела Англия, и он позволит убрать битву при Азенкуре из программы только через свой труп). Они отправляются на часовую экскурсию по замку во главе с гидом в лице очаровательной девушки по имени Элис, с рыжими волосами и веснушками, которая выглядит чертовски замерзшей, но несмотря ни на что у нее широкая улыбка на лице и, кажется, даже больше энтузиазма, чем у Сириуса, что весьма шокирует. Римус наслаждается чувством ностальгии и легким ветерком, Дженни наслаждается достопримечательностями, Сириус наслаждается историей, а Физзи просто чудесно проводит время, обнюхивая чужие пальцы и выпячивая задницу перед младенцами в колясках, не щадя даже Аледа. Римус обнаруживает, что ему на самом деле очень интересно то, что рассказывает гид, учитывая, что он не был на экскурсиях уже много лет — а был ли он вообще когда-нибудь? — и поэтому он приходит в настоящий восторг от истории, стоящей за каждой башней и личностью, начиная с Арнульфа де Монтгомери и заканчивая Оуайном Глиндуром с Маргарет Бофорт, ставшей матерью будущего монарха в тринадцать лет. Они проходят мимо мемориальной доски со стихотворением о Генрихе VII и историей его жизни, в которой говорится, что он победил Ричарда III в битве при Босворте. — Ричард III, — произносит Римус. — Этот не тот парень, чьи останки нашли под автостоянкой? — Да, это именно он, — смеется Сириус. — Не самый элегантный способ похоронить короля. Сириус поджимает губы. — Ну, вообще-то, там не было автостоянки, когда его хоронили. Генрих VII приказал похоронить его в монастыре — вполне элегантный способ похоронить человека, которого ты убил, забрав корону — а потом, пятьдесят лет спустя, его сын распустил церковь, и ее разрушили, а могила была утеряна. И к этому моменту… ну, на самом деле, всем уже стало плевать на него. Его погубила пропаганда Тюдоров. Шекспир написал о нем тираническую пьесу, и к тому же все думали, что он был тем, кто убил принцев в Тауэре. На Римуса снисходит озарение. — О! Точно, он! — Да, я так и подумал, что ты о нем знаешь, — говорит Сириус, прогуливаясь с Римусом вдоль руин. — В последнее время он набирает популярность. — Правда? Почему? — В прошлом веке сформировалось общество людей, которые любят его и одержимы идеей обелить его репутацию. Они называют себя рикардианцами. — Звучит как культ. Сириус смеется. — Может они и слегка поехавшие, но они, черт возьми, нашли его тело, так что, думаю, что-то они делают правильно. Римус хмыкает. — Он тебе нравится? — Нравится ли мне хоть кто-нибудь из них? — усмехается Сириус. — Я думаю, что Генрих VIII — самый интересный парень из когда-либо существовавших, но я терпеть не могу этого мудака. Римус смеется. — Так как ты думаешь, он правда сделал это? — спрашивает он. — Убил принцев в Тауэре, я имею в виду. Сириус хмыкает. Римус поворачивается к нему и видит, что он задумчиво щурится. Они спускаются на две ступеньки и снова оказываются на траве, у Большой Карты Уэльса, и Сириус вздыхает. — Я не знаю, — наконец отвечает он. — И разве это не самое интересное? Что сотни лет спустя, мы все еще не знаем ответ? Некоторые думают, что это был он, другие, что он заплатил кому-то за их убийство. Многие думают, что это сделал Букингем. Один мой друг убежден, что это был Бекингем. Римус понятия не имеет, кто такой Бекингем, так что просто кивает в ответ. — Мне кажется, это одна из самых привлекательных особенностей истории — то, как она формируется нашим современным мировоззрением, — продолжает он. — Я никогда не узнаю, каково это — ходить по улицам Англии времен Тюдоров; все, что у меня есть, — он поднимает руку, чтобы постучать себя по виску, — находится здесь. И все продолжает меняться. С одной стороны у нас сказочный благородный взгляд на какое-либо событие, а с другой — гребаная жизнь, и они кардинально отличаются друг друг от друга, это буквально две разные вещи, и мы постоянно узнаем что-то новое. Например, у меня есть друг, который расшифровывает эпистолярные артефакты и завещания раннего нового времени. В их жизни случалось дерьмо точно так же, как и в нашей, но у них это происходило совсем по-другому. Думаю, неизвестность — именно то, что делает историю интересной. Если бы я знал все, то какой был бы смысл продолжать в этом вариться? Римус улыбается. Он понимает, о чем говорит Сириус. Римус испытывает то же самое по отношению к книгам, лингвистической экспертизе, мыслям и чувствам, и идеализму в поэзии. Эти вещи, в каком-то смысле, переплетаются. Так же, как переплетаются руки Римуса и Сириуса, подобно красным лентам. Джулия, Ронни и Хоуп в какой-то момент разделились, потому что из-за неровных камней в некоторых местах Ронни тяжело везти детскую коляску. Дженни пристраивается рядом с Римусом, и они втроем увлеченно беседуют обо всем на свете. Они слегка отвлекаются на Большую Карту, которая повергает Сириуса в натуральный шок, когда он видит ее впервые. Дженни пишет сестре, чтобы она шла к кафе, и они занимают столик. Пока