Двенадцать месяцев

      Сидеть в пустом театре, углы которого скрывались в полумраке, ощущалось по-особенному, даже зловеще. Ложи казались пещерами, которые образовались в скелетах вымерших когда-то чудовищ: мраморные колонны нефа были их белыми ребрами, выступающими из темноты. Тяжелые складки бархатной ткани падуги, прикрывающей фермы для светового оборудования, нависали над сценой грозовыми облаками.       Демир с Лео сидели во втором ряду. И были они единственными зрителями во всем пустом зале. Их пригласил сюда Толстый, на следующий же день после возвращения с Адской фермы.       — Лео, здесь очень мрачная атмосфера… — прошептал Демир, наклоняясь к капитану. — Мне как-то не по себе.       — А ведь ты уже мог понять, что мрачная атмосфера — это именно то, что любит и продвигает Толстый, — слегка улыбнулся в ответ Лео. — Он для того нас сюда и позвал…       — Я думал, мы пришли на шоу… ну, посмотреть театральное представление, — Демир слегка охрип, кашлянул, прочищая горло и испуганно оглянулся, когда эхо ответило ему откуда-то из глубины не освещенной сцены.       — Представление будет, я в этом не сомневаюсь.       — Так… мы будем одни в театре? Без других зрителей?       — Думаю, это шоу чисто для нас, Железный. Толстый хочет показать тебе… — Лео отвлекся, отвернулся на звук, поглядывая в темноту, скрывающую арьерсцену.       — Показать мне что, Лео? Скажи уже, а то я нервничаю. После этой всей хрени с нападением на тебя и смертью Феликса у меня все время чувство, будто рядом со мной, кроме моей, еще какие-то тени.       — Не волнуйся, Демир. Та история уже в прошлом.       — Легко тебе сказать. Неужели так трудно рассекретить мне задумку твоего друга. Кстати, все хотел спросить: как на самом деле зовут Толстого, Лео?       Лео ответил.       Но в этот момент на сцене за бортом передней рампы зажегся со щелчком первый софит, осветивший правый угол сцены. Потом второй. Третий. Они загорались, рассекая столпом света темноту, скрывавшую сцену. Из динамиков заиграла скрипка. Звук, сначала минорный и медлительный, медленно нарастал, набирая темп и плотность.       Света тоже становилось больше, пока вся сцена не засияла. Освещая невидимое до того кресло в глубине мизансцены. На котором спокойно, со скучающим видом, восседал Толстый, одетый в «тотал блэк»: темные брюки, туфли и черную шелковую сорочку.       Послышалось шипение. Демир, как танцор с опытом выступлений, знал, что с таким звуком из электрического нагревателя выходит глицериновая смесь, создавая на театральной сцене искусственный дым. А все же широко открыл глаза, разглядывая происходящее. Магия театрального искусства завораживала его.       Замигали алые и оранжевые огни подсветки — казалось, в воздухе вокруг кресла расслабленно сидящего Толстого пляшут языки огня. Музыка и дым окутывали фигуру мужчины. Пока туман не стал таким плотным, что с трудом можно было угадать очертания сидящего человека.       Демир всматривался в зеркало сцены со всем вниманием преданного ценителя театральной эстетики. Да так увлекся, что, когда за кулисами взревел мотор мотоцикла, парень вздрогнул и схватил Лео за руку. Увлеченный, он даже не обратил внимание на то, с какой нежной улыбкой посмотрел на него Лео. Музыка затихла.       Фары мотоцикла прошили туман, но не смогли разогнать его.       На авансцену медленно выкатился на байке Тони, сделал упор на одну ногу: его лицо было бледным, волосы растрепаны, и с виска на щеку стекала алая струйка. Парень остановился, оглянулся растерянно. Яркий тюнингованный Кавасаки, казалось, тоже нервничал — порыкивал, как недовольный неприрученный зверь.       Тони заглушил мотор, опустил подножку, слез с байка и вышел на край сцены. Оглянулся обескураженно, так, будто очнулся не на сцене, а где-то в кювете. Он не обращал внимание ни на пустой зал, ни на Демира и Лео, смотрящих на него во все глаза.       — Я… что, не умер? — произнес Шатун тихо. — Кажется, помню, что поехал кататься без защиты. Кусок идиота… Колесо соскользнуло на битуме, и я слетел нахуй с байка… Где это я, блядь? Что происходит?       В этот момент из динамика раздался удар грома. Алая подсветка выхватила из тумана за спиной Тони мужскую фигуру. Тони резко обернулся.       — Ой ты, блядь! Кто ты, твою мать? — воскликнул Шатун так искренне, что Демир восхищенно вздохнул. Актерского таланта Шатуну было не занимать.       Толстый медленно обошел мотоцикл и приблизился к Тони. Молча. Его серьезное лицо освещала подсветка.       — Слышь, мужик, ты кто? Брось меня пугать, ладно? Я пока вообще не могу вспомнить, где я и что я здесь делаю, но пугать меня не надо. Я такой, что и укусить могу, — слегка запинаясь, дерзко выговорил Тони.       Толстый поднял руку и в момент выдал Тони мощную оплеуху, направляя удар сверху вниз. Тони со сдавленным вскриком осел на одно колено.       Толстый схватил синеволосого парня за шею и наклонил, с силой вдавил его вниз, пригнул перед собой.       — Смотри-ка, новенький в аду, — ухмыльнулся мужчина, загребая ярко-синие волосы в кулак. — Развлекусь сегодня.       — Ты кто нахрен такой? Какой я тебе новенький, — Тони зашипел, вывернулся, схватился за держащую его руку, сильно оттолкнулся опорной ногой и попытался боднуть мужчину в пах.       Тот отступил в сторону и отпустил загривок синеволосого, и рывок Тони закончился тем, что он налетел на байк, повалил его и сам неэлегантно улегся сверху. Матюгнулся в спутанные волосы:       — Ублюдок, за что? Сейчас я... Покажу тебе хрен!       — Предъявишь и хрен, а то как же. Сейчас все мне покажешь, что у тебя есть, маленький, — насмешливо выговорил Толстый и сделал шаг к Тони.       Выписал ему, казалось, легкий щелчок по кадыку. Потом схватил парня за футболку и волосы и потащил вглубь сцены. Шатун дергался и пытался лягаться, изрыгал проклятья и маты. Но не мог вырваться.       Тяжелый бархатный занавес начал движение, медленно закрывая сцену. Толстый, скрытый туманом искусственного дыма, размахнулся кулаком. Раздался вскрик. Занавес скрыл происходящее на сцене.       Демир повернулся к Лео с приоткрытым ртом:       — Что это за шоу такое, Лео? Это же просто насилие.       Лео шевельнул бровями:       — Это постановка, Демир. Ну и… Искусство, основанное на насилии. В нем есть своя красота — как минимум, в понимании Тони и Толстого. Помнишь, я тебе говорил об эквалайзере? Вот, Толстый решил тебе в реале показать, как у них бывает, если один из ползунков на максимум.       — Мне не понять насилие ради насилия, Май, совсем нет.       — Знаю, Железный. Здесь ради другого — ради наслаждения обоих. Шатун получает море удовольствия от таких игр. Сейчас увидишь… Шоу только началось. Возможно, тебе и понравится в итоге. А пока иди сюда, мне хочется тебя поцеловать.       Губы у Демира были холодными. И сам он был вялым, непохожим на себя — видимо, атмосфера театра его угнетала. Но тепло дыхания Лео, его настойчивые губы и дразнящие заигрывания языка в итоге сделали свое дело — и Демир зажегся, словно свеча. Он стал ерзать на кресле. И чем дольше они целовались, тем сильнее разгоралось желание Демира, прибитое до того трагичными и эмоциональными событиями.       — Послушай, Лео, — выдохнул он в рот капитану. — А Толстый сильно обидится, если мы сейчас уйдем?       Лео хохотнул и подал знак глазами в сторону сцены.       Демир повернулся со слегка нетрезвым видом. А потом широко раскрыл глаза.       На сцене распахивался занавес. Открывался вид на стоящего на коленях, боком к сцене, Тони, с заведенными за голову сложенными ладонями. Шатун был полностью обнажен, но его тело оплетали красные веревки. Узлы и петли создавали аккуратный симметричный узор на ногах и бедрах парня, подчеркивали белизну его кожи и яркость васильковых волос. Одна петля опоясывала шею, ладони плотно скреплены: скованы даже пальцы.       