***
Это не весело. В катании на коньках нет вообще ничего веселого. Уже сидя в раздевалке и натягивая взятые напрокат коньки, Римус узнает, что Марлин, оказывается, своего рода ас фигурного катания. Она занимается им в качестве хобби, время от времени катаясь на ледовой арене в Кардиффе. Иногда Доркас приходит, чтобы посмотреть на нее. Никто и не подумал упомянуть об этом ранее, но что ж, увы, она великолепна. Доркас стоит на коньках не лучше Римуса, будем честны, но она не подает виду. Двери открываются, и они вчетвером вываливаются на лед. Этот каток не огромный, как, например, хоккейный, но и маленьким его не назвать. Кроме них там еще около пятидесяти, или, может быть, шестидесяти человек: мужчины, женщины и дети, держащиеся за маленьких пингвинов (что Римус считает абсолютно очаровательным). В углу возвышается елка, огни которой мерцают красным и золотым под диско-шаром, переливающимся разными цветами. Доркас уверенно катится вперед, смеясь вместе с Марлин, которая едет спиной вперед, протягивая ей руки, но тут же откатывается назад каждый раз, когда Доркас почти до нее добирается. В какой-то момент в Доркас врезается ребенок не старше четырнадцати лет, из-за чего она тут же падает, приземляясь на задницу. Это невероятно забавно, но Римус предпочел бы избежать таких ситуаций, и поэтому остается у бортиков, держась за перила и просто шаркая ногами по льду. Да, за ним, вероятно, смешно наблюдать, но его все устраивает. Сириус очень хорош. Не то чтобы он прямо фигурист, как Марлин, но совершенно очевидно, что ему приходилось кататься раньше. Он нарезает круги вокруг них обеих, а затем подъезжает к Марлин сзади, чтобы напугать ее. Она делает вращение, которое Сириус тут же пытается повторить, но что-то идет не так и он падает впервые за день, к огромной радости Доркас, которая больше не является единственной опозорившейся сегодня. Девочки помогают ему подняться, и Римус видит, что он дрожит, а его щеки и нос раскраснелись. Римус заметил, что он довольно часто краснеет. Сириус закидывает руки им обеим на плечи (он ниже Доркас и немного выше Марлин, так что это выглядит странновато), и они пытаются кататься вместе, но вскоре все трое падают. Марлин в последний момент хватается за бортик, спасаясь от падения на лед, а Доркас и Сириус валятся друг на друга. Остальные посетители катка осторожно объезжают их, стараясь не наехать им на пальцы, и вся троица бьется в истерике от смеха. Успокоившись, они встают на ноги и продолжают кататься. Римусу холодно, но он чувствует тепло, разливающееся в груди, когда наблюдает за ними. Марлин берет Доркас за руку и обещает, что поедет медленно, и Доркас не особо ей верит, но они все равно уезжают. Сириус чуть не врезается в маленькую девочку с пингвином и, удивленно ахая, удерживает ее от падения, после смеясь вместе с ее родителями, которые подъезжают на коньках и заявляют, что за этой маленькой хулиганкой просто не уследить, на что Сириус улыбается и отвечает, что знает одного такого ребенка. И Римус тоже. Сириус поворачивается к нему. Он подъезжает к Римусу и плавно встает у бортиков рядом с ним. Холод, исходящий от Сириуса, обрушивается на него, как волна свежего воздуха. Он шмыгает носом и мягко улыбается, протягивая руку. Римус бросает на нее взгляд и решительно отрезает: — Нет. — Ну давай, — упрашивает Сириус. Он явно проводит слишком много времени с Доркас. — Давай, всего разочек. Ты ни на шаг не отошел от бортиков с тех пор, как мы пришли. Возможно, ты не так плох в этом, как тебе кажется. — Нет. — Мы пообещали, что позаботимся о том, чтобы было весело, так что ты должен позволить нам сделать это. Давай же. Пойдем. — Нет. — Римус, — говорит он, и это одновременно раздражает и смешит, напоминая о том разе в школе, когда он пытался найти дырокол. Во всем виноват гребаный дырокол. Это из-за дырокола Римус сейчас стоит на катке, держась за бортик так, словно от этого зависит его жизнь. Смотря на руку улыбающегося Сириуса Блэка, из всех, блять, возможных людей на планете, который пытается привнести веселье в его пытки. Который привносит веселье в его жизнь. Его губа уже зажила, но если сильно приглядеться, то все еще можно увидеть небольшую ранку. И его губы на удивление не потрескались от холода. Они мягкие. Должно быть, перед выходом он нанес бальзам. Римус нисколько в этом не сомневается. — Римус. Римус. Римус. Римус. — Господи, блять, боже, — стонет Римус. — Ты не заткнешься, да? — Не-а. — Ты вообще когда-нибудь затыкаешься? — Не-а. Римус прожигает его взглядом, а Сириус лишь ухмыляется, все еще протягивая ему руку, но Римус стоит на своем. Что-то в выражении лица Сириуса меняется, и он прислоняется к бортикам. Хватается за перила, прямо как Римус, и наблюдает за толпой. Доркас и Марлин находятся на другой стороне катка. — Раньше я катался на коньках каждую зиму, — неожиданно говорит Сириус. Римус моргает, поворачиваясь к нему. — Что? — Мы еще не на ярмарке, конечно, но, думаю, мы можем начать играть сейчас, если ты не против, — говорит он. — Мой дядя Альфард переехал в Нью-Йорк после того, как сбежал из Девона. Зимой у них там что-то вроде миниатюрной страны чудес. Каждый год, в декабре, открывается большой каток, с великолепной рождественской елкой по центру, ну, знаешь — он показывает на елку в углу, — как эта, только больше. Сириус поворачивается к Римусу, возможно, чтобы убедиться, что тот слушает. Он слушает. — В общем, когда мы были подростками, у нас с моим братом и двоюродной сестрой Андромедой появилась традиция ездить туда на рождественские каникулы. Мама думала, что мы ездим в Нью-Йорк на продвинутые курсы игры на фортепиано, но на самом деле мы просто бездельничали все выходные. Дядя водил нас по торговым центрам, кататься на санках, если шел снег, и на небольшой каток. Для меня это всегда было самым долгожданным и счастливым временем в году. Римус кивает и поворачивается лицом к Сириусу. — И когда это закончилось? Сириус резко вдыхает через зубы. — Когда мама узнала, чем мы занимались на самом деле, — говорит он, грустно усмехаясь. — Что совпало с лишением Энди наследства из-за ее внебрачной беременности, моим поступлением в университет