Дженни заказывает им кофе, Сириус вдруг резко поворачивает свой стул к Римусу. — Что? — сухо произносит Римус, прежде чем поднять взгляд, но тут же меняется в лице, когда смотрит на Сириуса и видит, что тот выглядит нервным. — Ты в порядке? Сириус открывает было рот, чтобы начать говорить, но его взгляд вдруг устремляется куда-то за плечо Римуса. Он на мгновение замирает, застыв с открытым ртом, а затем резко пригибается. Римус подпрыгивает. — Что такое? — шипит он, когда Сириус опускает голову, зажмурив глаза. — Тилли, — шепчет он. — Кто? — Тилли! — Со школы? — Да, придурок, со школы! Римус моргает. — Может быть, она уйдет, — шепчет Сириус. — Я не буду подниматься, и, может быть, она уйдет. — Боже милостивый, — бормочет Римус, сжимая переносицу. Он делает глубокий вдох и очень осторожно, очень медленно оборачивается, сканируя людей в кафе периферийным зрением, пока действительно не замечает Тилли. Она со своими родителями и маленьким бордер-терьером. Он не встречается взглядом с Тилли. Ее папа — Римус видел его пару раз на родительских собраниях, но не помнит его имени — поднимается с места, чтобы встать в очередь к кассе, Тилли гладит свою маленькую толстую пожилую собачку, а ее мама оглядывается по сторонам. И Римус встречается взглядом с ее мамой. Его голова поворачивается, как у гребаной совы. Сириус все еще сгибается в три погибели. — Сюда идет Нида Саид, — говорит Римус, и Сириус приподнимает брови. — А? — Нида Саид, Нида, мама Тилли, мы встретились взгля… Темная фигура втискивается в небольшое пространство между их стульями, возвышаясь над Римусом, и, вероятно, возвышаясь еще больше над Сириусом, который все еще сгибается над столом и совершенно очевидно прячется от женщины, стоящей перед ними. — О, я так и думала, что это вы, — говорит она, откидывая с лица темную челку и улыбаясь. Римус улыбается в ответ во все тридцать два и пинает Сириуса под столом, заставляя его выпрямиться. — Здравствуйте! — совершенно невозмутимо произносит Римус. — Какая приятная встреча. Римус протягивает руку, которую она пожимает, и Сириус натягивает свою лучшую улыбку, тоже протягивая ей руку после. Они не успевают обменяться ни словом больше, когда Тилли тоже подходит к их столу, волоча ноги и скуля: — Мам. — Тут твои учителя, милая! — говорит она. Тилли выглядит не очень впечатленной. — Я знаю, — смущенно отвечает она. И дело не в том, что Тилли не нравятся ее учителя — скорее, ей чертовски неловко. Римус ее понимает. Однажды он увидел Кристофера и его парня в Alton Towers — они катались на одном аттракционе. В одно и то же время. Это было ужасно неловко. Им потребовалось два года, чтобы отпустить ситуацию. Иногда, когда волосы Криса слишком растрепаны из-за того, что он без конца проводит по ним руками, пытаясь произвести впечатление на Иззи, Римуса посещают крайне смущающие воспоминания, из-за чего ему приходится присесть. — Здравствуй, Тилли, — вежливо говорит он. Сириус скромно машет ей рукой. Она выглядит так, будто хочет, чтобы земля разверзлась и поглотила ее целиком, но все в порядке, потому что Римус сейчас желает того же. Нида же, с другой стороны, вся светится. Она действительно милая женщина — видеть ее в классе на родительских собраниях всегда было глотком свежего воздуха для Римуса. Какой бы проблемной иногда ни была Тилли, она действительно выкладывается на его предмете, что на самом деле является абсолютным минимумом для того, чтобы заполучить расположение Римуса, хотя порой на уроках она болтает за всю чертову Англию. Но зато она забавная. Забавный болтливый ребенок всегда лучше скучного болтуна. По крайней мере, от такой болтовни Римус получает хоть какое-то удовольствие. — Такое неожиданное место для встречи, — любезно комментирует Нида, — слегка далековато от дома, да? Римус улыбается и говорит: — На самом деле, я родом из этих мест, так что… — О! — восклицает она, притворяясь удивленной, будто не слушала его гребаный валлийский акцент на протяжении последних пяти лет. — Откуда именно? — Мой дом недалеко от Хаверфордуэста. — Ах, — дружелюбно произносит она. — Бабушка Тилли живет в Кармартене. Мы приехали к ней на Рождество. — О, мне нравится Кармартен, — говорит Римус, решив поддержать эту нелепую светскую беседу. Тилли с крайне скучающим видом стоит рядом с матерью, собака лежит у ее ног. Нида вопросительно смотрит на Сириуса. — Получается, вы тоже отсюда, мистер Блэк? — спрашивает она, и, блять, Римус буквально видит жажду сплетен в ее глазах. Сириус вежливо улыбается. — Нет, — просто отвечает он. Нида открывает рот, чтобы ответить, но в этот самый момент возвращается Дженни, держа в руках поднос с тремя чашками кофе, чайником и булочками. Она очень сосредоточена на кофе, который норовит вот-вот пролиться, и поэтому не поднимает глаз, прежде чем сказать… — Налетайте, голубки, я добыла кофеина. …И Римус собирается умереть. Прямо сейчас. Тилли слегка усмехается, он видит это, а губы Сириуса сжимаются в