Толстый любовался связанным парнем — он стоял рядом с веревками в руках, в расстегнутой рубашке, с эффектно блестящим торсом. После нескольких секунд театральной паузы он наклонился к Тони и стал продолжать обвязку, мастерски сплетая на теле парня эстетичное полотно шибари. В конце он протянул несколько свободных концов веревки через переплетения между коленями и голенями Тони вверх, к его локтям и кистям. Зацепил в петли, свел хвосты обвязки в один узел, натянул. Тело Тони еще больше прогнулось, вытягиваясь назад — Тони застонал. Натянутые позади его спины параллельные веревки похожи были на струны музыкального инструмента, а тело самого парня — на импровизированный гриф арфы.       Ни выровняться, ни даже присесть возможности у Тони не было — «струны» немилосердно натягивали его тело в букву «С». Толстый потянул за одну из «струн», за вторую, при этом придерживал Тони за волосы. Будто играл на своей «арфе». Музыка в пустом зале аккомпанировала выразительными аккордами. Толстый провел ногой в туфле по животу и члену связанного парня, цепляя носком узлы веревки обмотки. Шатун застонал сладко, максимально закинул голову назад — его кадык дернулся.       Демир тоже сглотнул. У Шатуна на виду оставалось достаточно непокрытого тела, чтобы можно было однозначно понять, насколько его заводит игра в «арфу».       — А тебя бы можно и посильнее стянуть, с твоей-то растяжкой. Да? — Лео наклонился и тихо произнес это Демиру в шею.       У Демира вздыбились волоски на коже вдоль всего позвоночника. Он облизал пересохшие губы.       Толстый наклонился и взял с пола сцены тяжелый крюк с привязанным к нему тросом. Трос тянулся вертикально вверх, вероятно к фермам, прячущимся в одеждах сцены под потолком.       Толстый зацепил крюк под узел, стягивающий концы веревок, потом завел острие крюка между «струнами». И дернул за трос. Крюк медленно стал подниматься к потолку, поднимая связанного Тони вверх. Тони опустил голову, выдохнул громко: его тело еще сильнее натянулось в обратном прогибе спины. Хоть обвязка и поддерживала его в балансе, без видимого передавливания отдельных частей, поза его тела была достаточно некомфортной.       Когда голова Тони оказалась на уровне пояса Толстого, тот щелкнул пальцами. Лебедка остановила свое движение.       Толстый погладил шею Тони, приподнял ладонью его лицо, замер. Демир подумал о том, не сфотографировать ли их вдвоем: Толстого с легкой улыбкой, стоящего под направленным светом фронтальной лампы, и Тони, подвешенного прямо перед ним, с лицом, почти упирающимся Толстому в бедро.       — Сейчас будет то, что я думаю? — прошептал Демир, непроизвольно сжимая колени и потирая ткань джинсов.       В пустом зале его шепот прозвучал громче, чем рассчитывал парень. Толстый на сцене блеснул глазами в зрительный зал и шире улыбнулся.       Расстегнул брюки. И взял Тони за затылок:       — Пососи меня красиво, сучка. Шире ротик, еще шире. Да, вот так, тссс, не дергайся.       И стал трахать подвешенного парня в рот, придерживая его за волосы и под шею.       Толстый не двигал бедрами — вместо этого он слегка покачивал перед собой подвязанного к потолку Тони, надевал на себя, входил в его горло по самый, казалось, сфинктер пищевода. Со сцены раздавались дикие звуки: мокрое чваканье, неопределенное бульканье из горла Тони, вздохи с грудными стонами Толстого. У Демира по спине скатилась капля пота.       Так длилось несколько минут. Медленные плавные движения Толстого постепенно ускорялись. Тони несколько раз выдал приглушенный рык, когда его пищевод свело спазмом — и от его подбородка вниз протянулись мокрые поблескивающие нити. Член у связанного парня торчал, как стальной жезл.       У Демира тоже рот наполнился слюной. А еще ему стало очень жарко — собственно, он плавился, сидя в зале, глядя и слушая, как трахаются мужчины на сцене перед ним.       