Предубеждение и предубеждение

Дорогой читатель знает, что автор этих строк предпочитает говорить о мужчинах. Мужчины не только имеют множество способов себя защитить, но ещё и обладают несравнимо более толстой кожей, так что куда реже оскорбляются из-за досужих сплетен. Есть, конечно, примечательные исключения, но сегодня не о них. Сегодня о дамах. La gent féminine! Совершенно зря мы пытаемся свести их к каким-то унифицированным образам — свежей дебютантки, замужней чаровницы, почтенной матроны или обворожительной вдовы. Стоит нам подумать, что все дебютантки одинаковы, как вспоминается графиня Кузнецова, которая могла бы весьма успешно выйти замуж в первый же год — хотя не будем кривить душой! — в первую же неделю своего появления в свете. Но она не стала спешить с выбором, а теперь, быть может, и вовсе не хочет его делать. Или вот ещё пример — обворожительная вдовушка. Так и рисуется образ утончённой дамы в чёрном, которая загадочно поглядывает на вас, прикрывшись веером? Но что если дать этой даме мольберт, внушить ей идею, что она — будущее русской живописи, а также предоставить поддержку всеми любимого графа Шеминова? Внимательный читатель, конечно же, узнал, что автор говорит о баронессе Внедорожной, и задаётся вопросом: и что же тут такого? Баронесса уже давно наскучила своими творческими потугами. Она, очевидно, склоняется к тому же мнению, так что теперь помимо претензий на художественный талант, решила притязать ещё и на руку и сердце графа Попова, убеждая всех, кто спрашивает, что в ближайшее время будет объявлено об их помолвке. Правда ли это? Является ли она будущим русской живописи? На оба этих вопроса ответ одинаков.

Осуждалов С. «Петербургский листок»