и отправкой моего брата в школу-интернат. Вероятно, назло. И, вау. Римус мог бы многое сказать по этому поводу, но их игра была нацелена на счастливые или важные воспоминания, так что он ненадолго откладывает всю эту впечатляющую полученную информацию, чтобы переварить ее позже, и просто спрашивает: — Значит, ты играешь на фортепиано? Римус буквально видит, как напряжение стекает с плеч Сириуса. — Да, — отвечает он, кивая. — Перед тобой пианист высшего класса. — Господи. Сириус пожимает плечами. — Ну, можешь звать меня и так. Римус фыркает, отворачиваясь, чтобы скрыть свое веселье, вызванное такой нелепой шуткой, и Сириус смеется. Он отталкивается от бортика и делает небольшое осторожное вращение. Римус тяжело вздыхает. — Поехали, — говорит он, протягивая руку; Сириус удивленно моргает, глядя на нее. — Тебе придется держать меня. Я ненавижу это. Очень сильно ненавижу. Сириус счастливо улыбается. Его улыбка — самое яркое из всего, что Римусу приходилось видеть. Ему требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к конькам. Римус крепко держит руку Сириуса, и они не спеша катаются вдоль бортиков, просто потому что так спокойней. В один момент они чуть не падают, но Сириус спасает ситуацию, за что Римус ему безмерно благодарен. У него побаливают ноги, но не так сильно, как он ожидал. Боль в пальцах ног вполне терпима, и она не так уж и сильно ему мешает. Они проезжают мимо Марлин и Доркас (которая определенно успела упасть еще несколько раз), и последняя удивленно ахает, а Марлин свистит им вслед через весь каток в знак поддержки, отпуская Доркас, чтобы станцевать небольшой победный танец. Римус посылает ей ответную улыбку и поднимает вверх дрожащий большой палец. Он знает Марлин всего день, но уже невероятно сильно любит ее. Они начинают подъезжать к центру катка. Сириус начинает отпускать его руку. — О нет, — говорит Римус, сильнее хватаясь за него. — Нет, нет. — У тебя хорошо получается, — смеется Сириус, выдыхая клубы холодного воздуха, несмотря на то, что они находятся в помещении. — Неправда. — Нет, правда, — говорит Сириус, слегка отталкивая его от себя. Теперь его руки на плечах Римуса, а Римус хмурится, смотря на него. Сириус смеется. — Попробуй покататься сам, — говорит он. — Всего пару метров. Вокруг почти никого нет. И он прав, людей мало, потому что оплаченное время подходит к концу, и многие парочки с детьми уже ушли, но Римус все еще хмурится. А затем Сириус надувает губы. У него хватает наглости надувать губы. — Ради меня, — говорит он, умоляюще глядя на Римуса, — я очень скучаю по моему дяде, брату, кузине и тому, как мы катались вместе. — Ты пытаешься давить на меня чувством вины? — На войне все средства хороши, — отвечает Сириус, и его лицо снова принимает нейтральное выражение. Он смеется, закусывая губу, и Римус по непонятной причине принимает решение сделать то, о чем он просит. Сириус осторожно отпускает его. Очень, очень медленно. Римус мгновение стоит неподвижно, а затем начинает двигается так, как учил его Сириус. Скользит по льду, одной ногой вперед, на северо-восток; другой ногой вперед, на юго-запад. И он едет. Сириус следует сбоку от него на весьма солидном расстоянии и широко улыбается. Когда Римус смотрит на него, Сириус показывает ему большой палец. — Продолжай в том же духе! — кричит он, и Римус продолжает. Выходит так себе. Он не очень хорош в этом, и, кроме того, ему не хватает уверенности, и именно поэтому он почти визжит (ему стыдно), когда кто-то проносится мимо него, как астероид, почти сбивая его с ног, но Римусу удается сохранить равновесие. Сириус снова подъезжает к нему, и они едут рядом, медленно и немного неуклюже, но это даже приятно. Они проезжают целый круг, и Римус улыбается. Ему действительно весело. Какой увлекательный концепт. — Возьми меня за руку, — говорит Сириус, когда они снова подъезжают к той точке катка, откуда начали. — Зачем? — спрашивает Римус, но все равно вкладывает свою ладонь в его. Сириус делает такое лицо, будто это должно быть очевидным. — Чтобы ты не упал, когда мы поедем быстрее. — Быстрее? Сириус смеется и тянет его за собой, и Римусу кажется, что он летит. Они летят. Где-то за пределами видимости. Римус не знает, где. Сириус, вероятно, тоже. Но куда бы они не направлялись, одно известно точно: пункт назначения где-то за радугой; за горными утесами, белыми скалами Дувра. Там, куда они мчатся, холодно, но Римус согреет Сириуса пледом. Согреет его руку своей. Они летят, и летят… И они падают. Черт знает откуда появляется ребенок с гребаным пингвином, и Сириус вскрикивает. Он резко откатывается влево, но проблема в том, что слева от него находится Римус. Он отшатывается назад, когда Сириус врезается в него, но тот хватается за его куртку и тянет на себя, в результате падая и опрокидывая Римуса вслед за собой. Римус тут же ударяется коленями об лед, его руку пронзает ужасная боль. Сириус оказывается на спине, а Римус на нем сверху. Губы Сириуса в шоке раскрыты, волосы слиплись и разметались по льду. Их лица всего в нескольких дюймах друг от друга, дыхание тяжелое. Они встречаются взглядами. И тут же взрываются смехом. Римус опускается на локти и роняет голову на вздымающуюся грудь Сириуса. Эта ситуация просто нелепа. Римус чувствует, как Сириус пытается сделать глубокий вдох, но не может перестать смеяться. — О боже, я совсем выдохся, — говорит он, хватая ртом воздух, и Римус отстраняется. Они оба продолжают хохотать, но Римус все равно медленно приподнимается, садясь на пятки, и помогает Сириусу сесть, а затем и встать, и они медленно катятся обратно к бортикам, чтобы Сириус мог отдышаться. — Пиздец, — говорит он, хватаясь за грудь. Он тяжело дышит и все еще смеется, ровно как и Римус. — Прости. — За что ты извиняешься? — спрашивает Сириус, поворачивая голову, чтобы откашляться в локоть. — Это все этот гребаный ребенок. Римус пожимает плечами. — Будь повежливей с детьми. — По закону я обязан быть вежливым только с детьми от одиннадцати до восемнадцати лет. Остальные пусть идут нахуй. Римус прыскает со смеху и объявляет, что им пора покинуть каток, а затем берет Сириуса под руку, даже особо не задумываясь. Сириус уютненько устраивается рядом с ним, и они ковыляют по льду, направляясь к раздевалке.***
