Осуждалов С. «Петербургский листок»
Арсений всегда знал, что рано или поздно ошибётся. Всегда знал, что его паранойя была рациональна и оправдана, что нельзя было забываться ни на мгновение. И всё же забылся — из-за этого дурацкого Шастуна! Известие о возможной помолвке Антона, которое Арсений получил прямо перед балом, затуманило его разум, а на приёме этот туман лишь сгустился. Возвращаясь домой, он не мог перестать думать о том, что чуть не произошло, что могло бы произойти, умело избегая при этом опасной мысли — он хотел, чтобы это случилось. Он хотел, чтобы Антон наклонился, хотел, чтобы его губы коснулись губ Арсения, хотел снова почувствовать, как это — целовать мужчину. Мужчину, который ему нравился. Вытянутое лицо Розалии Ивановны его не насторожило — оно у неё таким было по своей конституции, но слова, с которыми она его встретила, сразу вернули Арсения из мечтательного забытья. — Я ничего не трогала, — сказала Розалия, и губы её подрагивали. — Не смогла решить, стоит ли отправлять за Gendarmen, решила дождаться вас… Ihr Büro... Ihr Büro… Она продолжала бормотать ему в спину, когда Арсений рванул на третий этаж. В кабинете было темно и холодно, от сквозняка стучала рама распахнутого окна. Но даже одного только лунного света было достаточно, чтобы понять: это конец. Бумаги покрывали весь стол и текучей массой сползали на ковёр. Открытые и смятые конверты, разбросанные письма, выдвинутые ящики — последнее, впрочем, явно было пустой мерой, потому что ничего искать не надо было. Арсений оставил письма Осуждалову от информаторов на рабочем столе, забыв убрать их в сейф. Одной записки было достаточно, чтобы понять, кому и для чего они предназначались. Он медленно подошёл к открытому окну, ступая по бумагам, и выглянул на улицу. Подумать только, Английская набережная, всего каких-нибудь два часа после полуночи, а никто не заметил, как человек залез на трехэтажное здание! Это определённо должен был быть какой-то совершенный безумец, ещё и довольно атлетичный — Арсений высунул голову и посмотрел вниз. Пилястры и капители фасада, конечно, оказались довольно удобным подспорьем. Он сделал шаг назад и осмотрел оконную раму: на месте ручки зияла аккуратная круглая дыра. Кто бы это ни был, он был очень ловким и достаточно сильным. В том, что это был всё тот же человек — или кто-то им нанятый, — что проник в его поместье в Малиновке, сомнений не было. — Gendarmen… — раздалось от двери. — Die Polizei… — Никаких полицаев, Розалия Ивановна, — оборвал её Арсений. Полицейские ему были нужны до произошедшего, чтобы предотвратить проникновение в дом. Сейчас же их появление только усугубило бы ситуацию. — Ничего ценного не пропало, а лишнее внимание нам ни к чему. Вы что-то слышали? — Нет, — она обречённо покачала головой. — Я легла спать около десяти, а с час назад меня разбудил Гаврила — он был во внутреннем дворе и увидел в окне вашего кабинета чей-то силуэт. Он сразу же побежал сюда, но, когда зашёл, здесь уже было… это. Послать за ним, Meister? — Пусть спит, — отмахнулся Арсений. От Гаврилы толку было мало, в лучшем случае он сможет ему описать фигуру, но вряд ли назовёт какие-то характерные черты — из внутреннего двора в тёмном окне кабинета можно было увидеть разве что рост и смутные очертания. — Приказать убрать? — Я сам. Идите спать, Розалия Ивановна. Арсений в ту ночь так и не уснул. Он собрал все бумаги, плохо представляя, что с ними делать, но всё-таки сложил в сейф, и вытащил оттуда папку с вырезками всех предыдущих статей. Ему нужно было составить список всех, кому слова Осуждалова могли нанести серьёзную обиду. Сначала он хотел сузить выборку — оставить только представителей мужского пола, но при некотором размышлении понял, что нанять атлетичного мужчину мог кто угодно, поэтому женщин всё же включил. К пяти утра, когда начали просыпаться слуги, список его выглядел так: 1. Шастун 2. Граф Шеминов 3. Княгиня Варнава 4. Граф Макаров 5. Графиня Щербакова У каждого из пятерых были свои причины желать разоблачить