тонкую полоску. Римус делает глубокий вдох, когда Дженни ставит поднос и наконец поднимает взгляд на Ниду, которая потрясенно смотрит на нее. — Оу, — произносит Дженни. — Джен, это Нида и Тилли, — говорит Римус, указывая на них. — Я преподаю у Тилли в школе. Ну, точнее… мы оба. — Ммм, — доносится со стороны Сириуса. — Это Дженни, моя кузина, — объясняет Римус, когда Дженни пожимает Ниде руку. Это настолько по-странному неловкая ситуация, что ему хочется рассмеяться. — Приятно познакомиться, — говорит она, улыбаясь Дженни, и получает от нее ответную улыбку. Тилли смеется. Римус наблюдает, как Сириус одаривает ее типичным строгим учительским взглядом, но она все равно продолжает смеяться. Здесь у него нет никакой власти. Он… бессилен. — На самом деле, мы здесь с семьей, — говорит Римус, просто из отчаянного желания спровадить ее как можно скорее, и чтобы Тилли перестала смеяться, как бы сильно она ни пыталась остановиться, — проводим Рождество в доме моего детства. — Верно, — кивает Нида, — нет ничего лучше валлийского Рождества, а? Римус понятия не имеет, что это должно значить, но кивает в знак согласия. Конечно. — Ну, тогда мы вас оставим, — говорит она, улыбаясь. — Столько всего надо исследовать! — Безусловно, — отвечает Сириус, а затем поворачивается к Тилли. — Здесь можно узнать много полезной информации для твоих экзаменов. — Я не хочу сейчас думать об экзаменах, — говорит Тилли, морща нос. — Эх, — вздыхает Сириус. — Ты права. Я не имею права говорить так. Знаешь что, игнорируй всю историю. Сейчас ведь Рождество, в конце концов. Повеселитесь. Тилли усмехается, и Нида смеется. Сириус улыбается и машет им двоим, когда они уходят обратно к своему столику, а затем поворачивается, утыкаясь лицом в ладони, и сразу произносит: — Я хочу умереть. Дженни взрывается смехом. Римус понимает их обоих. Это невероятно забавно и бесспорно сродни катастрофе. Он предполагает, что прямо сейчас выглядит как помидор. — Я больше никогда не появлюсь в этой школе. — Простите, — говорит Дженни, все еще смеясь. Сириус стонет в свои ладони. — Она чертова школьная сплетница, — говорит он, резко выпрямляясь и перекидывая волосы через плечо. — Это распространится как лесной пожар. Это будет висеть на всех досках с объявлениями. Она разместит эту новость на гребаный билборд с нашими лицами, вероятно, в комплекте с протестом за отмену выпускных экзаменов или еще чем-то в этом роде. Римус закатывает глаза на его излишнюю драматичность и берет кофе с подноса, ставя его перед собой, ожидая, когда Сириус закончит свою тираду. — Пей свой гребаный кофе и успокойся, — говорит он. Сириус вздыхает и усмехается. Римус делает глоток, пряча улыбку в кружке.

***

Они едут домой, подпевая "Wham!", когда дорога вдруг проваливается, и все трое в машине подпрыгивают. Сириус, сидящий на переднем сиденьи, поворачивается к Римусу. Дженни наклоняется вперед, просовывая голову между их сиденьями. Они переглядываются. Джордж Майкл продолжает петь. Сириус делает потише. — Что это было? — спрашивает он, пытаясь взглянуть на дорогу через лобовое стекло. — Поехали. Римус вжимает педаль в пол, колеса вращаются, громко визжа, но грузовик не двигается с места. — Мы застряли, — говорит он, отстегивая ремень безопасности, и открывает дверь. Остальные поступают так же, и Римуса слепит свет фар, когда к ним подъезжает машина его матери. Сириус обходит переднюю часть машины, пока Римус осматривает шины грузовика. Сейчас идет снег, очень слабо, но он шел всю ночь, и этими проселочными дорогами, судя по всему, пользуются недостаточно часто, чтобы его выровнять. Римус просит Дженни сесть за руль и нажать на педаль еще раз, и да, он был прав. Они застряли. Он не может разглядеть, в чем именно проблема, но, кажется, в дороге была яма, которую завалило снегом. Чем больше Дженни крутит колеса, тем больше шины покрываются засохшей грязью, и тем больше снег вокруг них становится бурым, пока из ямы вылетают грязь, ветки и лед. Хоуп и Джулия выходят из машины, и впятером они изо всех сил пытаются вытолкнуть грузовик, давя на капот, и в какой-то момент даже Ронни приходит на помощь, оставляя закутанного Аледа спать на заднем сиденье, но ничего не выходит. Машина не поддается. — Господи, — бормочет Римус, в последний раз давя на педали, но безрезультатно. Сейчас около полчетвертого вечера, и уже начинает темнеть. Скоро Аледа нужно будет кормить, и они все промерзли до костей. — Я так и знал, что надо было ехать по A4076. — Может, я заеду домой за Лайеллом? — предлагает Хоуп. — У него есть буксировочный трос. Отсюда ехать всего около десяти минут. — Похоже, это наш единственный вариант, — говорит Римус, в последний раз осматривая шины. — Забирай домой кого сможешь, я подожду. — В машине осталось только одно место, — произносит она немного нервно, переводя взгляд с Дженни, сидящей на переднем сиденье, на Сириуса, прислонившегося к капоту. На секунду повисает молчание. — Возьми Джен, — решает