К трем часам дня снегопад прекращается, и Доркас сияет от счастья. Они вдвоем заходят в дом, и Доркас распахивает дверь на кухню так агрессивно, что Сириус, идущий за кружкой, подпрыгивает от испуга и спотыкается о Физзи, тут же падая на задницу. Марлин фыркает: — Идиот. Сириус смотрит на нее с негодованием. — Пошла ты. Марлин показывает ему какой-то жест. Доркас приподнимается на цыпочках и шепчет Римусу на ухо: — Она только что снова назвала его идиотом, — и Римус, наблюдая за тем, как Сириус подскакивает на ноги и проносится через всю комнату, чтобы защекотать Марлин до полусмерти, кивает и говорит: — Полностью с ней согласен. Хоуп вписывает себя в их планы, когда возвращается домой с прогулки с пуделями Кэрол совершенно вне себя из-за осознания того, что она совсем забыла купить мужу Кэрол что-нибудь на Рождество, что, по правде говоря, не является такой уж и большой проблемой, учитывая, что она видела его от силы раза два, но не похоже, что Хоуп это волнует. Она предлагает им всем прокатиться на грузовике Лайелла, и они соглашаются. Римус сидит на пассажирском сидении, Доркас, Марлин и Сириус сзади. Благодаря зеркалу заднего вида ему открывается почти идеальный обзор на Сириуса. Тот все еще очарован их маленьким городком. На этот раз они едут другим путем, по извилистым дорогам, поднимаясь и спускаясь с нескольких холмов, похожих на американские горки, чтобы добраться до бесплатной парковки, и все это время Сириус смотрит в окно сверкающими от восторга глазами, а от его дыхания запотевает стекло. Римус успевает выучить жест, обозначающий собаку, потому что Сириус агрессивно бьет Марлин по плечу и показывает его каждый раз, когда видит собаку, не в силах отвести от нее взгляд. Он что-то с чем-то. Он просто что-то с чем-то. Рождественская ярмарка расположена на самой большой площади города. Она состоит из нескольких магазинчиков, которые держат местные семьи, пекарни и парочки благотворительных магазинов. В четыре начинает темнеть, и несмотря на то, что в пять часов их затянет в суматоху закрытия магазинов, когда люди начнут покидать их, чтобы продолжить закупаться на ярмарке, Хоуп настаивает, что их небольшой шоппинг не закончится, пока их не выгонят. Благотворительные магазины — классная вещь. Римус находит старое издание "Нортенгерского аббатства", которое он показывает Марлин, на что она говорит, что у нее есть ранее издание "Эммы" 1905-го года, и это, по мнению Римуса, самое, блять, крутое, что есть на свете. Марлин минут пять листает галерею, пытаясь найти фотографию книги, в процессе отвлекаясь на фотки своего рыжего кота по кличке Хобноб, на что Римус даже не думает жаловаться. Доркас находит джинсы-клеш с низкой посадкой и тут же покупает, но не для себя, а для Сириуса, который отказывается брать их, пока не найдет и не купит что-нибудь для нее, и в итоге возвращается с какой-то околоковбойской горчично-желтой рубашкой с кисточками. Несколько пуговиц отсутствуют, и, по мнению Римуса, этот оттенок желтого абсолютно отвратителен, но Доркас мгновенно в нее влюбляется. Хоуп покупает стеклянный снежный шар и пару безвкусных сережек из синего бисера. Также она находит картхолдер и фигурку Венома, которую решает купить для маленького мальчика по соседству в комплекте с постельным бельем с Человеком-пауком. Они ненадолго забегают в пекарню, запасаясь огромным количеством булочек с корицей, после чего Марлин тащит их в винтажный магазин, где покупает кепку восьмиклинку и сразу надевает, демонстрируя свою одержимость ею всем в радиусе пяти миль. В примерочную Доркас берет с собой джинсы (однозначное "нет") и топ с воротником-поло (однозначное "да"), и пока Хоуп роется в коробке с водолазками, Сириус примеряет кроп-топ. Когда он выходит из примерочной, у Римуса пересыхает во рту. Топ темно-зеленого цвета, что уже нравится Римусу; он великолепно подходит к глазам Сириуса. Его волосы собраны назад резинкой, которая все время болтается у него на руке, шея и ключицы открыты, и он выглядит просто потрясающе. В примерочной стоит только Римус — Марлин должна была быть Судьей Номер Один, но она отвлеклась на стойку с шарфами — и вот Сириус выходит, крутясь из стороны в сторону. На нем черные джинсы и потрепанные кроссовки, и он абсолютно точно не должен выглядеть настолько хорошо, и все же. — Как тебе? — спрашивает Сириус, звуча немного неуверенно. Он чешет затылок. — Я уже слишком стар для этого? Мои дни разврата закончились? Римус чуть не подавился своим языком. — Ты… — начинает он, яростно облизывая губы. Ему срочно нужна вода. Нет, ему нужно целое Северное море. Он бы впитал всю Французскую Ривьеру, как губка. — Хорошо выглядишь. Правда. Он очень подходит к твоим… глазам. Это чистая правда, но ему, блять, не обязательно было это говорить. — К глазам? — невинно переспрашивает Сириус. Он поворачивается к открытой кабинке примерочной, предположительно, разглядывая упомянутый орган. — Да, — выдыхает Римус, теребя футболку на вешалке рядом с ним. — Но этот топ в целом выглядит хорошо на тебе. Если бы у тебя были карие глаза, то тебе все равно бы шло. Дело не в них. Это просто дополняющий элемент, из-за которого, я думаю, он выглядит… — Римус запинается, — лучше. Сириус поворачивается обратно к нему. Он закусывает нижнюю губу и приподнимает брови. — У тебя карие глаза, — говорит он и, вау, вот это наблюдение. — Хочешь примерить? — Оу, нет, — отвечает Римус. — Нееет, нет, это не мое. И он все равно на меня не налезет. Он словно создан для тебя. Сириус хмыкает, снова отворачиваясь к зеркалу. Он крутится перед ним, изгибается, разглядывая свое тело со всех сторон, и выпячивает задницу, а Римус всего лишь человек. — Что ж, — говорит Сириус, — ты меня убедил. — Он поворачивается к Римусу и улыбается. — Спасибо. Думаю, я возьму его. — Тебе действительно стоит, — выпаливает Римус, прежде чем понимает, что нет никакого смысла уговаривать Сириуса, раз уж он уже решил купить его, и быстро исправляется: — то есть, я рад, — и это звучит еще более смешно и абсолютно нелепо, словно судьба целого мира зависит от того, купит ли Сириус Блэк этот гребаный кроп-топ, что абсолютно точно не так, и поэтому Римус бормочет что-то невнятное, заканчивая свой поток мысли словами: — э-э… круто. Сириус улыбается и возвращается в примерочную, задергивая за собой шторку. Отличная работа, Римус. Отличная работа.***