Осуждалова и Арсения. Шастун и Варнава хотели бы доказать, что это он, из чистого любопытства. Шеминов, Макаров и Щербакова представляли куда большую опасность, каждый из них скорее подал бы на Арсения в суд или начал бы его шантажировать. У Варвары мотивацией могло стать принуждение к замужеству, а вот оба графа явно потребовали бы сатисфакции. Немного подумав и исчеркав имя Антона несколькими штрихами и завитушками, Арсений добавил ещё один пункт: 6. Третье отделение Было бы, конечно, странно ожидать, что из-за того, что Осуждалов периодически проходился по членам царской семьи, им действительно заинтересуется императорская канцелярия, но полностью исключать такую возможность было нельзя. Хотя редактор всегда вычитывал статьи Арсения перед публикацией и безжалостно выкидывал всё, что было хоть сколько-нибудь опасно политизировано, времена, казалось, наступали такие, что даже простое упоминание Государя могло привлечь внимание подчинённых князя Долгорукова. Эта перспектива была мрачнее остальных. Очень захотелось, чтобы дело всё было в приставучей графине Варваре, так Арсений смог бы разрешить все проблемы, обойдясь предложением руки (вполне искренним) и сердца (заведомо лживым). Он дождался пробуждения слуг, попросил подготовить ванну и в семь утра обнаружил себя в гостиной на первом этаже за третьей по счёту чашкой кофе. Стоило что-то предпринять, но эта мысль лишь бесконечно прокручивалась в его голове, никак не разрешаясь. Уехать? В Малиновку или вообще из России? Оба варианта не подходили — Малиновка была недостаточно далеко и son harceleur нашёл бы его и там, более того — уже находил. Идея с отъездом за границу неприятным комком застряла в горле. Арсений не просто так долго и упорно боролся за своё наследство, свои земли и дома, чтобы оставить это в одночасье. Да и к тому же, что его ждёт в худшем случае? Если дело не в императорской канцелярии — те на него повесят всех собак, которых только ни захотят, — то его скорее ожидает судебное разбирательство, публичное порицание и потеря работы. Всё это он может пережить: денег достаточно, а предание остракизму его никогда не пугало. Нет, определённо, стоило дождаться следующего шага его оппонента, а затем принимать решения. — К вам посетитель, барин, — в дверях появился заспанный Гаврила. — Граф… — он зевнул, — какой-то, я не запомнил. Изволите принять? Всё ещё погруженный в мысли, Арсений рассеянно кивнул, подлил себе кофе и чуть не выронил кофейник, когда в гостиную вошёл граф Макаров. — Добр… — начал было Арсений, но Илья перебил его. — Я вызываю вас на дуэль! И этот идиот снял перчатку и бросил в его сторону. Кусок ткани не долетел даже до стола и печальным комком упал на ковёр. Арсений уставился на неё. Граф Макаров тоже. — Доброе утро, — всё-таки договорил Арсений. Значит, не Третье отделение. Облегчение волной прокатилось по его телу. Ещё синее, но уже по-утреннему синее небо за окном стало казаться особенно прекрасным, кофейный запах ударил в нос, гладкий фарфор под его пальцами ощутился необычайно приятным — где он купил этот сервиз? Надо заказать ещё. — Дуэль! — Илья оторвался от перчатки и вскинул взгляд на Арсения. — Завтра на рассвете! Я, вы, секунданты! Пистолеты! — как интересно этот человек разговаривал, было ли это его обычным способом коммуникации или рублёность фраз была обусловлена ситуацией? — Давайте не будем спешить, — мягко произнёс Арсений. Графа Илью Макарова он знал совсем немного — он был молод, примерно одного возраста с Шастуном, а потому крайне редко пересекался с Арсением, относительно богат, но с перспективой — отец занимался судостроительством, но всё ещё был полон сил, что оставляло сына с неплохим содержанием, но не более того. Женат — Арсений точно об этом писал, но сейчас не помнил имени невесты, только то, что она была богаче, чем её супруг. Ну и, как недавно узнал Арсений, а вместе с ним и весь свет, граф Макаров был мужеложец. Так вот в чём было дело. — Не будем? Спешить? — прошипел Макаров, очевидно, намеренный