Сириус. — Я подожду с Римусом. Она уже три часа жалуется на холод. — Неправда, — спорит Дженни. — Чистейшая правда. Она выдыхает холодный воздух. — Ну, не то чтобы я собираюсь отказываться, — говорит она, выпрыгивая из машины и показательно вздрагивая. Римус поворачивается к Сириусу. — Ты точно не против? — произносит он достаточно тихо, чтобы никто больше не услышал. Сириус кивает. — Все нормально. — Уверен? — обеспокоенно спрашивает Римус, переводя взгляд на покрасневший беспрестанно шмыгающий нос Сириуса. Он медленно вздыхает. Будто сомневаясь. — Если ты не против, то и я тоже, — тихо отвечает Сириус, и Римус моргает. — Конечно, я не против. — Тогда все в порядке, — мгновенно отвечает Сириус, мягко улыбаясь. — Правда. В твоей машине хорошая печка. Римус пристально смотрит на него, кусая губы. — Хорошо. Сириус кивает. — Хорошо. Хоуп уезжает, перед этим поцеловав Римуса в щеку и пообещав, что они будут максимум через пятнадцать минут, и Сириус забирается в машину, пока Римус выпускает Физзи из багажника, где она радостно ехала всю дорогу, позволяя ей устроиться на заднем сиденье. Она слишком воодушевляется при виде Сириуса и протискивается в маленькую щель, забираясь к нему на колени на переднем сиденье. — О, Физзи, — ворчит Римус, легонько шлепая ее, чтобы она успокоилась. Сириусу, кажется, все равно. — Она тебя всего запачкает. — Я не возражаю, — смеется Сириус, когда она начинает лизать его лицо. Он вздрагивает от холода. — О, Физз, ты такая теплая, — он гладит ее вдоль всего тела, запуская ладони в шерсть, а затем хлопает по спине, и она активно виляет хвостом, неуклюже ерзая у него на коленях, пока наконец не находит удобное положение. — Она действительно привязалась к тебе, — замечает Римус, на что Сириус кивает, утыкаясь раскрасневшимся от холода лицом в ее мех. На его руках черные тканевые перчатки, и он нежно проводит пальцами по голове Физзи. — Я никогда не нравился ей так сильно, как ты. — Я заклинатель собак, — говорит Сириус, отстраняясь от нее, чтобы глотнуть воздуха. — Их тянет ко мне, словно магнитом. — Ерунда, — фыркает Римус, и Сириус смеется. — Да ладно тебе, — говорит он. — Так и есть. Иначе с чего бы она так меня обожала? Римус смотрит на него, открывая рот, чтобы ответить, но в итоге отмалчивается, хотя на самом деле может придумать парочку причин. Римус выкручивает печку на полную мощность и откидывается на спинку сиденья, наблюдая за тем, как солнце медленно садится гораздо раньше, чем должно. Они стоят посреди самой обычной грунтовой дороги, справа от которой располагается лес, а слева — болотистое поле. Эта дорога ведет к реке Кледдо. Раньше Римус постоянно водил Физзи на прогулки к этой реке. Он делает глубокий вдох, наблюдая, как ветки деревьев агрессивно раскачиваются на ветру. С неба падает снег. Римус включает дворники и морщится. У него пиздецки болят пальцы. Он открывает бардачок, с облегчением обнаруживая когда-то забытые там фиксирующие кольца. Он надевает их под заинтересованный взгляд Сириуса, почесывающего Физзи за ухом. — Фиксирующие кольца, — замечает Сириус, и Римус кивает. — Мой дядя тоже носил их. Они правда помогают? — Правда, — усмехается Римус, откидывая голову назад и пытаясь отключиться от своего тела. Пытаясь отключиться от всего, кроме тепла, исходящего от печки, которое медленно начинает покалывать его замерзшую кожу. Оно щекочет его затылок, как струйка воды, стекающая по позвоночнику. — Ревматоидный артрит, — говорит он, не дожидаясь, когда Сириус спросит, потому что видит, что ему интересно, а от расспросов Римуса уже тошнит. — Поставили, когда мне было семнадцать. На мгновение повисает тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Физзи. — Мне жаль, что тебе приходится проходить через это, — наконец отвечает Сириус. — Это ужасный диагноз, особенно когда его ставят в таком юном возрасте. Римус смотрит на него, и видит искренность во взгляде Сириуса. Его руки покрыты мехом Физзи, и он мягко улыбается ему. Римус вздыхает и кивает. — Спасибо, — произносит он, обнаруживая, что действительно имеет это в виду. После всего дерьма, которое говорили ему люди на протяжении многих лет, то обращаясь с ним, как с ребенком, то сравнивая свои болячки с его, в Сириусе он не видит ничего, кроме искреннего сочувствия. — От холода становится хуже? — тихо спрашивает Сириус, смотря на его руки. Римус не надел перчаток — не потому, что их у него их нет, просто они валяются где-то на заднем сиденье машины; он снял их, когда в машине потеплело, и не ожидал, что ему придется двадцать минут проторчать на холоде, пытаясь вытолкнуть застрявший в грязи грузовик. — Да, — отвечает он. — Почти всегда. — У тебя есть перчатки? — спрашивает Сириус, оглядываясь по сторонам. — Или, хочешь, я дам тебе свои? Я уже согрел руки о Физзи, — он делает паузу. — Или ты можешь просто взять Физзи. Она живой обогреватель. Я не буду отнимать у тебя все время с Физзи, даже несмотря на тот факт, что