На ярмарке полно народу, и тут очень красиво. В темноте ужасно поздних 5:30 часов вечера небольшие прилавки сияют ярче миллиарда звезд. Они деревянные, похожие на маленькие домики, выстроенные вверх и вниз вдоль дороги. Их не так уж и много, как могло бы быть в городе побольше, таком, как например Кардифф, но достаточно, чтобы среди них можно было заблудиться. Сириус и Римус снова держатся за руки, но в этот раз Римус просто протягивает руку, когда людей вокруг них становится больше, и Сириус молча берет ее. Римус ведет их сквозь толпу, с одной рукой в руке Сириуса, а другой — на трости; Доркас и Марлин идут слева от них и рассматривают достопримечательности, тоже сцепив ладони. Над их головами мерцают рождественские огни, крыши домов увиты остролистом. Запахи корицы, глинтвейна, мяса, хот-догов и жирных бургеров доносятся из грузовиков, аккуратно припаркованных среди множества маленьких киосков. Римус видит ребенка, покачивающегося на руках родителей, и плачущего в коляске младенца, отец которого пытается скормить ему пряничного человечка. Есть и люди постарше, например, пожилая дама в шапке Санты, а также маленькая девочка в платье Эльзы (и даже с париком!), вцепившаяся в подушку с надписью "Baby, it’s cold outside". На ярмарке царит волшебная и невероятно уютная атмосфера. Они рассматривают товары, блуждая от одной лавки к другой, но их игра начинается у киоска со свечами. — Эта свеча выглядит точь-в-точь как та, что была у Беатрис, — произносит Сириус, беря в руки высокую оранжевую свечу и поднося ее к лицу, чтобы понюхать. — О, вау, и пахнет она так же. Он осторожно подносит ее к носу Римуса, и тот улавливает запах апельсинов, корицы и специй. — Кто такая Беатрис? — Она была моей соседкой по общежитию, когда я учился в университете, — отвечает Сириус, глядя на маленький ценник на обратной стороне свечи. — У нее была оранжевая свеча, которую она зажигала, когда нервничала. Аромат был очень сильный, но невероятно приятный, так что мы привыкли к нему, а потом она принесла свечу в гостиную, и она стала чем-то вроде общей свечи для снятия стресса. — Звучит мило, — говорит Римус. — Так и есть, — кивает Сириус. — Знаешь это ощущение, когда чувствуешь какой-то запах и будто возвращаешься к самым прекрасным воспоминаниям? Типа, это была свеча для снятия стресса, но со стрессом она ни у кого не ассоциировалась. От нее все напряжение как рукой снимало. Теперь это просто счастливые воспоминания. Римус наблюдает, как Сириус еще раз подносит свечу к лицу, вдыхая ее запах и улыбаясь самому себе, а затем умиротворенно вздыхает. Он покупает свечу и локтем подталкивает Римуса к следующему киоску. Теперь они идут рука под руку. Римус не знает, куда подевались Доркас, Марлин и его мама, но подозревает, что Доркас отвлеклась на прилавок с азиатской лапшой. — Два-ноль в мою пользу, — говорит Сириус. Римус невольно усмехается. — Я же говорил, что смысл этой игры не в том, чтобы выиграть. — Я та еще конкурентная сучка, — невозмутимо отвечает Сириус, — и смысл любой игры в том, чтобы выиграть. Римус вздыхает и закатывает глаза, но решает не спорить. Следующий киоск — семейная компания по производству сумок. Женщине за прилавком не больше пятидесяти лет, ее волосы выкрашены в ярко-рыжий цвет, в губе пирсинг, и она такая веселая, что Римус и Сириус болтают с ней по меньшей мере десять минут, прежде чем начать просматривать товары, которые она продает. — Знаешь, о чем мне это напоминает? — спрашивает Римус, когда добирается до портфелей и находит один, ярко-красного цвета. Сириус сразу оживляется. Его глаза сияют чем-то, похожим на счастье. — О чем? — О моем отце, — говорит Римус, проводя пальцами по шву портфеля. — Ты знал, что раньше он работал в офисе? — В офисе? — удивленно переспрашивает Сириус. Его реакция вполне понятна, учитывая, что Лайелл Люпин — самый активный человек, которого только можно встретить, и попытаться представить его в роли офисного планктона звучит просто незаконно. — Ага, — отвечает Римус, — когда я был маленьким. В какой-то крутой серьезной компании, что-то связанное с недвижимостью, вроде. У него был точно такой же портфель, ярко-красный, и он брал его с собой на работу каждый день. Мама думала, что он сумасшедший, выделяется, словно бельмо на глазу, но на самом деле такая монотонная работа просто делала его несчастным. Он хотел добавить в нее немного красок. Сириус задумчиво хмыкает. Он делает шаг вперед и касается ремешка портфеля. — Ты и правда сын своего отца, — говорит он спустя мгновение, и Римус вскидывает бровь. — Ты ходишь в кашемировом фиолетово-синем кардигане в школе, в то время как все остальные носят костюмы и бабочки. Римус поджимает губы, а затем тихо смеется. Сириус мягко улыбается. Он поворачивает стойку, чтобы рассмотреть другие цвета сумок: фиолетовый, зеленый, королевский синий. — Вы оба хотите выделяться и в то же время не хотите выделяться вообще, — говорит Сириус и попадает в точку. У Римуса есть сознательная, отчаянная и весьма непостоянная потребность быть самим собой и никем одновременно. Римус хмыкает. — Ты не такой, — говорит он, — ты тоже не носишь костюмы и бабочки. Сириус делает вдох и опускает клапан фиолетовой сумки, которую он рассматривал. — У моей тяги к эксцентричности другие корни, — медленно произносит он. — Можно сказать материнские. — Оу, — отвечает Римус, складывая два и два. — Ребенок-бунтарь, получается. — Опекаемый ребенок, — говорит Сириус. — Контролируемый ребенок, — а затем тише добавляет: — Храбрый ребенок. Римус смотрит на него. Волосы Сириуса падают ему на глаза. Часть разума, отвечающая за эмоции, заставляет Римуса протянуть руку и заправить прядь ему за уши. Сириус переводит на него взгляд. Умоляющий. — Я и не сомневался, — произносит Римус, и Сириус улыбается. Римус не может точно сказать, от холода ли румянец на его щеках, или от смущения. Он бы, конечно, предпочел