продолжать выдавать Арсению по паре слов в предложении. — Вы не медлили! Когда написали обо мне статью, опорочив меня перед… перед… — он запыхтел, то ли от возмущения, то ли от вполне реальной нехватки воздуха из-за произнесения слишком длинной фразы. — Перед всеми! Я потерял всё! Моя жена! Хочет развода! Мой отец от меня отрёкся! Дуэль! — рявкнул он. — Послушайте, уважаемый… — Я не собираюсь вас слушать! — заорал Макаров и пнул стул. — Я уже всё знаю! Это вы! Вы! Вы пишете эти мерзкие статейки со сплетнями! У меня есть доказательства! Вы разрушили мою жизнь! Дуэль! Арсений сглотнул. Дуэль была полнейшим идиотизмом. Рисковать своей жизнью ради такого эфемерного понятия, как честь? Добровольно идти на смерть? Это же практически самоубийство. — Я отказываюсь, — сухо ответил Арсений. — Я всем расскажу! Я расскажу, кто вы! — Рассказывайте, — он пожал плечами. Макаров со свистом выдохнул. — Но я не расскажу, если дуэль состоится. — Но мне будет всё равно, потому что к тому моменту я могу быть мёртв, — парировал Арсений, но задумался. У гипотетической дуэли могло быть три исхода: его убьют или ранят, он убьёт или ранит, что сильно претило всей его натуре, и они оба выстрелят в воздух или промахнутся. Все варианты, кроме смерти, привели бы к тому, что граф Макаров замолчал, а жизнь Арсения и Осуждалова продолжила бы идти своим чередом. Это, конечно, в случае, если его не ранят как-нибудь особо неприятно, что придётся ампутировать ногу или руку. Если на одну чашу весов поместить любую из его конечностей, а на другую — его карьеру и светскую жизнь, то конечность перевесит. Но всё же, всё же — два шанса из трёх, что это всё для него обойдётся. И если уж не кривить душой, Арсению бы не хотелось терять свой образ жизни. Ему в ней всё очень даже нравилось, за мелкими исключениями. Он внимательнее присмотрелся к графу Макарову. Тот не производил впечатление плохого человека. Скорее он был похож на дурака с непомерно раздутым эго и неспособностью сохранять верность своей жене, а также усмирять свои пороки. Но был ли он похож на человека, которому не чужда доброта и прощение? Был. Был ли он похож на человека, который в последний момент может передумать и договориться выстрелить в воздух? Был. Арсений не без удивления обнаружил, что приписывает Макарову хорошие качества лишь по одной причине: вряд ли бы Шастун связался с кем-то совсем уж бездуховным. — Мне будет нужна расписка, — резко сказал он. — Что? — Расписка, закреплённая подписью и печатью вашего поверенного, — медленно, всё ещё взвешивая почти принятое решение, ответил Арсений. — Где будет указано, что вы, такой-то такой-то, отказываетесь от обнародования любой личной информации обо мне и моей деятельности. Думаю, факт дуэли будет указывать неразумно, поэтому просто подпишите и возьмите документ с собой. Граф Макаров сузил глаза. — Вы не верите моему честному слову? — Не имею на то особых оснований. — Хорошо, — кивнул Макаров. — Будет вам расписка. Жду вас в шесть утра на Волковом поле. Когда он вышел, Арсений незамедлительно позвал Гаврилу и попросил убрать одинокую перчатку и, желательно, сжечь её.***
— Арсений, я не ожидал, что ты такой идиот, — сказал Слава, придерживая своего слишком норовистого коня, чтобы он шёл рядом с арсеньевским. — Я не идиот, — почти беззвучно и не очень уверенно ответил Арсений, потому что спустя сутки после появления графа Макарова в его гостиной он действительно начинал чувствовать себя идиотом. Ночной — а пять утра в ноябре это совершенно точно ночной час, — Петербург выглядел неприветливо. Вытянувшиеся вдоль улиц здания, казалось, осуждающе смотрели на них провалами оконных глазниц. Арсений выдохнул облачко пара и поправил меховой воротник, кутаясь. Он недолго раздумывал над тем, кого попросить быть своим секундантом. Матвиенко был совершенно неблагонадёжен и всё бы проспал, Захарьин явился бы, но после — независимо от исхода дуэли — растрепал бы об этом всему свету. Оставался только Чепурченко. Лицо у Славы было такое выразительное