я совершенно очевидно нравлюсь ей больше. Римус закусывает губу, а затем смеется, глядя через окно на стремительно темнеющее небо. Сириус тоже смеется, воодушевляя Физзи; она переводит взгляд с одного на другого, сидя у Сириуса на коленях и уткнувшись головой в изгиб его шеи, а затем радостно облизывает его щеку. — Все в порядке, — заверяет Римус, протягивая руку, чтобы успокоить Физз. Он проводит пальцами по ее меху и улыбается, когда она глядит на него своими большими глазами. — Отопление делает свое дело. Наслаждайся своим временем с Физзи. Сириус улыбается. — Спасибо. А то я бы скучал по ней. — Она бы сидела в полуметре от тебя. — Это далеко, — воркует он, снова гладя ее по голове, — слишком далеко, да, милая? Римус усмехается и снова смотрит в окно, видя двух кроликов, пробегающих по снегу. Следующие десять минут они непринужденно болтают. Римус говорит о кроликах, Сириус — о замке. О своей любви к этим местам, к этой стране, природе. Он заправляет волосы за уши, и их разговор течет так плавно, что Римус не может не удивиться, что сейчас говорит с тем же самым человеком, который прятался на балконе на собственной рождественской вечеринке, с тем же человеком, который разглагольствовал о разрушении магматических пород в учительской, одним своим голосом доводя Римуса до белого каления. Теперь голос Сириуса оседает у него в желудке, словно мед. Его голос теплый; он греет лучше, чем отопление в машине. На минуту они замолкают. Физзи засыпает на коленях Сириуса; ее лапы наполовину сваливаются с них, но она выглядит вполне довольной. Римус прислоняется лбом к окну и делает глубокий вдох. — Римус? — Ммм? Сириус отвечает не сразу, так что Римус поворачивает голову, чтобы посмотреть на него. Он снова выглядит нервным. — Насчет поцелуя, — выпаливает Сириус, и Римус выпрямляется. — Насчет поцелуя, — повторяет Римус, кивая, чтобы он продолжил. — Я хотел… — начинает Сириус, поджимая губы, — извиниться? Римус прищуривается. — За что? Это я поцеловал тебя. — Я сказал тебе сделать это, хотя мы обсуждали, что не будем целоваться в губы… — В любом случае, не то чтобы это что-то значит, — говорит Римус, прежде чем успевает подумать, и Сириус моргает, глядя на него. — То есть… Я имею в виду, между поцелуем в щеку и в губы не такая уж и большая разница. Это не конец света. Сириус улыбается, а затем кивает, но его улыбка выглядит неискренне. — К тому же, — продолжает Римус, чувствуя странную сухость во рту и необходимость продолжить говорить, а так же жгучее ощущение, разливающееся внутри и скручивающее его живот, оттого он врет, врет, врет, — если уж мне приходится целовать кого-то, я рад, что это ты. На тебя… как там дети говорят? Приятно смотреть и все такое. Это шутка, но Сириус не смеется. — Значит, — говорит он через мгновение, — когда все это закончится… — Ммм? — Мы… то есть, я имею в виду… — произносит Сириус, запинаясь, и когда Римус приподнимает брови, он заканчивает: — Мы просто будем вести себя как раньше? — Нет, — говорит Римус. Он смотрит на Сириуса и мягко улыбается. — Я думаю, за последние дни многое изменилось, разве нет? Сириус выгибает бровь. — Ты меня недолюбливал, — констатирует он. — Я не знал тебя, — тихо отвечает Римус. И это просто факт. Он действительно не знал его, но знает теперь. В некоторой степени. В достаточной степени. — Вопреки собственному здравому смыслу я выяснил, что ты не самый невыносимый человек на свете. Сириус улыбается, хотя улыбка не достигает его глаз. Он опускает взгляд в пол и произносит: — Я не Северус Снейп. — Нет. Даже не близко. Кажется, на Сириуса за секунду обрушиваются все воспоминания о том самом вечере. — Господи, — стонет он, наклоняясь вперед и обхватывая голову руками. Физзи вздрагивает. — Я ударил его. Римус разражается смехом, и плечи Сириуса тоже трясутся. — Это было потрясающе, — говорит Римус. — Когда мы вернемся, и вас с ним неизбежно вызовут на разговор с Минервой, я надеюсь, ты понимаешь, что должен быть на телефоне со мной все это время. Мне необходимо это услышать. Мы ведь теперь друзья и все такое. Сириус поворачивается к нему, подпирая голову ладонью, и морщится. — Прости, я уже пообещал это Джеймсу. — Вот же блять, — говорит Римус с притворным огорчением. Сириус смеется, глядя на него. — Может, я смогу подключиться к телефону Снейпа. Питер мне поможет. Он разбирается во всех этих компьютерных штучках. Сириус улыбается, и разговор снова стихает. Телефон в кармане Римуса вибрирует, и он достает его, чтобы проверить уведомления. Сириус наблюдает за ним все это время. В какой-то момент Сириус вздыхает, и Римус слышит какой-то неразборчивый шепот. Звучит как что-то очень похожее на слово "друзья". Римус поворачивается к нему и приподнимает бровь. Сириус смотрит на него с отсутствующим выражением лица. — Хм? — Что? — Ты что-то сказал? — спрашивает Римус, и Сириус наконец выпрямляется, проводя рукой по волосам, а затем качает головой. — Нет, — отвечает он. — Ничего.