второе, но это зрелище великолепно независимо от причины. В итоге Римус покупает маленькую дамскую сумочку. Возможно, он просто дополнит ей рождественский подарок для мамы. Добрая рыжеволосая продавщица улыбается так ярко, что ему кажется, это точно того стоит. — Значит, теперь два-один? — спрашивает Римус, когда Сириус берет его за руку в суматохе толпы. — Нет, — отвечает Сириус, — три-один. Только что я поделился еще одной деталью моей жизни. Римус щурится. — Это нечестно. — Честно. — Нет. Это максимум полбалла. Сириус закатывает глаза, но все равно улыбается. — Ладно, так уж и быть. Римус улыбается и притягивает его ближе к себе, когда мимо них протискивается группа людей. Вскоре они останавливаются у небольшого киоска с принтами и вывесками в стиле "Живи, Смейся, Люби", которые счастливая домохозяйка из пригорода повесила бы на стену в гостиной у себя дома. Среди ассортимента имеется картинка в рамке с уткой в шапке Санты, отпускающей (в буквальном смысле — высиживающей) шутку; на другой витиеватым почерком написано: "Больше Вина, Меньше Нытья", что по какой-то причине заставляет Сириуса рассмеяться, и еще кое-что висит над головой продавщицы, оживленно беседующей с покупателями. Это карикатура. На гравюре изображены две классические желтые звездочки с глазами, ножками-палочками и улыбками. Одна звезда немного больше другой, и они разговаривают друг с другом. Шутка как-то связана со Starbucks. Сириус поворачивается к Римусу. — Знаешь, о чем мне напомнило это? — спрашивает он, ухмыляясь, и Римус делает глубокий вдох. — О твоем брате? — отвечает он. Сириус выглядит искренне удивленным тем, что Римус понял. — Да, — мягко говорит он, а затем снова смотрит на глупую карикатуру и усмехается. — Подожди, я хочу скинуть это ему. Сириус отпускает его руку, чтобы достать телефон и сфотографировать это безобразие. Римус поджимает губы и выдыхает ледяной воздух. — Значит, вашим родителям нравится астрономия? — спрашивает он. Сириус кивает, набирая сообщение. — К сожалению, — отвечает он, выключая телефон. — За наши имена нас буллили по-страшному, но зато, — он указывает на глупую карикатуру, — я могу ассоциировать себя с этим. Просто великолепно. Он снова берет Римуса за руку, но посреди улицы возникает небольшая пробка из-за двухместной коляски, так что они вынуждены плестись в очень медленном темпе. Сириус хмыкает, а затем произносит: — Это считается счастливым воспоминанием, или мне нужно дополнить его чем-то еще? Римус пожимает плечами. — Если ты можешь добавить к своей звездности что-то чуть более веселое, чем буллинг, то вперед. Сириус задумчиво кусает губу. Женщина с коляской двигается, но Сириус и Римус — нет; Сириус тянет его за руку, и Римус чуть не спотыкается о собственную трость, когда его затаскивают в укромный уголок между прилавками. Прежде чем Римус успевает что-нибудь сказать (в знак протеста, вероятно), Сириус говорит: — Ты когда-нибудь видел, как Марлин показывает это? — спрашивает он, а затем делает какой-то жест. Он ставит ладонь горизонтально и ведет ее вверх, от груди к лицу, а затем сжимает пальцы в кулак и растопыривает их, будто изображая звезду. Римус и правда видел. Он кивает. — Этот жест означает мое имя, — говорит Сириус, а затем повторяет его, дополняя каждое действие словами: — Большая, — он поднимает руку, — Звезда, — растопыривает пальцы. У Римуса отвисает челюсть. — А твой брат… Сириус показывает жест, весьма очевидно означающий Маленькую Звезду. — Мы называли так Регулуса, сколько я себя помню, — говорит Сириус, прислоняясь к стене. Он говорит о брате с нежной улыбкой на лице, словно любовь — все, что в нем есть и всегда было. — Это прозвище прилипло к нему с рождения по… ну. Очевидным причинам. А потом он придумал соответствующее мне. Эта идея пришла к нему в голову в начальной школе. Думаю, мне было около восьми. Я решил, что это имеет смысл, и оно просто… прижилось, — он улыбается, глядя себе под ноги. — Так что когда я отправил ему эту карикатуру… — В шутке было еще больше смысла, — заканчивает Римус, и Сириус широко улыбается. — Да, — отвечает он, кивая. — Так что… вот. Это счастливая и значимая часть моей жизни, — он делает паузу, а затем произносит: — теперь три с половиной против одного. Римус усмехается: — Ты со своим гребаным соперничеством… — но он все равно протягивает ему руку, и Сириус берет ее. Праздничные гирлянды и золотые уличные фонари снова освещают их, когда они идут по булыжной дороге вдоль ларьков, и на лице Римуса играет легкая улыбка. Он заметил, что большинство воспоминаний, которыми поделился Сириус, не были связаны с его детством. По какой-то причине, этот факт делает все еще более личным. Они добираются до причудливого ларька с алкоголем. Все напитки разлиты по красивым стеклянным бутылочкам с этикетками из коричневой бумаги и обернуты небольшой лентой. Прилавок увешан мишурой. Римус отпускает руку Сириуса и осторожно берет хорошо знакомую ему бутылку сидра. — Этим я впервые в жизни напился, — говорит Римус. — Правда, сидр, который я пил тогда, был гораздо более дерьмовым. Мы с Доркас и еще парочкой друзей откуда-то его стащили и выпили на парковке, когда нам было по четырнадцать. На вкус он был как чья-то задница. Сириус прищуривается. Римус видит, что он воспринимает это как вызов: Сириус начинает задумчиво ходить вдоль прилавка, пока не находит то, что ему нужно. — Зимний эль, — наконец говорит он, поворачиваясь к Римусу и вертя в руках бутылку с маленькой голубой этикеткой. — То, чем впервые в жизни напился я. Это было на семейном балу Блэков, мне было тринадцать, и я был склонен к саморазрушению, а взрослые оставили алкоголь без присмотра. Самая сюрреалистичная ночь в моей жизни. Андромеде пришлось отнести меня в кровать, а потом я еще около часа пьяно разглагольствовал ей о тяготах жизни, пока она не забралась ко мне в постель, чтобы я наконец заснул. Ей пришлось унести бутылку в свою комнату, чтобы мама не заметила ее утром, а потом у меня было сильнейшее похмелье, и я поклялся никогда больше не пить, — он ставит эль обратно. — Спойлер: это был самообман. — Я заметил, — смеется Римус, думая о маленьком тринадцатилетнем