и с такой скоростью сменяло выражения, что после того, как Арсений огорошил его новостями, он смог даже на некоторое время отвлечься от своих переживаний, просто наблюдал за мимикой друга: шок, удивление, недоверие, паника, раздражение, страх — всё это так явно читалось, что Арсений заулыбался. — Ты будешь моим секундантом? — Тебе нужен врач! — воскликнул Слава и постучал пальцем по виску. — И мозгоправ для начала! Конечно, он рассказал ему и об Осуждалове тоже, и было очень странно впервые доверять кому-то эту тайну, но с Чепурченко Арсений даже не просил клятвенных обещаний никому не рассказывать, во-первых, потому что словесные клятвы ничего не значили, а во-вторых, потому что он был уверен, что Слава никому не расскажет. Он злился и ругался, театрально заламывал руки и ходил из стороны в сторону по его гостиной, но в пять утра, когда Арсений вывел коня на Галерную улицу, Слава уже был там. До Волковой деревни было около получаса езды, время, которое они провели в молчании, лишь изредка прерывавшемся Славиным нервным и недовольным бормотанием по поводу умственных способностей Арсения. Место дуэли находилось на левом берегу реки Волковки, окруженное небольшой рощицей, которая сейчас легко просматривалась — деревья стояли голые, тонкие, и в просветах между их стволами открывался вид на реку с одной стороны и на укрытое снегом поле — с другой. Когда они подъехали, со стороны поля появились ещё два всадника — Арсений легко узнал крупную фигуру графа Макарова, но никогда раньше не встречал его спутника — невысокого рыжеволосого мужчину с острыми чертами лица. Макаров выглядел бледным и злым. Арсений надеялся, что он начнёт сомневаться, но тот с виду всё так же был полон решимости. — Документ? — спросил Арсений и не узнал собственный голос — то ли от волнения, то ли от долгого молчания он показался совсем чужим. — Жень, — граф Макаров кивнул своему спутнику, и тот вытащил из седельной сумки конверт и протянул его Арсению. Документ был составлен вполне удовлетворительно — обещание не распространять информацию о роде деятельности графа Попова А. С., в случае невыполнения которого граф Макаров И. А. понесёт возможные судебные и финансовые издержки. Фамилию стряпчего, который заверил расписку, Арсений знал, что добавило уверенности в том, что всё может разрешиться благополучно. Если, конечно, сейчас они не перестреляют друг друга. Секундант графа Макарова взял на себя обязанности распорядителя дуэли и, торжественно встав между ними, начал с того, что предложил принести извинения и разойтись с миром. Только Арсений открыл рот, чтобы сказать, что этот вариант его полностью устраивает, как Макаров буркнул: — Никогда. План у Арсения вообще был не очень надёжный и состоял из бесконечных допущений. Допущение первое — Макаров не явится на дуэль (явился), допущение второе — Макаров не принесёт расписку, и Арсений откажется стреляться без неё (принёс), допущение третье — когда распорядитель предложит помириться, Макаров согласится (не согласился). Возможных лазеек оставалось всё меньше, и Арсений почувствовал, как по спине скатилась капля пота. Они взяли оружие — каждый принёс своё, Арсений вчера перебрал коллекцию отца, нашёл дуэльные пистолеты какого-то дрезденского мастера и около часа занимался их чисткой и смазкой. Потом проверил во внутреннем дворе — Розалия Ивановна, по её словам, чуть не умерла от испуга, когда раздался выстрел, и весь вечер ворчала, что Meister сошёл с ума. Мысли об экономке, как ни странно, принесли некоторое успокоение. — С пяти шагов, — сквозь зубы сказал граф Макаров. — Вы с ума сошли?! — рявкнул Слава, и Арсений бросил на него благодарный взгляд. — Это дуэль, а не убийство. С двадцати! — С десяти, — процедил Макаров. — С десяти, и ни шагом больше. Они отсчитали шаги, оставив на снегу ровную пунктирную линию следов, и повернулись друг к другу. Время очередного допущения, мысленно сказал себе Арсений. Ему полагалось стрелять первым, так как на дуэль вызвали именно его, и, не делая из