***

Вскоре приезжает Лайелл и помогает Римусу вытащить машину из ямы. Теперь все его шины в грязи, но Римус не возражает. Снег с этим разберется. Домой он решает поехать по наиболее безопасному варианту — шоссе A4076, а затем, проезжая по кольцевой дороге выезжает на шоссе A40, и в конце концов они въезжают в свою маленькую деревушку, словно герои, вернувшиеся с войны. Когда они заходят в дом, Дженни раздвигает занавески в гостиной и невнятно приветствует их, жуя бисквит королевы Виктории, а затем рядом с ней появляется Доркас с бокалом вина в руке (еще даже четырех нет), и Римус думает, что их ждет просто адская ночка, если эти двое объединятся. Этим вечером коттедж наполняют все из семейства Люпинов, Хауэллов и Медоуз, а так же Марлин с Сириусом и атмосфера праздника и уюта. Рори, Хоуп и Джулия болтают на кухне за чашками чая и сырной тарелкой, но с бутылкой вина наготове. Дженни и Доркас куда-то утаскивают Сириуса, а Римус и Марлин устраивают довольно напряженную схватку в уно, в которой она совершенно точно жульничает, потому что ей удается выиграть четыре раза подряд, даже когда к ним присоединяется Ронни. Правда, потом появляется Сириус и забирает ее корону, после чего они пытаются решить вопрос армрестлингом (он побеждает). Ронни ненадолго укладывает Аледа поспать, и все перемещаются в гостиную. Римусу кажется странным разделять их на взрослых и детей, когда большей части детей здесь уже почти тридцать, а Ронни, самой младшей из них, двадцать пять, но в доме их детства, где Римус бегал босиком вверх и вниз по лестнице с любимыми кузинами, он не может вновь не окунуться в эту атмосферу и не поболтать с ними наедине, пока взрослые ведут свои взрослые разговоры. В итоге Римус оказывается на диване рядом с отцом и с Сириусом, расположившемся на полу между его ног. По кругу передается бутылка красного вина, и Сириус берет ее, но Римус прекрасно знает, что тот не будет его пить, и поэтому уходит на кухню за бокалом и бутылкой Шабли, которую Сириус теперь радостно распивает. Он снова устраивается между ног Римуса, прислоняясь спиной к дивану, и в какой-то момент руки Римуса оказываются в его волосах, и он проводит следующие полчаса, медленно и нежно перебирая его кудри. Сириус делает глоток вина и откидывает голову назад, удовлетворенно закрывая глаза. За вечер они целуются еще три раза. Первый раз случается довольно рано. Лайелл отводит Рори и Мартина наверх, чтобы показать им карниз или что-то в этом духе, который он недавно повесил, а Сириус встает со своего места на полу (в другом конце комнаты — это было до того, как он уселся у него между ног) и с тяжелым вздохом садится на освободившееся место возле Римуса. Они одновременно поворачиваются друг к другу, слишком резко и слишком быстро. Их лица оказываются непозволительно близко. Сириус скрещивает ноги. За ними наблюдают. Уголок губ Сириуса слегка приподнимается, когда на них останавливается взгляд Римуса. Римус смотрит на него, вопросительно приподнимая брови. Сириус понимает, о чем он спрашивает, и, получая быстрый кивок головой, Римус наклоняется вперед и целует его. Сириус целомудренно отвечает на поцелуй, кладя руку на его челюсть, а затем отстраняется с мягкой улыбкой на лице. Он перекидывает волосы через плечо и оглядывается на кузин Римуса, сидящих на полу, которые тут же делают вид, что ничего не видели. Вечер протекает как обычно. Второй раз происходит, когда Хоуп включает Бубле. Джулия и Ронни уходят около шести часов вечера. Они остановились неподалеку, в доме, в котором раньше жил дедушка Римуса и Хоуп с Джулией. Большую часть года этот дом сдается в аренду, но на праздники они оставляют его пустым, чтобы быть поближе. Аледа надо уложить в кроватку — он уже спит, но это не мешает всем сюсюкаться с ним и целовать его в маленький лобик, и не мешает Сириусу проводить по его золотистым волосам и гладить большим пальцем нежную кожу лба, мягко улыбаясь. Когда они уходят, Римус тянет Сириуса за талию назад, и позволяет своим рукам задерживаются там немного дольше, чем следует. И, возможно, именно его тактильный голод приводит к тому, что сразу после ухода Ронни и Джулии они танцуют на кухне, пока из динамиков льется голос Бубле. Доркас обнимает Марлин со спины, Дженни напилась настолько, что решила попробовать сделать лунную походку, от которой Майкл Джексон наверняка перевернется в гробу, а Римус кружит Сириуса в танце. Его волосы развеваются, а футболка колышется, как у балерины, и Сириус падает прямо в объятья Римуса, и в этот момент единственно правильным кажется задержать его в своих руках на полсекунды дольше необходимого и податься вперед, яростно целуя с такой силой, что Сириус выгибает спину, руками тут же обхватывая его лицо. Этот поцелуй глубже и реальнее, чем все предыдущие, и более пугающий в том плане, как он заставляет гореть каждую клеточку тела