Мир весь

Вот она какая — человеческая оболочка. И это не только фальшивое удостоверение ФСБ. Это воздух, проникающий в легкие и раздувающий грудную клетку. Это боль от порезанного пальца. Это ощущение тепла и холода. Это дрожь на склеенных после сна ресницах. Быть живым — это не просто существовать, а чувствовать. Мороз холодит щеки. Эй, Дин, тебе же сейчас тепло? Натренированной рукой скульптора Дин Винчестер вырезан из мрамора. Его лицо с глазами цвета весенней травы, обрамленными кукольно извитыми ресницами, достойно кисти лучшего мастера. Я рисую его в своей голове. Кажется, что слышу его молитву, предназначенную для меня. Тащи сюда свою пернатую задницу. Но он не молится. Он не говорит со мной три дня. Три дня, показавшихся вечностью. Надеюсь, дело в синей жилетке, а не во мне. Потому что жилетку можно сменить, как и работу, а вот со мной не выйдет. Лишенный благодати, я, даже напрягшись, не смогу ни измениться, ни выбрать себе другой сосуд. И телефон, как назло, не работает. Хотя я уверен, что пользуюсь им правильно. Как учил меня Сэм. Сэм. Я надеюсь, что и ему тепло тоже. Зима в Канзасе сырая. А из-за влажности любой мороз ощущается гораздо острее. Этому тоже научила меня моя человечность. Я вглядываюсь в дорогу. Но по ней не едет ни одна Импала желаемого черного цвета. Привычка проговаривать мысли тоже вполне себе человеческая. Ангелы не склонны излишне драматизировать. Но я больше не ангел. Я вообще больше не сверхъестественное существо, и Дин больше не нуждается во мне, как и не нуждается в других людях, кроме, возможно, своего брата. И Бобби. И он определенно тяготел с Джо и Эллен. Но в этом списке имен определенно нет моего, иначе я не могу объяснить отсутствие Дина в моей подсобке. Я уехал в Вайоминг, потому что Дин мне велел покинуть его убежище. Я прислушался к велению Дина, но это не помогло; он больше во мне не нуждается. Я хотел бы сказать то же самое о себе, но я не могу. Не могу понять, что со мной происходит. Какая-то человеческая эмоция, название которой отсутствует в ангельском наречии. Раньше я тоже чувствовал. Но не так остро. Она будто бы терялась в гомоне голосов, призывающих меня в молитвах; она рассеивалась, стоило мне подумать об отце, и усиливалась во сто крат, когда Дин был рядом, а теперь это нечто сдавливает меня в тисках в его отсутствие. Я не понимаю, что происходит. И некому мне объяснить. Утро. Чайник на плите убого свистит, вызывая раздражение и гнев. Много гнева. Все люди подвержены гневу в шесть утра, когда собираются на работу, или это участь падших ангелов? Там много вопросов, так мало ответов. На небесах с этим проблем не было. Когда был отец, в те времена, когда он существовал и был заинтересован в небесной жизни, — ответы всплывали в голове сами, как само собой разумеющиеся. В дальнейшем можно было спросить у архангелов. А когда и те отказались говорить, то всегда под рукой было войско братьев, готовых подставить крыло. А теперь почему-то хочется потребовать ответа от Дина. Хотя, вероятно, и Сэм может помочь. И Бобби. И много кто еще из знакомых людей сведущ в тонкостях человеческого существа, но растормошить хочется Дина. Хочется взглянуть на него утром — сонного, небритого, коснуться его щеки, поймав на себе обеспокоенный взгляд. — Кастиэль? От неожиданности кружка с только что заваренным чаем летит на пол, проливая кипяток на видавший виды ковер. — Дин, что ты здесь делаешь? — от долгого сна голос хрипит, приходится откашляться. При благодати такого не было. Но теперь я стал слабее, растерял всю былую мощь, поэтому меня трясет от внезапного появления Дина. В момент я не могу решить — во сне это или наяву. Мне страшно. Но Дин стряхивает с ботинка капли утреннего чая и как ни в чем не бывало интересуется: — Плохое утро? Хочется рассказать, что утро ужасное: эти ранние подъемы, полутемное небо за окном, и глаза почему-то закрываются, будто на них приклеили два магнита, и теперь они безвольно притягиваются друг к другу, и абсолютно, совершеннейшее ничего нельзя сделать. Но в то же время внезапное появление Дина стирает острые углы ластиком. Он приехал! — вопит что-то в груди. И совершенно не хочется жаловаться. Хочется сгрести Дина в объятия и не отпускать до ночи, или до второго пришествия, или не отпускать вообще. До того прекрасно смотрятся ямочки на его щеках, до того красиво сияет предрассветное небо на его четких скулах. Дин хорошо выглядит. Его клетчатая красная рубашка выглядывает из-под кожаной куртки. Джинсы небрежно свисают с бедер. У Дина никогда не было благодати, но он всегда светился. Свет притягивает. Это тоже известно любому ангелу. И любой ангел выберет его вместо тьмы. И я делаю шаг вперед. — Ты приехал, — последнее, что получается вымолвить, перед тем, как руки Дина