пьянице Сириусе Блэке и о более взрослом двадцатидевятилетнем пьянице Сириусе Блэке; о том, как развевались его волосы на том балконе, и о белом вине на его губах. Римус покупает ему эль. Говорит, что никогда его не пробовал, и хочет знать, как чувствовал себя тринадцатилетний Сириус, и это, конечно же, ложь, но его слова заставляют Сириуса улыбнуться. Затем они подходят к ларьку с глинтвейном. Как раз то, что нужно. Римус рассказывает историю о том, как Лайелл однажды пролил глинтвейн на его новый пуховик, отчего Сириус смеется так сильно, что сам чуть его не проливает. — О, вау, смотри, ларек с ювелирными украшениями, — говорит Сириус, снова обхватывая свободной рукой руку Римуса, в которой тот держит стаканчик с вином. Кажется, он даже не задумывается, когда делает это. Они подходят к киоску и, когда толпа рассеивается, обнаруживают там Марлин и Доркас. — Ох, блять! — говорит Доркас, оборачиваясь. — Приветствую вас, незнакомцы. Вы заблудились? — Да, — отвечает Римус, — и каким-то образом я оказался здесь, с вином, элем, отвратительной сумочкой и еще более отвратительным человеком под боком… — Ты мудак, — говорит Сириус, смеясь и толкая его достаточно мягко, чтобы не пролить вино, но достаточно сильно, чтобы выразить свое недовольство. Римус улыбается. Доркас показывает им ожерелье из ракушек, на которое она положила глаз, и после получения подтверждения от Римуса и Сириуса о том, что оно красивое, решается на покупку. Сириус очарован украшениями — они слегка дороговаты, но абсолютно точно великолепны: металл и камни, опал и топаз. Римус интересуется местонахождением своей матери, и ему сообщают, что она находится у прилавка напротив них, который вдруг заинтересовывает Сириуса, так что он бросает Римуса, решая составить компанию Хоуп. Он наблюдает, как Сириус подходит к ней сзади и берет ее под руку. Хоуп тепло улыбается, и они тут же начинают увлеченно разговаривать о чем-то. Римус все еще ошеломлен тем, как хорошо Сириус вписывается во все это. Он поворачивается обратно к прилавку с украшениями. Доркас держит в руках два ожерелья, показывая их своей девушке. Марлин выбирает то, что слева. Взгляд Римуса падает к большой коробке с кольцами, и он замечает его. Кольцо. Серебряное, массивное и украшенное необычной резьбой. Спереди нам нем есть две звездочки. Одна больше другой, но они обе мерцают. Переливаются разными цветами на фоне мерцающих огней; красным на фоне мишуры, зеленым на фоне остролиста. Большая и маленькая звезда. И, конечно, его мысли сразу возвращаются к той карикатуре, затем к Сириусу, а затем... Затем он осознает, что Рождество через три дня, и у них нет подарков друг для друга. Ну, или, по крайней мере у него нет подарка для Сириуса. Разве это не будет подозрительно? Еще как будет. Какой человек не купит подарок для своей второй половинки на Рождество? Если он не купит для него что-нибудь, все сразу догадаются, и он думает… он думает… О Регулусе. Младшем брате. Маленькой звезде. О сердце Льва. И о Сириусе. Старшем брате. Самой яркой звезде на ночном небе. Большой, властной, могущественной, теплой и храброй. Римус знает о них не очень много. Все, что он знает, представляет из себя пролитое вино и нежные чувства, вынутые иглой из черной дыры, но он знает наверняка, что Сириус любит своего брата больше всего на свете, и поэтому решает, что этого будет достаточно. Он покупает кольцо и засовывает в карман, прежде чем его дергает за рукав только что подошедший Сириус. Он рассказывает Римусу о том, что нашел картину, очень похожую на ту, что подарила ему Лили в первое Рождество после их знакомства; о том, что эта картина отдается в его душе теплыми воспоминаниями, и о том, что именно она заставила его осознать, насколько ему комфортно в их маленьком городке в Девоне. О том, как много для него это значило. Бесконечное обожание Лили — еще одна их с Сириусом точка соприкосновения, и Римус думает, что ему стоит ей позвонить. (Также он узнает, что Сириус изучал историю искусств в старших классах. И что несколько лет назад он посещал летние курсы истории искусств в Лондоне. Кроме того, Римус обнаруживает, что ему невероятно интересно слушать об искусстве. Или, может быть, ему интересно слушать, как Сириус рассказывает об искусстве. Может быть.) Они продолжают бродить по рождественской ярмарке, обходя киоск за киоском, и разговаривают. Они копаются в закоулках своих затянутых паутиной сознаний и обнаруживают значимые для них вещи. Обнаруживают факты, которые лежат на поверхности, словно слои пыли; вещи, которые вызывают приятную ностальгию и переплетаются между ними, как руки, за которые они держатся. Римусу безумно весело, и он смеется над неловкими воспоминаниями Сириуса так сильно, что, кажется, у него вот-вот лопнут легкие. Сириус рассказывает о том, как ненавидит красный лестерский сыр после мягко говоря уморительного эпизода с сырной нарезкой, который произошел, когда ему было двадцать два, а Римус — историю о том, как Физзи однажды стащила тост с сыром прямо у него из рук. Сириус находит керамическую миску, очень похожую на ту, которую он разбил во время нервного срыва после окончания выпускных экзаменов. Римус натыкается на подушку, которая выглядит точь-в-точь как та, на которой они с Лили чуть не заснули во время похода в Икею. Сириус рассказывает о том, как в свои бунтарские годы периодически крал пачки желейных бобов из газетного киоска по соседству, а Римус — о том, как однажды украл продукты в Теско и потом очень переживал из-за этого. Они делятся простыми вещами, говорят обо всем на свете. Разговор течет, как река. После они идут к машине, все пятеро рука под руку. Бок о бок они шагают по хрустящему снегу, их карманы набиты Рождеством, а сердца переполнены радостью. Римус чувствует вкус снега на своих губах и глинтвейна на языке. Освещенная арка ведет их на другую улицу города, вдоль которой выстроились магазинчики, похожие на коттеджи, круглосуточный супермаркет, чайная, кондитерская на углу и парфюмерный магазин, наполняющий воздух разными ароматами. Вдруг до них доносятся звуки музыки и пения: на другом конце улицы играет какая-то группа. Вокруг музыкантов собралась