Такой «театральный» вид порнографии Демиру был незнаком, и эта дикая откровенность заводила его так, словно он был не человеком, а животным в разгар периода случки. Смотреть вживую на чужой секс, да еще и на такой необычный — это сносило нахрен всю социальную цензуру и воспитанность Демира.       В какую-то секунду, когда тело Тони сжалось и дернулось от глубокого наглого проникновения в горло, Демир закусил губу и слегка застонал. Он даже не отдавал себе отчет в том, что теперь сжимает рукой не колено, а загребает бугор на своих джинсах. Толстый на сцене отстранился от Тони, вынул из его рта стоящий член. Надел брюки обратно.       «И как блядь он себя туда запихнул?» — пронеслось в голове у осоловелого Демира.       Толстый собрал рукой с подбородка Тони слюну, подошел к подвешенному парню сбоку и длинным вытягивающим движением провел по его пенису влажной рукой. Сильно оттянул член вниз, соскользнул ладонью с головки.       Тони шумно выдохнул.       Толстый повторил несколько раз. Медленно. Тони постанывал. Потом Толстый ударил по напряженному пенису Шатуна ладонью. Тони издал сладчайший протяжный стон. Еще удар.       Демир сильно сжал руку у себя на паху.       — Лео, я теряю над собой контроль, — прошептал он. — Они меня возбуждают так, что я выключаюсь из реальности.       — Да? Ну что ж ты так быстро… — прошептал в ответ Лео с улыбкой и протянул руку к поясу Демира. — Расстегни штаны, я проверю, что у тебя там такое необычное происходит.       Шатун стонал на сцене, дергаясь в веревках:       — Ох, мэтр… У меня все тело болит… Я кончу… я скоро кончу, — Тони сводил и разводил колени, раскачиваясь в воздухе, и сильно напрягал вытянутое тело.       Собственно, это все, что он мог делать. А Толстый то гладил, то бил его член. Тони вскрикивал и постанывал, и выдавал какие-то протяжные неразборчивые просьбы, в которых можно было понять только «пожалуйста» и «мэтр».       Демир не просто расстегнул джинсы. Он, не думая и секунды, стянул их вместе с нижним бельем куда-то к коленям. Он задыхался.       — Лео, я сейчас взорвусь. Ох, блядь, какой я мокрый. Я тут кончил что ли… Матерь божья, я и подумать не мог…       Лео наклонился и накрыл блестящую оголенную головку члена Демира ртом. Парень сильно сжал зубы, чтобы не заорать от острого наслаждения. Он крепко зажмурился. Пульсация в паху была такой сильной, болезненной, что он правда не понимал, кончает ли он прямо сейчас, или же оргазм только приближается.       — Ох, Лео… Ой, блядь, Лео. Я сейчас ебнусь, ебнусь, Май… Ох… — Демир зарывался пальцами в волосы капитана и охуевал от бури чувств. Лео никогда раньше не брал его в рот. И сейчас, после катастрофически долгого воздержания, это было то ли приятно, то ли адски больно — Демир запутался.       Демир поднял глаза на сцену. В руках у Толстого теперь была многохвостая плетка.       «И откуда она только взялась?» — Демир был очень сильно, в хламину, пьян возбуждением.       Толстый оглаживал кожаными хвостиками флоггера длиной около тридцати сантиметров бока и бедра Шатуна.       — Ударь его… черт, я так хочу, чтобы ты ударил его, Толстый. Ой, Лео, я схожу с ума… Что я несу? — это Демир сначала бормотал тихонько, потом чуть громче. — Бля, Лео, ох, что ты только со мной делаешь своим ртом. А ведь Шатун... так сладко стонет, когда ему больно… О боги. Ударь его, Толстый, пожалуйста.       Толстый то ли услышал, то ли сам знал, что делает. Он размахнулся, и на бедро подвешенного Тони опустился сильный удар флоггером. Еще один, еще. Кожа краснела. Тони стонал.       — Лео… Маааааай, — Демир сжался, дернулся всем телом, не отрывая горящего взгляда от происходящего на сцене, и излился в оргазме.       Но жар внутри не погас, да и член не упал.       Лео вытер рот локтем, выровнялся.       — Железный, а ну вставай передо мной и подставляй зад. Я вижу, что тебе нужно больше, похотливый ты мой, ненасытный зверек.       — Да, Лео. Да, сэр. А что, так можно? Здесь можно? Боже, я и правда… как животное… Ебнуться, как я хочу тебя внутри. Мне похуй, где я, похуй…       — Можно. Вставай уже.       