этого особого представления, он вскинул руку вверх и выстрелил в небо. С ближайших деревьев сорвались вороны и, мерзко каркая, улетели прочь. Арсений не сводил глаз с графа Макарова. Тот недовольно поджал губы: неужели всерьёз думал, что Арсений будет в него стрелять? Вот сейчас, сейчас он тоже поднимет руку вверх, показывая, что принимает правила этой дурацкой игры, в которой мало что было от чести, а гораздо больше — от желания запугать оппонента и выставить себя сильным волевым человеком. Потешить свою душу. Арсений свою ничем тешить не собирался и вообще считал, что такое самолюбие — грех. Но считал ли так граф Макаров? Тот взвёл курок и поднял руку с пистолетом. Но вовсе не вертикально, как хотел Арсений, а прямо. Целясь в него. Как раз так, как Арсений совсем не хотел. Он старался не смотреть в чёрное дуло, но и не хотел отводить взгляда от Макарова, надеясь углядеть в нём хоть малейший признак смягчения и осознания, что это всё идиотизм для мальчишек, которые только вылезли из своих костюмчиков-скелетончиков. Неужели он сейчас умрёт? Так глупо. Граф Макаров пошевелился, переступая ногами, становясь увереннее, крепче, и прицелился снова, и в этот момент они услышали топот копыт. — Ёб вашу мать! — заорал знакомый голос. — Остановитесь! Арсений решился посмотреть, только когда Макаров оглянулся, всё ещё удерживая его на прицеле. Конечно, это был Шастун. На тонконогом вороном коне — такой, несомненно, преодолел путь до Волкова поля минут за пятнадцать, — расхристанный, в сорочке, выглядевшей как ночная, и непонятно как удерживающемся на плечах меховом манто, он казался сильно моложе своих лет — то ли дело было в неуложенных кудрях, которые от быстрой скачки совсем растрепались, то ли в огромных от испуга глазах, то ли в морозном румянце, залившем его щеки и грудь. — Макар, блядь! — рявкнул Антон и спешился. — Опусти пистолет немедленно. — Никак не могу, — ответил Макаров, но звучал он не так уверенно, как ещё минуту назад. — На кону моя честь. — На кону твоя задница! — Шастун встал перед ним, загораживая Арсения, и аккуратно взял за локоть, вынуждая направить пистолет вверх. — Стреляй в воздух, собака ты такая. — Антон, я… — Я сказал. Стреляй. В воздух, — тихо повторил Антон, и Арсений почувствовал, как бушующая внутри тревога сменилась чем-то не менее беспокойным, но чуть более приятным. Раньше он не слышал, чтобы Шастун разговаривал таким тоном, и, впервые столкнувшись, с удивлением осознал, что это ему нравилось. Он не видел лица графа Макарова, но ещё несколько мгновений тот стоял, не шевелясь, в захвате Антона. А потом раздался выстрел. — А теперь скройся, — прошипел Шастун, отступая. — И ты, — он бросил взгляд на секунданта Макарова, и тот съежился. — Да и я, пожалуй, поеду, — прошептал Слава Арсению. — Дуэль — это, знаешь ли, само по себе плохо, друг мой, но дуэль, на которую заявляется князь императорской крови? Нет-нет-нет, я маленький человек, у меня маленькие дела. Арсений пронаблюдал за тем, как они разъехались, не делая ни малейшей попытки подойти к своей лошади. — Почему? — просто спросил Антон, когда спина Чепурченко скрылась за деревьями. Арсений помедлил с ответом, не зная, что именно могло быть известно Шастуну. — Господи ты боже мой, — вздохнул Антон, окинув его взглядом. — Давайте пройдёмся. Они двинулись в сторону заснеженного поля, их шаги первые в этой части рощи. Небо на востоке начало синеть, но до восхода было ещё добрых два часа, не меньше. Было по-прежнему холодно, и Арсений плотнее запахнул пальто. Шастуну, казалось, мороз был нипочём — шуба всё так же еле держалась на его плечах, ворот сорочки распахнут, и её завязки мерно покачивались с каждым шагом. Арсению пришлось приложить усилие, чтобы не смотреть на его грудь. — Я так и не понял, в чём дело, — заговорил Антон, когда они вышли на поле и остановились, глядя на ровную снежную гладь. — Мне только доложили, что у вас дуэль с Ильей. С Ильей! Что вы могли с ним не поделить? Это из-за его сестры? И как вы вообще на это