Римуса. Он потрясен, когда опускает руки и видит, что его ладони не обожжены, что этот поцелуй не сжег всю вселенную. Римус так одинок, а Сириус такой красивый. Но самым впечатляющим оказывается третий поцелуй, потому что Дженни заходит в гостиную с веткой омелы в руке. — Дерьмо на палке! — выпаливает Римус, потому что это первое, что приходит ему в голову, и Сириус тут же взрывается громким смехом, прижимаясь к его груди. Все нервные окончания Римуса разом вспыхивают. Он так пьян. — Омела, — говорит Дженни, размахивая ей. — Я купила ее на рождественской ярмарке, — она сует ее им всем в лица, и становится очевидно, что это не декоративная игрушка — она определенно продается в декоративных целях, но это настоящая омела с редкими листочками, белыми плодами и красной ленточкой, обернутой вокруг ветки. Дженни подходит к дивану, пританцовывая, и протягивает руку, поднимая омелу над Хоуп и Рори. Рори пренебрежительно смеется, а Хоуп наклоняется и громко чмокает ее в щеку. Вся комната смеется, когда Рори ахает, а затем бросается мстить, и Дженни снова танцует по комнате, чуть не опрокидывая пустую бутылку, которую ловко ловит Доркас. Теперь она останавливается над Доркас и Марлин. Они обе закатывают глаза, но делают то, что от них требуется, и когда они целуются, Доркас закрывает их рукой от ее матери, которая тихо смеется, с нежностью качая головой. Марлин обхватывает лицо Доркас ладонями, улыбаясь ей в губы, а затем от смущения утыкается в изгиб ее шеи. Совершенно очевидно, куда Дженни направляется после. Сириус сидит рядом с Римусом, с пустым бокалом в руке и красными от алкоголя щеками, и над ними нависает омела. Они оба поднимают глаза. Сначала Римус встречается взглядом с Доркас. Всего на секунду. Она ухмыляется, приподнимая бровь, а затем он забывает про нее и смотрит на прекрасное создание, сидящее рядом с ним, смотрит, просто смотрит, а затем наклоняется вперед. Он берет лицо Сириуса в ладони и глубоко целует его, и этот поцелуй безупречен. Сириус толкает язык в его рот и опускает руку на грудь Римуса, сжимая пальцы на футболке, и он агрессивен, как снежная буря. Римус наклоняет голову, углубляя поцелуй, и слегка прикусывает его нижнюю губу, а затем отрывается от него. Он оставляет еще один нежный поцелуй на губах Сириуса, после отстраняясь на дюйм, два, и Сириус выглядит дезориентированным. Его рука все еще стискивает футболку Римуса, будто это единственное, что удерживает его на земле. Он судорожно сглатывает. Дженни уходит, довольная своей выходкой, и плюхается на диван рядом с Марлин, а Сириус отворачивается. Он смотрит перед собой пустым взглядом, а затем делает глубокий вдох. Комнату снова наполняют разговоры, но атмосфера вокруг больше не ощущается домашней — она кажется сковывающей. Горло Сириуса сжимается, будто он не может дышать, и он качает головой. — Я не могу так, — шепчет он достаточно тихо, чтобы услышал только Римус, а затем быстро поднимается и выходит из комнаты, немного пошатываясь. Римус смотрит ему вслед. Он поворачивает голову и снова встречается взглядом с Доркас. Она пялится на него, как на идиота. Его губы приоткрываются в замешательстве, и он качает головой. Она закатывает глаза, кивая на дверь. "Иди", — одними губами произносит Доркас, и Римус делает глубокий вдох. И идет. Сириус наверху. Римус осторожно открывает дверь в спальню, заглядывая внутрь, и застает его сидящим на кровати, потирая лицо обеими руками. Сириус поднимает взгляд и встает в ту же секунду, как Римус заходит в комнату. Он закрывает за собой дверь. — Ты в порядке? — спрашивает Римус, и мгновение Сириус просто смотрит на него, а потом вдруг начинает смеяться. — В порядке ли я, — выдыхает он, закрывая лицо руками. — В порядке ли я? Я не знаю. Я правда не знаю. Римус осторожно делает шаг вперед. Он не уверен, что собирается делать дальше; его тело жаждет чего-то, что пока не может осознать его разум. — В чем дело? Сириус не отвечает. Он опускает руки, но избегает взгляда Римуса. — Это из-за… поцелуев? — неуверенно спрашивает он. Сириус резко вдыхает через зубы. — Мы не обязаны делать это. Если тебе неприятно, я бы никогда не стал тебя заставлять… — Мне не неприятно, — твердо произносит Сириус. Он поднимает глаза. Они немного поблескивают. Он красивый. Он такой красивый. — Оу, — отвечает Римус. — Совсем наоборот, вообще-то, — говорит Сириус. — Оу, — отвечает Римус. — Далеко не неприятно. Римус сглатывает, а затем: — Оу, — только теперь это больше похоже на отчаянный вздох. — Это не… — начинает Сириус, с трудом подбирая слова. — Это не по-настоящему, это… мы… это ничего не значит, — выдыхает он. Как оскорбление. — Ты это ты, а я это я, и мы не… мы притворяемся. Это фальшь. Но каждый раз, когда ты целуешь меня… Это очень, очень опасная территория. — Я хочу сделать это снова, — заканчивает Римус. Сириус издает дрожащий вздох. Он зажмуривает