обхватывают мои плечи. Мне кажется, что это руки Дина. Но они слишком сильно сжимают меня в ответ. — Итак, жопа с крыльями, — объятия становятся удушающими. Оказывается, вот настолько воздух необходим. — Сейчас мы с тобой поиграем. Голос ломается, трескается, в нем угадываются настораживающие нотки, и мне в пору бы поругать себя за неосмотрительность. Потому что быть человеком — это значит давать слабину, быть готовым защищаться. А я не доверился смутному предчувствию, кинулся из огня да в полымя. Будто бы это не я — падший ангел, за головой которого объявлена гонка. — Убрал руки от моего ангела! — настоящий Дин Винчестер вихрем влетает в номер, отбрасывая от меня Люцифера на пол. — Никакой он не ангел, — выплёвывает Люцифер, от чего некогда красивое лицо искажает гримаса боли. — Лишь потрепанная оболочка. Дьявол делает пару жалких попыток подняться, но они напоминают конвульсии. — Ангела делает ангелом не только положенная ему благодать. Дин, то ли в отместку за обидные слова, то ли за былые грехи, без раздумий вонзает в Люцифера остро заточенный ангельский клинок по самую рукоять. Мне же ничего не остается, кроме как наслаждаться допущенным ко мне воздухом. Воздухом настоящего Дина Винчестера. — Так на чем мы остановились? — как ни в чем не бывало продолжает Дин, делая пару шагов ко мне и уже обнимая меня своими, настоящими, диновыми руками. — Ты приехал? — снова интересуюсь я. Технически, я уже задавал подобный вопрос, но, как выяснилось, не ему, так что теперь имею полное право поинтересоваться, потому что все, что я хочу: это услышать его голос. — Ну конечно приехал, пернатый, — смеется он, похлопывая по моей спине, где совершенно недавно были крылья, а теперь их нет, но под руками Дина и без них хорошо, — Или ты думал, что я оставлю тебя одного на растерзание человеческих страстей и страстишек? Вот уж нет, — весело продолжает Дин, а потом, так и не отпуская, говорить серьезнее: — Я и выгнал тебя лишь потому что Люцифер… В его объятиях находиться приятно. Почти как на небесах. Если бы у меня были крылья, я бы полетел. Но почему-то сейчас в них нет нужды. Я чувствую, как какая-то моя часть, не физическая, а неосязаемая, парит где-то вверху. Обязательно расскажу об этом Дину, но позже. Пока Дин сбивчиво извиняется за что-то свое, я думаю о том, что давно его простил. Даже не знаю, смог бы Дин сделать что-то такое, чего бы я простить не смог. Думаю, нет. Он отпускает меня, слегка отстраняясь. Я все еще чувствую его прикосновения на своем теле, и от них физически становится тепло. Я улыбаюсь. С Дином не страшно быть слабым. У Дина огромное сердце, и, возможно, там найдется местечко и для такого обычного человека, как я. Пусть и не такое роскошное, как у Сэма и Бобби, но я соглашусь и на коврик возле входной двери. — Но теперь с этим улажено, — уверенно заявляет Дин. И Я ему верю. Как всегда — беспрекословно. — И мы может пойти попить кофе, — Дин кивает на разлившееся чайное море. — И заточить пару бургеров. Теперь, когда ты человек, ты оценишь их по достоинству. Дин продолжает болтать, двигаясь к выходу. А я понимаю. Я наконец-то понимаю, к чему все мои глупые, просто бредовые мысли. Я видел. Я знал, что это. Знал всегда. Это те знания, заложенные в меня от отца, подкрепленные с того самого момента, как я очутился на земле. Все говорит о том, что я… О Боже. Господи. Это обрушивается на меня, как озарение на пророка. Я еле стою на ногах. Дин замечает мое замешательство, и его шаги замедляются. И даже звук его шагов кажется мне родным. — Кас, что с тобой? Ты в порядке? Снова приходится кашлять, чтобы дать себе пару минут форы. Клэр смотрит на тело своего отца, которое больше ему не принадлежит. Эллен смотрит на Джо во время последней ночи. Дин волнуется за Бобби. За Сэма. Сэм встречает Дина после Ада. Я видел любовь. Я видел разные ее проявления, разные виды. Мы были знакомы. Просто не думал, что она ощущается…так. — Все нормально, Дин, — поспешно отвечаю я, пока Дин не успел набрать Сэма и вызвать сюда спасательный отряд. — Я просто люблю… Сказать это трудно. И Диновы изумруды, в беспокойстве вцепившиеся в меня, совершено эту задачу не облегчают. Но я же воин небес. Хоть и бывший. У меня же должна остаться какая-никакая смелость? Ну хоть чуть-чуть. Пожалуйста. Признаюсь, и сразу станет легче. Но Дин сглатывает, облизывая губы. И его кончик языка оказывается в непосредственной близости от моего носа. Господи. — …этот мир, — заканчиваю я. Вот Дин протягивает руку Сэму, поднимая его в сотый раз. Вот он кидается под пули, защищая близких. Вот Дин подписывает контракт со Смертью, предлагая забрать себя. Я совершенно не лгу. Дин и есть для меня целый мир. Я крепко стою в своем сознании на человеческих, живых ногах. И слышу, как снова кипит чайник.