согласились? — он повернулся к Арсению. — Я не представлял, что вы человек, способный так рисковать. — Я думал, что граф Макаров удовлетворится вызовом на дуэль и стрельбой в воздух. — Да? — едко произнёс Шастун. — Что-то мне не показалось, что Макар собирался стрелять в воздух. Выглядело всё так, будто ещё секунда… — он встряхнул головой. — Он хороший стрелок, он бы не промахнулся случайно. Что произошло? Арсений посмотрел на него в упор. Рассказать верному другу Славе — это было одно. Макаров был нейтрализован распиской, вряд ли человек, который видел смысл в дуэлях, решится пойти против им же данного слова. Но распространять это дальше, тем более доверяться Шастуну — не слишком ли это было? — Я вас спас, — напомнил Антон. — Я имею право знать. — Это правда, — Арсений закусил губу, раздумывая. Нет, конечно, существовала вероятность, что его последнее допущение воплотилось бы в жизнь — что граф Макаров в последний момент выстрелил бы в воздух, но Арсений видел, что он даже с прямым приказом князя не сразу согласился, так что… — Я — Осуждалов. Антон моргнул. — Вы про этого сплетника? — К вашему сведению, колонка Осуждалова была создана с целью уличить свет во всех его пороках и грехах, — недовольно ответил Арсений. Шастун неверяще посмотрел на него, а потом вдруг рассмеялся. — Боже, — выдохнул он, — главный источник сплетен Петербурга!.. «Уличить свет», — он фыркнул и утёр глаза. — Такой вы смешной, Ваше Сиятельство. Так это из-за того, что вы написали про Макара и меня? Тогда, у княгини Варнавы? — Он вам не рассказал? — Понимаю, что вы себе вообразили, что у нас с Ильей крепкие и полные нежности отношения, но на самом деле мы друзья, которые лишь иногда, кхм, удовлетворяют некоторые потребности, — Арсений поморщился. — Мы встречаемся довольно редко и во время этих встреч обычно не делимся проблемами и переживаниями. Так что нет, я не знал. Слышал какие-то отголоски, что публикация усложнила его отношения с женой, но не более того. — А она, тем не менее, в достаточной степени усложнила его жизнь, так что он дважды проникал в моё жилище, пока, наконец, не нашёл доказательства того, что Осуждалов — это я, и не вызвал меня на дуэль. — Но почему вы согласились? — прошептал Шастун, и веселье соскользнуло с него, развеялось, сменившись тревожной серьёзностью. — Неужели votre vie privée стоит так дорого? Целую вашу жизнь? — Я посчитал это наилучшим выходом из ситуации, — Антон сделал маленький шаг к нему, снег скрипнул под его ногами. — Существовало несколько вариантов развития событий, ответвлений сценария, в которых граф Макаров мог бы отказаться, отозвать своё заявление, или выстрелить в воздух. — Но он не сделал ни того, ни другого, — Антон сжал челюсти. — И если бы не я, в воздух бы тоже не выстрелил. Выстрелил бы в вас. И попал. У него были очень тёмные глаза. Конечно, подумал Арсений, сглатывая, это потому, что вокруг было темно. У него были тёмные глаза, нахмуренные брови и сжатый рот — с его пухлыми губами узкой линии не вышло. — И тогда я бы не смог себя простить, — прошептал Шастун. — Но вы ведь… — Прошу, позвольте вас поцеловать, — он поднял руку и коснулся кончиками пальцев щеки Арсения. — Всего один поцелуй. Я знаю, что не ошибаюсь в том, что сама идея поцелуя с мужчиной вам не омерзительна, иначе я не посмел бы просить о подобном. Арсений не мог пошевелиться. Антон ошибался — о, в любой другой момент Арсений бы не преминул ему об этом сказать, пошутил бы над тем, как уверенно он заявил, что не ошибается в своих выводах, рассказал бы, насколько именно ему омерзительна идея поцелуя с мужчиной, и не только поцелуя, но и любых романтических контактов, как это греховно и грязно. Он бы обязательно всё это выложил Шастуну самым своим саркастическим тоном, если бы не тот факт, что идея поцелуя именно с Антоном вовсе не казалась ему отвратительной. Она казалась ему прекрасной. Восхитительной. Гениальной. От одной только мысли в груди разгорался пожар, охватывая всё тело, повышая его температуру так резко, что