целая толпа, состоящая из семей, совершающих рождественские покупки, и пьяных девушек, которые вышли из паба, находящегося дальше по улице, в одежде, совершенно неподходящей для такой холодной погоды. Играет "Last Christmas", но к моменту, когда они начинают приближаться, песня заканчивается, и звучат вступительные ноты "Fairytale of New York". — О, мы должны остаться послушать, — умоляет Сириус. — Пожалуйста. Это лучшая рождественская песня на свете. — Поддерживаю, — говорит Доркас, отстраняясь от Марлин и беря Сириуса за руку. Они впятером продвигаются по снегу так быстро, как только могут, добираясь туда как раз в тот момент, когда бородатый вокалист в шапочке начинает петь, и вся небольшая толпа подпевает. Сириус и Доркас поют первый куплет, держась за руки; пара человек достают телефоны, включая фонарики, и размахивают руками, когда начинается быстрая часть песни. Сириус подзывает Марлин к ним, и она бежит, скользя по льду, а затем падает прямо в его руки и они начинают кружиться, продолжая подпевать. Доркас подскакивает и втягивает Римуса в танец, Хоуп подбадривает его и достает телефон, чтобы снять все это на видео, а Доркас кружит его во время припева, хотя это выглядит нелепо, учитывая, что он намного выше нее. Они громко смеются, ее лицо освещается светом фонарей, а к его собственному приливает тепло из-за вина и потрясающей атмосферы. Это невероятно. В эту секунду в мире есть только они, снег на земле, миллион голосов, поющих одну и ту же песню, и абсолютное счастье, витающее в воздухе. Сириус хватает лицо Марлин в ладони и показывает лучшую пародию на Кирсти МакКолл, отчего та хохочет и обнимает его, а затем Сириус кружит ее в танце, и Марлин волшебным образом оказывается прямо в руках Доркас. Она крепко целует ее, а Римус смеется и поворачивается, чтобы тут же врезаться не в кого иного, как в Сириуса Блэка. Они стоят грудь к груди. Повсюду сияют огни, мерцающие, как звезды, и ноги Римуса покалывает от вибраций музыки, а Сириус смотрит на него снизу вверх и загорается, как рождественская елка. Даже ярче, словно воплощение своей тезки. Он берет Римуса за руку и тащит в самую гущу толпы пьяных людей и семей с детьми на плечах, которые поднимают вверх руки и поют изо всех сил своих крошечных легких. Сириус поет очень эмоционально, он драматичен и вкладывает в песню всю свою душу. Начинается припев, и под строчки "The boys in the NYPD choir still singing Galway Bay" Сириус кружит Римуса, а затем они держатся за руки и танцуют, "and the bells are ringing out for Christmas Day". Римус чувствует легкость в ногах. Сириус заставляет его чувствовать легкость в ногах. Он — воплощение чистой радости, его холодные пальцы обхватывают запястья Римуса, и они двигаются, веселятся, и это все, чем должно быть Рождество. Это все, чем является праздник. Тесной, шумной группой людей, светящихся счастьем, где-то в маленьком уголке мира. Эти минуты откладываются в памяти Римуса важным, потрясающим воспоминанием. Он не думает, что когда-нибудь сможет забыть этот момент. Песня заканчивается, а они все еще держатся за руки. Они стоят очень, очень близко. Сириус делает глубокий вдох и смеется, запрокидывая голову. Римус не представляет, можно ли вообще быть настолько счастливым, каким выглядит Сириус. Это завораживает. Он выглядит таким свободным. Он и есть свободный. Беззаботный, словно ястреб, парит так же высоко, как луч солнца или мягкое облако. Он где-то в небе и никогда больше не спустится на землю. Возможно, он был там все это время, и Римус просто только сейчас присоединился к нему. Сириус снова смотрит на него. Прядь волос падает ему на лицо, но ее тут же сдувает ветер. Он выглядит идеально: с раскрасневшимися щеками, вьющимися волосами, с тенью улыбки на лице, с тенью жизни и самой искренней души в глазах. Он крепче сжимает руки Римуса. — Поцелуй меня, — говорит он. Будто в этом нет ничего особенного. Римусу требуется секунда, чтобы ответить. Группа начинает играть следующую песню, и он узнает ее, но не может вспомнить название. Люди вокруг них все еще танцуют. — Что? — Поцелуй меня, — снова повторяет Сириус, тяжело дыша. — Любая парочка поцеловалась бы после такого. Твоя мама смотрит. Это идеальный момент. Поцелуй меня. На мгновение они оба замирают. Глаза Сириуса полуприкрыты, его веки тяжелые, и он смотрит на него снизу вверх. Его кожа обжигающе горячая под кончиками пальцев Римуса, словно раскаленное серебро или падающая звезда. И Римус наклоняется. Римус целует его. Руки Сириуса вырываются из его хватки и взлетают вверх, обхватывая его шею, лицо. Их губы нежно двигаются, и Сириус ощущает тот же вкус вина, который Римус ощущает у себя на языке, и ему кажется, что он тонет. Римус обвивает руками его талию и притягивает ближе. Они мягко покачиваются из стороны в сторону, люди суется вокруг, никто не обращает на них внимания, и они всего лишь два человека, две пылинки во вселенной, обретающие спокойствие в руках друг друга, волосах и языках, которые встречаются, когда Сириус наклоняет голову и проникает в его рот, заставляя безумие кипеть в крови Римуса. Он опьянен. Он — звуковая волна, сбивчивая нота, вырывающаяся из расстроенного аккордеона, он — пол, по которому мчатся толпы людей, и он — кинетическая энергия, исходящая от его рук, покоящихся на бедрах Сириуса. Вечная энергия. Этот поцелуй — больше, чем им было нужно. Больше, чем кому-либо было нужно. Он пробуждает под кожей Римуса зуд, о существовании которого он и не подозревал. Все происходящее — гораздо больше, чем простое притворство, но самообман глупая и заразная штука. Сириус слегка отстраняется. Их дыхание смешивается. — Спасибо, — выдыхает Сириус в маленький пузырь, который они создали. Римус хмурится. — За что? Сириус мягко улыбается. — За то, что слушал, — говорит он, и сердце Римуса пропускает удар. Он с ужасом осознает, что хотел бы слушать Сириуса вечно.***