Толстый на сцене снял рубашку и отбросил в сторону — его кожа блестела, а мышцы выразительно бугрились при каждом размеренном движении. Четко рассчитанные удары ложились на незащищенную кожу: Толстый продолжал стегать Тони, придерживая его, чтобы подвешенное тело парня не крутилось и не слишком раскачивалось. Трос, привязанный к потолку, поскрипывал, когда Тони выкручивался и дергался от боли и возбуждения.       Демир постанывал, как зверь, попавший в капкан, и смотрел на сцену так, будто от этого зрелища зависела его жизнь. Он прогнулся в пояснице и выпятил зад. Почувствовал влажность смазки и подался тазом назад, навстречу рукам Лео.       А потом вскрикнул, когда Лео вошел в него без особой подготовки.       — Аай, бля! Больно. Да… Еби меня, — прохрипел Демир, двигаясь навстречу ощущениям, навстречу жалящей боли и движениям капитана.       Лео обхватил руками бедра парня и улыбнулся: Демир все-таки был очень диким, когда возбуждался. Он отдавался полностью, пылал ярко, пока не выгорал до седого пепла. Он двигался навстречу Лео и привставал на цыпочки. Стонал сквозь зубы и плакал, ухватившись руками за спинки сидений переднего ряда. Его лицо и шея покраснели, из носа текло, а задница от жестких ударных толчков сжималась так, что мысли Лео отправлялись куда-то в астрал. Но Демир не замирал, не пытался отстраниться, даже не пытался сдержать рукой беспощадную резкость проникновения Лео.       — Мой… Железный… ты мой… — бормотал Лео парню в шею и шарил рукой по его лицу, наслаждаясь ощущением слез под пальцами и размазывая слюну из приоткрытого рта.       На сцене тем временем Толстый перестал бить Шатуна. Зато он снова надрачивал его член рукой, и Тони теперь дергался от этих движений так, словно его било током. Демир громко стонал вместе с ним. Шатун подтянул колени ближе к животу каким-то чудом анатомии и заорал на весь зал, получая оргазм.       Толстый на сцене подал знак, и трос с подвязанным Тони опустился. Толстый на секунду скрылся за кулисами и снова появился — держал нож с тонким лезвием. Он аккуратно разрезал веревки на теле Шатуна, и тот громко застонал, когда его тело приобрело естественное положение, а в затекших конечностях возобновился нормальный кровоток. Боль еще какое-то время, очевидно, истязала Шатуна, и Демиру, о дьявол, это безумно нравилось. Нравилось, как Толстый мягкими движениями разминает мышцы Шатуна, а тот корчится от боли под его руками, как стонет, извиваясь на полу сцены театра с мокрым членом.       Демир выдал полустон-полувскрик, когда Лео вбился в него до предела и тоже кончил, не вынимая член.       Толстый еще какое-то время мягко растирал следы от узлов на теле Тони. Ласково гладил его по голове и плечам, когда Тони скрутился в счастливый эмбрион и затих.       А потом кое-что случилось. ***       — Тони, давай, вытру тебя. Ну, или могу отнести в душ. Сам? Окей. Возвращайся поскорее, я тебя жду, — произнес Толстый, поднялся и бросил Лео упаковку с влажными салфетками, чтобы ребята могли привести себя в порядок.       Он заглянул за кулисы, взял там бутылку шампанского, четыре бокала и спустился со сцены, не надевая рубашку.       — Освежимся? — доброжелательным тоном поинтересовался он, поглядывая на разгоряченные лица двоих своих зрителей.       Демир даже не пытался заговорить. Он еще не отошел от переполняющих его эмоций. Он просто взял наполненный бокал и осушил его одним махом.       Мужчины перекинулись парой фраз, которые Демир даже и не осознал, и дружески рассмеялись. Демир чувствовал себя таким воздушным и счастливым, словно только что выиграл джек-пот.       А потом, минут через десять, на сцене снова появился Шатун.       Он почему-то не оделся, только натянул трусы. Да и те, очевидно, навыворот, как будто он одевался впопыхах. Лицо у него было какое-то напряженное — Демир удивился, учитывая общую расслабленную атмосферу.       — Тони, будешь бокальчик игристого? — спросил он, когда Шатун замешкался, не приближаясь и не сводя внимательного взгляда с бутылки шампанского в руках Толстого.       — Да… — каким-то сдавленным голосом ответил Тони и наклонился, взял что-то с пола сцены.       — Железный, подставляй стакан. И для Тони тоже подержи бокал, — обратился Толстый, и Демир повернулся к нему.       — Мэтр, там… Кое-кто. Спрашивал тебя, — произнес Тони, спускаясь со сцены и подходя.       — Ммм? — ответил Толстый, пригубив бокал. Он обернулся. — Маленький, хоть штаны и обувь надень. Замерзнешь.       — Уильям. Там сказали, Уильям… — Шатун держал руку за спиной и подходил. Лицо его было каким-то сосредоточенным, даже хмурым.       — Ну да, так меня и зовут, ничего нового. Так кто что сказал? — Толстый поднял бровь, он все еще улыбался, когда взял у Демира и протянул Шатуну наполненный бокал.       Произошедшее в следующие несколько секунд в восприятии Демира обрело странные временные свойства. В дальнейшем в его памяти эти мгновения то расплывались, растягиваясь на часы, то сжимались, пролетая миллисекундами. И еще много месяцев, пытаясь заснуть, он каждый раз видел одно и то же слайд-шоу.       Толстый протягивает бокал, поворачиваясь вполоборота. Тони не берет, вместо этого вынимает из-за поясницы нож, который Толстый использовал на сцене. И всаживает в спину Лео, который стоит с бокалом, опираясь на спинки кресла.       Толстый выпускает из рук оба бокала и рывком перехватывает кисть Тони, которая замахивается для еще одного удара.       — Уильям… акция… Возлюби ближнего своего… — запинаясь, произносит Тони и изрыгает себе на грудь сгусток крови.       Его глаза закатываются и он оседает на пол.       Лео заваливается лицом вперед, прямо на руки Демира. Ошеломленный Демир поддерживает его тело, не двигаясь из-за шока, а сам фиксирует взглядом, что на полу из разбитых бокалов растекается игристое вино, и на лужице блестят пузырьки воздуха.       — Что ты… блядь… натворил? — выдыхает Шатуну в лицо Толстый. Он одним прыжком перескочил разделяющие их кресла и теперь стоит на коленях возле распластанного на полу Тони.       — Ох, мэтр, прости. Так сильно болит голова… Не могу вспомнить — у нас было стоп-слово? Прошу, прекрати эту боль… она слишком… — отвечает Шатун, и это его последние слова. ***       Пока Демир зажимал рану Лео руками и ждал неотложку, в его заторможенный шоком мозг пришло воспоминание.       Пару недель назад на вечеринке в парке развлечений Демир вызвался усидеть на аттракционе «Родео», на «разъяренном быке». И держался на нем молодцом, целых полминуты, чисто благодаря силе тренированных ног и умению держать баланс. Но потом бык метнулся в непредсказуемую сторону, и Демир начал медленно съезжать вниз. У него на лице появилось такое по-детски обиженное выражение, что Лео не выдержал. Несколькими четкими рывками вынул из брючных петель свой ремень, заскочил на аттракцион позади Демира, захватил голову быка в кольцо ремня. И прижал Демира к спине «разъяренного животного».       — Пока я рядом, Железный, я не дам тебе свалиться, — выдохнул он ему в затылок, когда бык остановился.       Демир счастливо рассмеялся:       — Спасибо, Лео! Мы не выиграли приз, ты нарушил все правила. Но спасибо — без тебя я бы уже на полу валялся.       — Похуй, я сам куплю тебе приз, — ответил капитан, разворачивая Демира к себе лицом и серьезно, с нежностью, глядя ему в глаза. — Я не дам тебе свалиться, Железный. Пока я есть, ты не сможешь упасть, запомни. И неважно, рядом я или нет. Даже если мы прекратим общаться, даже если нам будет по сто лет... будь ты где угодно и каким угодно. Пока я есть, ты не упадешь.       А теперь Демир держал Лео, зажимал кровавую пену из пробитого легкого, и не мог сдвинуться с места, не мог даже вытереть с лица слезы.       Не мог.       «Пока я рядом, я не дам тебе упасть. Пока я есть, ты не упадешь, Лео».