пальцы Шастуна, почти невесомо касавшиеся его щеки, скоро должно было опалить. Конечно, это было глупо. Что это могло значить для Антона? Разрешение вновь вспыхнувшей детской влюбленности или мимолетное сиюсекундное желание, вызванное всплеском эмоций из-за пережитой опасной ситуации? Вряд ли он придавал этому большое значение, но дело было как раз в том, что Арсений тоже не хотел этого делать. Он просто хотел поцеловать Антона. — Всего один. Рука Антона дрогнула, скользнула по его лицу, цепляя волосы за ухом, большой палец огладил щёку. Он подался было вперёд, но замер, заглядывая в глаза Арсения. Что он хотел там увидеть? В глазах Антона Арсений видел лишь лихорадочный блеск и нежность — совсем не то, чего он ожидал от порочного содомита, но, опять-таки, он крайне мало о них знал. Может, у них это было принято. Смотреть друг на друга так, словно другой человек был единственным, что имело значение. И не то чтобы Арсению это не нравилось, но он уже чувствовал, как дрожит от нетерпения, поэтому он обхватил Антона за шею и привлёк к себе. Арсений навсегда запомнит момент, когда их губы соприкоснулись. Что было странно, потому что думал, что даст себе поблажку, а потом замолит всё произошедшее и забудет как можно скорее. Но вместо этого он с пугающей уверенностью понял, что это с ним на всю жизнь. Не только волнующие физические ощущения, но и совершенно неожиданное чувство узнавания. Губы Антона были тёплые и сухие, и в первые секунды он почти не шевелился, то ли давая привыкнуть Арсению, то ли самому себе, а потом чуть отстранился и оставил совершенно невинный поцелуй — Арсений с большей страстью целовал крестьянских младенцев в лоб, — и продлил прикосновение, мягко прижимаясь к его губам. И когда Арсений решил, что это всё, Антон приоткрыл рот, лизнул его нижнюю губу и улыбнулся. Его язык был горячий, и Арсений тут же обхватил его губами, впуская, углубляя поцелуй. — Ваше Сиятельство, Господи, — прошептал Антон. Жар, который до этого заполнял всё тело Арсения, теперь, казалось, сконцентрировался внизу живота, его член дёрнулся, и это было так постыдно, он столько лет избегал именно этого, но у него совсем не осталось душевных сил думать о греховности происходящего. Всё, что он мог, это провести руками по телу Антона, обхватить его за талию, прижимая к себе, и почувствовать, что тот тоже был возбуждён. Шастун взял его за подбородок, заставляя запрокинуть голову, и опустился к его шее, провёл по ней губами, а затем и языком, вылизывая и посасывая кожу, которая тут же схватывалась морозом, и от этого контраста холода ноябрьского утра и горячего рта Антона у Арсения внутри всё плавилось. Антон вернулся к его лицу, снова накрывая своими губами его, целуя настойчиво и жадно, хотя, если честно, может, это Арсений был тем, кто превращал их поцелуй в невысказанное требование: ещё, ещё, ещё. Зачем он себя ограничивал? Почему он избегал мужчин и боялся того, как его к ним тянуло? Арсений никак не мог вспомнить, потому что сейчас это было совершенно лишено смысла — рот Антона, его худое, но крепкое тело, прижатое к нему, его руки, его запах, всё это было прекрасно и так правильно, что ощущалось как нечто божественное. L'Épiphanie. — Мы должны остановиться, — сказал вдруг Антон, у которого, очевидно, случилось какое-то своё личное прозрение. — Мы должны остановиться сейчас, иначе мы оба об этом пожалеем. Он убрал руки от Арсения и сделал пару шагов назад. Глядя на его тяжело вздымающуюся грудь, на подрагивающую ладонь, которой он закрыл глаза, Арсений вдруг заподозрил, что для Антона этот поцелуй, возможно, значил гораздо больше, чем для него самого. Поэтому он поклонился, сказал: — Ваше Высочество. И под тихий смешок Шастуна развернулся и пошёл к своей лошади. Вне физического контакта с Антоном он мгновенно растерял всю свою уверенность и по дороге домой, глядя на занимающийся рассвет, никак не мог перестать думать: действительно ли это так много значило для Шастуна? И если да, то как много это могло значить для Арсения?