По дороге домой Сириус засыпает на его плече. Сейчас только восемь вечера, и ехать им от силы двадцать минут, но день был долгим и весьма утомительным. Римус думает, что Сириус отдал этому дню слишком много себя, так что решает дать ему отдохнуть. Римус придвигается чуть ближе, чтобы Сириусу было удобнее, и опускает руку на его колено. Римус осторожно будит его, когда они подъезжают к коттеджу. — Хей, — шепчет он, когда Сириус шмыгает носом и приподнимает голову с его плеча, выглядя сонным и немного сбитым с толку. — Мы дома. Сириус моргает, долгое мгновение хмурится, смотря на Римуса, а затем прочищает горло и кивает. — Да, — произносит он хриплым ото сна голосом. — Точно. Римус провожает его наверх, и Сириус падает на свою половину кровати, потирая лицо руками. Римус наблюдает за ним, стоя в дверном проеме. — Поспи, — говорит он. — Еще слишком рано, — бормочет Сириус, опуская руки, чтобы взглянуть на часы на тумбочке, показывающие 8:35. — Я не могу спать. — Вздремни, — отвечает Римус, пожимая плечами. — Всего час. Мы не будем делать ничего интересного, и я разбужу тебя, чтобы потом ты смог заснуть ночью. Сириус долгое мгновение обдумывает это предложение, а затем кивает. Он снимает пальто и носки, а после заползает в кровать прямо в одежде. Он выглядит невероятно маленьким. Римус подходит к кровати, чтобы выключить лампу, и Сириус поднимает на него взгляд. — Мне показалось, что мы дома, — бормочет он, закрывая глаза. — На секунду. — Дома? — В Девоне. Когда ты сказал, что мы дома. — Оу, — единственный ответ, который приходит Римусу в голову. На мгновение воцаряется тишина. — Я даже расстроился, — шепчет Сириус и подтягивает одеяло почти до ушей, утопая в нем. Это выглядит настолько по-домашнему, что Римус внезапно испытывает постыдное желание поцеловать его в лоб, или погладить по волосам, или, черт возьми, забраться под одеяло вместе с ним. Но вместо этого он снова произносит "оу", потому что это единственный ответ, который приходит ему в голову. Свет, доносящийся из коридора, очень тусклый, но Римус все равно видит лицо Сириуса, светящееся невинностью, когда он спит. Черты его лица расслаблены, губы немного надуты, и Римус проводил между ними языком меньше часа назад. Он очень красивый. Римус может признать это и отбросить все остальное. Сириус очень, очень красивый. Теперь ему надо о многом подумать. Римус на цыпочках выходит за дверь и закрывает ее, чтобы дать Сириусу поспать. Прислоняется к ней спиной и на пару мгновений закрывает глаза. Он не может игнорировать щемящее чувство в груди, говорящее ему о том, насколько, насколько, насколько правильным это ощущается. Он думает, что больше не может испытывать какую-либо неприязнь по отношению к Сириусу. Он думает, что просто не сможет отыскать ее в себе. Его грудь — пустое, бездонное место, темное и покрытое толстым слоем пыли, пыхтящее, как курильщик, в такт биению его сердца, и Римус роется среди мусора, хранящегося в ней, и не может найти ничего, что было бы против Сириуса. Кажется, все плохое, за что держался Римус, было просто стерто, разбито о землю и разбрызгано, как акриловая краска в классе рисования, когда Сириус заснул на его кровати и все напряжение спало с его плеч, подобно башне свободного падения в парке аттракционов. Все те мелочи, раздражавшие Римуса, затерялись в паутине его воспоминаний, больше не имея никакого смысла. Вытесненные… вытесненные чем? Осознанием того, насколько предвзятым он был? Насколько поверхностно смотрел на вещи? Тем, как ощущался Сириус в руках Римуса и на его губах? Его прекрасными глазами, бесспорно красивыми чертами лица, кудрями и улыбкой? Нет, не этим. Все это хранится в другом, запертом на ключ ящике в душе Римуса, заполненном тем, что его заводит и привлекает, поверхностным и неглубоким. Сириус состоит из трех вещей. Каждый человек состоит из трех вещей. Из предвзятого представления, поверхностного и подлинного. Предвзятого, поверхностного и подлинного, настоящего. Сириус состоит из своей настоящей улыбки и настоящего смеха. Его настоящего сердца, костей, рук, которые держали Римуса на катке, а после кружили в танце. Настоящий Сириус прокладывает себе путь по жизни, не обращая внимания на преграды. Он непоколебим. Он — мораль каждой истории. Пощечина по лицу. Он — нечто гораздо большее, чем Римус думал. Римус, если говорить честно, идиот. Ему потребовалось три шага, чтобы наконец признать это. Потребовалось направить собственное раздражение в ненависть и, увидя рябь на поверхности воды, не потрудиться проверить, чем она вызвана, а лишь разозлиться из-за нарушения спокойствия. Потребовалось неописуемое обаяние, достойное конкурса красоты. Вот, кто Сириус такой — тот, на кого хочется смотреть, стена, которую нужно разрушить, будучи слишком очарованным настоящим, чтобы беспокоиться о будущем, и именно это и понадобилось, чтобы разоблачить его — нет, разоблачить Римуса. Это и понадобилось, чтобы преодолеть упрямство и увидеть в Сириусе того, кто мог бы ему понравиться. Того, кому он, возможно, мог бы доверять. Того, кто заставляет его смеяться. Того, с кем ему нравится проводить время. Римус провел с ним уже три дня, и они похожи на серию взрывов, разрушивших его предубеждение, а Сириус — прекрасное маленькое создание, стоящее перед ним, лежащее в его постели, и имеющее потенциал. Он и есть потенциал. Он — вызов, он — Сноудония, хруст снега под ногами Римуса, карта, которую надо исследовать, океан который нужно на нее нанести. Он — друг, и он же — противник. Клише с айсбергом. В нем спрятано столько жизни, что Римусу кажется, будто она вливается в него каждую ночь, когда они лежат рядом, и он хочет знать больше. Хочет знать, в чем еще он ошибался. Он хочет начать сначала. Он думает, что они с Сириусом могут быть друзьями. Когда все это закончится, когда его мама успокоится и огонек одиночества в сердце Римуса угаснет, а Сириус вдоволь насытится всеми чудесами Уэльса, тогда, он надеется, они смогут начать где-нибудь заново. Начать что-нибудь с потенциалом. На этот раз зайти немного дальше. Это неизведанные воды. Сириус целует его, потому что должен, а не потому что хочет, и это неизведанные воды, к которым Римус не собирается прикасаться. Начать сначала пока что будет достаточно. (Плюсом ко всему, он не хочет доставлять Доркас удовольствие от того, что она права.) (Все немного сложнее, на самом деле, но он не может признаться в этом даже самому себе. Пока что.)