Подлинная история графини Марицы

Осенью 1923 года, подписывая очередную стопку документов, она услышала от начальника службы надзора, что одной проблемой стало меньше, но не придала этому значения. Накануне очередной сон-кошмар наяву выбил ее из колеи. Покончив с делами, она кивком поблагодарила секретаря и вышла в приемную, намереваясь ехать домой. В конце концов, она не двужильная, и сыну необходимо внимание матери. При ее появлении разговоры смолкли, все присутствующие обернулись и поклонились ей. – До свидания, господа! – произнесла Марица. – До свидания, госпожа Бекефи! – раздался хор. Когда дверца автомобиля захлопнулась, она откинулась на сиденье. Но сегодня сон не приходил. – Домой, хозяйка? – спросил шофер. – Домой, Лоренц, – сказала Марица, глядя, как автомобиль с охраной занимает место перед ними. – Что нового у тебя с Мари? – Совсем от рук отбилась. Фи-ми-нистк-ка! Или сувражистка? Шофер собирался жениться, но девица морочила ему голову, изобретая повод отложить свадьбу и рождение детишек. – На бухгалтерские курсы записалась. Хочу, говорит, стать как госпожа Марица, деловой женщиной. – А ты не рассказывал ей, сколько часов спит деловая женщина? – Все ей нипочем, вбила в голову, что женщина должна быть самостоятельной. Марица рассмеялась. Живое общение с шофером помогало сбросить напряжение дня. – А что еще мне расскажешь новенького? – А пока я в дежурной комнате ждал, адъютант господина Лангфельгера, начальника Стражей, и парни из вашей охраны в картишки перекинулись. Я не ябедничаю, ни-ни! Поминули нашу старую хозяйку. Теперь дух покойной княгини Гедденштейн будет доволен. Да вы и сами знаете. Этот Франц нам сказал, что в Баварии последнего заключенного спровадили. И больничку в замке можно закрывать, а то внимание лишнее привлекали. Замок освободился, потому что племянник старой Божены покинул его окончательно. Она подмахнула поданную бумагу, перерезая последнюю ниточку, что связывала ее с прошлым, даже не вчитавшись. Она не вдумалась, что говорил ей глава Стражей, что она за чудовище, равнодушная стерва. По щекам заструились слезы. На премьере своей оперетты Марица сидела в ложе одна. Одетые в дорогие костюмы охранники для нее давно стали чем-то вроде дорогого аксессуара. Хотя она приехала в Ан-дер-Вин-театр заранее, знакомых она не обнаружила. Уже не встретить друзей молодости. Следует звонить им, подумала она. Кто-то умер, кто-то разорился, кто-то остепенился и сидел дома. В холле прогуливалась молодежь. Никто не узнавал бывшую королеву балов и меценатку. Между тем началось представление. Музыка захватила ее полностью. Персонажи обменивались репликами в бешеном ритме, как фехтовальщики выпадами, чтобы точно в назначенное время взорваться очередной арией. Драматическая линия раскрывалась как пенная струя из бутылки с неосторожно открываемым шампанским. Этот Кальман настоящий мастер своего дела. Как он и эти молодые драматурги уловили саму суть ее характера, детскую непосредственность Лизы и угрюмую серьезность Тассило! Она словно перенеслась на семнадцать лет назад, в ту весну своей жизни, которая не повторится уже никогда. Как пела душа и кровоточило сердце! Как разрывалась она между гордостью и нуждой в любви! Первый акт она просидела не шевельнувшись, напряженная как тетива лука. В антракте она посмотрела в зрительный зал. Море людских голов колебалось в электрическом свете. Ей принесли шампанское. Пригубив вино, она оглядела ложи слева и справа. Никого, кто бы ответил ей хотя бы взглядом. Не приехала даже Лиза, хотя Марица послала ей билеты. Неожиданно она почувствовала взгляд – из партера на нее смотрел мужчина в скромном сером костюме. Возраст его не читался, он мог быть стар, но мог быть и юн. Лицо его избороздили глубокие черные морщины, в волосах была седина, отливавшая синевой. Глубокие черные глаза почти без белков смотрели не отрываясь. Что было в его взгляде – сожаление, вожделение, нельзя было сказать. Она отвела взгляд и потупилась. Давно с ней такого не бывало, она и не помнила, как