глаза, и из него буквально выплескиваются эмоции. Он чувствует миллион вещей, в которых Римус не может разобраться, но на вершине этого айсберга — их общий голод, общее наслаждение и желание быть всем и никем одновременно. Их собственный уголок уединения в занесенном снегом Уэльсе; плотные шторы, свет от свечей и влюбленность, бурлящая в их венах, как наркотик; тот вид привязанности, который может образоваться только в маленьких коттеджах с дымящимися трубами, веселыми младенцами и отблеском огня камина, танцующим на твоей и его коже, и Сириус такой, такой красивый. Здесь тепло, а в Девоне холодно. Здесь все шипит и оседает в его крови игристым красным вином, спокойствием, которого не достигнуть за сотни миль от песка, ощущением того, как оно ускользает сквозь пальцы, как только пересекаешь границу. И это магия. Это магия, и они оба хотят насладиться ей, они всего лишь люди, и у них есть выходные. — У нас есть выходные, — шепчет Римус. Двадцать седьмого числа будет понедельник. У них есть выходные. — Мы можем быть кем нам захочется. Признание и осознание спадают с их плеч, как осыпающаяся скорлупа, и они могут быть кем угодно. — Я хочу быть твоим, — произносит Сириус. — Так будь, — отвечает Римус. Сириус пересекает комнату, ступая по деревянному полу и излучая мерцающий звездный свет с каждым своим шагом, а затем, оказываясь в объятиях Римуса, притягивает его к себе за шею и целует. Это словно золото. Это тепло. Это захлестывающая волна и искрящаяся звезда, они могут быть кем угодно, но они — друг друга, и он… он — мечта. Сириус выглядит как мечта, когда они, пошатываясь, падают на кровать, и Римус устраивается между его ног, вжимая его в матрас и целуя так, будто желает оставить на нем свой след, вырезать свое имя, раствориться в нем навечно. На вкус Сириус как спелая вишня, сосновые иголки и пролитый кофе, и Римус покрывает его шею влажными поцелуями, проводит ладонями по груди, плечам, всему телу, обвивая его, словно корни плюща. Сириус, задыхающийся в его руках, великолепен, и кажется еще более прекрасным в этом украденном моменте времени. Прикосновения Сириуса трепещут по телу Римуса, как его футболка, развивающаяся на ветру, как его разметанные по подушке волосы, приоткрытые губы и подрагивающий кадык. Римус оставляет дорожку поцелуев вниз от его груди к низу живота. Это полнейший хаос, и Сириус просто потрясающий. Он — лесной пожар, ураган, лавина, он… Он — все это, но в первую очередь он Римуса. Хотя бы на эту ночь, Сириус принадлежит ему. Он принадлежит Римусу, запястья под его руками, кожа меж его зубов, каждый звук, срывающийся с губ Сириуса, словно липкая капля Шардоне, стекающая по острой линии подбородка, все это — его. Сириус — это миллиард вещей. Миллиард звуков. Агнец на заклание. Звон в ушах от взрывающихся фейерверков, расчерчивающих красным затянутое тучами небо, прощание и пожелание доброй ночи перед Рождеством и заляпанные грязью колеса грузовика Римуса, катящиеся по английским дорогам, но не здесь. Здесь у них страна грез. Трансцендентность. Романтизм. Начиная с этого момента Римус может романтизировать свою жизнь сколько хочет, но она никогда не сможет стать идеальней этого мгновения. Нежные руки Сириуса сжимают то, что раньше никогда не было чем-то особенным, пока он к нему не прикоснулся. Римусу приходится на секунду отстраниться от Сириуса, чтобы залезть в свою сумку за тем, что он никогда не достает из нее, просто потому что забывает, и слава, блять, богу. Римус снова склоняется над Сириусом, целуя его и поглаживая член, а затем закидывает его ноги себе на плечи, и эти ноги принадлежат ему, руки крепко сжимают бедра. Он быстро проходится по всем важным эрогенным зонам, заставляя Сириуса дрожать, и когда Римус наконец входит в него, Сириус выкрикивает его имя, и ему кажется, что этот крик до конца жизни будет разносится по его сознанию, бумерангом ударяясь о стенки черепа, ровно как и все, что связано с Сириусом. С его губ слетают абсолютно непристойные звуки, заставляя порхать каждую бабочку в животе Римуса. Он слышит, как кто-то поднимается по лестнице, и быстро накрывает рот Сириуса рукой, губы прижимаются к его ладони, и Римус мог бы запомнить их по одному только прикосновению, по тому, как его дыхание проникает в кровь Римуса при каждом толчке. Двери в коридоре открываются и закрываются, и Сириус теряет контроль, приоткрывая губы в немом крике, когда Римус прикасается к нему. Это незаконное, абсолютно великолепное зрелище. Сириус нежно целует его ладонь, лежа рядом с Римусом после, и его глаза закрываются, а губы медленно двигаются, будто отделенные от его тела. И они могут быть кем угодно, но они — друг друга, и это все, что имеет значение для Римуса сейчас, когда он вытаскивает одеяло из-под их измотанных тел и накрывает Сириуса, выключая свет и крепко прижимая его к себе в темноте комнаты.