подчиняться кому-то. Когда же она подняла глаза, там никого не было. После ее закружила суета премьеры. Авторы либретто, господа Брамер и Грюнвальд, привели к ней маэстро Кальмана. Она благодарила, ее называли полноправным соавтором. Она со смехом открещивалась от этой роли. После банкета в честь премьеры она поехала домой одна, как всегда. Сын уже спал, Илька доложила о домашнем хозяйстве. Марица отпустила ее и пошла в спальню. Не зажигая света, она сбросила на пол шаль и подошла к раскрытому окну. Над Веной торжественно царила полная луна, заливая все мягким серебряным светом. Как могла Илька открыть окно, ведь февраль на дворе и рамы были замазаны на зиму? Свежий воздух приятно освежал горящее лицо. Она протянула руку к луне, желая коснуться ее и забрать частичку волшебства, чтобы продлить чары музыки, вернувшие ее в ту весну. – Когда-то давно, весной, я тоже хотел коснуться луны. Марица резко обернулась. Из тени алькова вышел мужчина, знакомый и чужой одновременно. Он продолжил: – Я был обижен, уязвлен. Но еще не знал, что полюбил раз и навсегда. Луна сказала мне правду, но я знал, что при свете дня я стану никем, и запер свое сердце на замок. – Ты? Здесь? Я думала, ты умер, Тассило… – Что же, королеве нет времени вникать в дела простых смертных. Но ночь полной луны все меняет. И я здесь. – О, Тассило! – Я здесь, чтобы сказать спасибо за чудную сказку, которую вы подарили человечеству, госпожа графиня. – Не надо так, Тассило. Я так страдала без тебя, мне было плохо… Лицо собеседника оставалось в тени. – Тот молодой человек умер. Я не знаю, кто стоит перед вами… Марица шагнула вперед, простирая руки: – Тассило, прости меня! Я раскаивалась в своем поступке, сходила с ума, когда ужасная правда открылась. Мне кажется, я была рядом с тобой в этих ужасных и странных снах наяву и в ночи. – Я чувствовал это, но не мог вспомнить даже себя. Кто я теперь? И что мне делать в этом новом мире, чужом для меня? – Это не имеет значения, любимый, когда ты вновь рядом. Вспомни ту ночь после маскарада: если бы я была загорелой девушкой из пушты, ты сказал бы мне что? – Я люблю тебя, Марица. Даже если умер и вновь родился, собрав себя из тысячи крохотных осколков. Но умоляю, подожди, посмотри внимательно в это потрескавшееся зеркало. Возможно это не тот человек, которого ты ждешь, подспудно желая увидеть молодого человека, уверенного, что он свернет горы, добиваясь своей цели. Марица усмехнулась: – Да, но ведь и я изменилась. Может быть в худшую сторону. Циничная глава клана, напоминающая старую Божену, упокой господь ее душу! Тассило шагнул к ней, но отвернулся, закрыв лицо руками: – Вам стоит присмотреться внимательнее к чудовищу. Что если я сорвусь и стану волком? – и он решительно обернулся к собеседнице. В лунном свете следы серебра налили чернотой каждую складочку на его коже. Марица подошла вплотную и коснулась рукою лица любимого. Она провела пальцами по щеке, нежно коснулась век обеими руками и сказала: – Уверена, что я это переживу. В конце концов, и я не юная девушка и могу постоять за себя. Но уверен ли ты, что я та, кто тебе нужен? – Ты была предназначена мне свыше. И ты нужна мне как воздух, больше чем пища и сон. Я люблю тебя, Марица. И буду любить всегда. Даже если ты прогонишь меня, я буду следовать за тобой, любуясь издали. Буду стараться оказаться полезным. До самой смерти. – Не надо больше смертей, – произнесла Марица и прикоснулась губами к его губам. Они целовались долго, исступленно и не могли насытиться друг другом. Когда они оторвались друг от друга, чтобы передохнуть, Тассило пробормотал: – Мне лучше уйти сейчас. Я уйду, но я вернусь вновь. Марица вырвалась из объятий и решительно захлопнула окно. – Но теперь я не отпущу тебя. А то ищи тебя еще двадцать лет. К тому же ты выстудил мою комнату, и я не хочу мерзнуть в одиночестве, свернувшись калачиком под одеялом. – «Чувства те же, что и тридцать лет назад»? [8] – Все те же. И я хочу проверить, не остыла ли наша страсть, и немедленно! – Слушаю, госпожа графиня! Конец.