— Ваше… — начал было Шастун, но Арсений на него зашикал. — Тише. — А что вы делаете? — шёпотом спросил Антон, подбираясь ближе и наклоняясь к его уху. От его тихого голоса и дыхания внутри будто сковало каждый орган. — Слушаю, как делал предложение, не мешайте, — рассеянно ответил Арсений. Баронесса Елизавета Внедорожная, одна из богатейших вдов света, сидела за мольбертом спиной к ним и, притворно ломаясь и периодически срываясь на хихиканье, рассказывала, как граф Попов молил держать их помолвку в секрете. — … я всё понимаю, — вздохнула она и приложила руку к груди. — Он — вдовец, я — вдова, вроде бы это было ожидаемо, удачная партия для обеих сторон, хи-хи. Но я удивилась! Граф Попов, конечно, красив и популярен, но я никогда не смотрела на него так. Ну, вы знаете, как на потенциального… мужа. — А вы?... — прошептал Шастун, задевая носом волосы над его виском. Звучал он встревоженно, что могло бы польстить Арсению, если бы он не был сейчас так сконцентрирован на усмирении плоти и духа — Антон был тёплый, стоял ужасно близко, и Арсений плечом чувствовал, как вздымалась его грудная клетка. — Ну так я вам всё и рассказал, Ваше Высочество. Частое дыхание Шастуна превратилось в сопение. Арсений вообще немного забыл о том, что был красивым. На уездных балах у него, конечно, были две главные поклонницы — графиня Щербакова и баронесса Мягкова. Но так давно и так явно они ему симпатизировали, что ему казалось, что и он, и они уже воспринимали это как игру: они им восхищаются, он вежливо позволяет, но все сохраняют дистанцию. Княжеский бал же практически в лицо бросил ему то, чему Арсений последние несколько лет не придавал особого значения. О своей красоте он знал примерно так же, как люди обычно знают свой рост и цвет глаз. В юные годы, когда Арсений ещё позволял себе мечтать о том, чтобы строить отношения с мужчинами, собственная красота пугала: он получал комментарии о том, как его хотели нарядить в женское и какая замечательная «тётка» из него бы вышла. Это отталкивало, тревожило и вызывало смутное желание сделать что-нибудь со своим лицом, чтобы стать уродливее. Когда же он принял решение связать жизнь с женщиной, красота потеряла свой смысл, потому что ему было совершенно неважно, найдёт ли его привлекательным будущая жена. Сейчас, казалось бы, положение должно было остаться неизменным — желательно, чтобы возможные кандидатки не испытывали к нему ничего, кроме прохладного дружеского расположения. Но ещё был Шастун. Арсений чуть повернулся к нему и скосил взгляд. Находил ли Антон его красивым? Судя по сцене у фонтана — весьма вероятно. Хотя могло ли быть дело в том, что ему нравились все голые мужчины без разбору? Арсений представил, как увидел бы мокрого графа Шеминова, и губы дрогнули в усмешке — его любимый персонаж колонки Осуждалова в такой ситуации выглядел бы жалко и комично, так что Арсению даже воображаемому Шеминову немедленно захотелось помочь. Но если бы он увидел мокрого Шастуна в одном белье… — Что вы так на меня смотрите? — спросил Антон. Ухо, в которое он шептал, пульсировало от набежавшей крови — очевидно, мозг решил, что это сейчас самая главная часть организма, которой нужна всяческая поддержка. — Как? — Я бы хотел с вами поговорить, — быстро и горячечно сказал Антон, но, к счастью, прежде, чем Арсений успел сообразить, что ответить, из толпы, собравшейся вокруг баронессы Внедорожной, прозвучало ехидное: — Ах, граф Попов, как пикантно! Это правда? И хотя проблема с тем, как тактично сказать, что вся история баронессы была собачьей чушью, стала гораздо актуальнее, в голове Арсения всё равно билась только глупая будоражащая мысль: о чём хотел поговорить Шастун? Внедорожная обернулась: её удивлённое лицо быстро приняло умоляющее выражение, и Арсений вздохнул. Ладно, ему было не жалко. — Это была моя вина. К сожалению, предложение не состоялось, но я был чрезмерно туманен и несдержан в своих формулировках, что, как я теперь понимаю, смутило баронессу, — он поклонился. — Приношу свои глубочайшие извинения. Баронесса неуверенно улыбнулась ему. Арсений всё понимал: оправдание было слабенькое, выставляющее её дурой, которая усмотрела помолвку там, где её не было. Но это было лучше, чем если бы он сказал, что разговаривает с ней второй раз за последние десять лет. Поэтому он многозначительно приподнял брови, всем своим видом показывая, что это всё, что он может ей предложить. — Ну-у-у, должна сказать, что если это было не предложение руки и сердца, то слова графа Попова были определённо скандальные, — сухо сказала баронесса, отворачиваясь от него. Вот так и протягивай человеку руку помощи — он на неё плюнет. — «Чрезмерно туманен и несдержан в своих формулировках», м-м? — передразнил его Антон, когда они отошли от Внедорожной и группы её слушателей. — Почему мне такого обращения никогда не доставалось? — Потому что Вашему Высочеству полагается всё самое лучшее. — Есть ощущение, что я чего-то недополучаю, — Шастун шутливо нахмурился и покачал головой. — Это разве не нормальное состояние членов императорской семьи? — Арсений часто заморгал. — Вам вроде всегда кажется, что можно из народа вытянуть побольше? — О-хо-хо, mon cher comte, вы что, после моего бала сразу в Сенат планируете? — А вы отправите? — Арсений выжидающе посмотрел на него. Шастун взял бокал с подноса мимо проходящего слуги, неспешно сделал глоток и принял задумчивый вид, глядя поверх головы Арсения. — Ну, знаете… С одной стороны, я вроде как обязан защищать честь и достоинство Государя. Как и все мы, конечно, но на мне обязанность особая, — протянул он. — А с другой, — он медленно перевёл взгляд на Арсения, — это же вы. Арсению одновременно хотелось и не хотелось спросить, почему то, что это был именно он, было важным, но он чувствовал, что ответ ему не понравится. Или наоборот — слишком понравится, что будет ещё хуже. — Ваше обещание больше не мешать мне в поисках невесты всё ещё в силе? — спросил он и с трудом удержался от того, чтобы не задрать голову: лицо Антона помрачнело так резко, будто неожиданно набежала туча. Откуда бы ей взяться в помещении, но кто знает, что Шастун приготовил для первого бала сезона кроме павлинов. — Конечно, Ваше Сиятельство, — ответил Антон. — Как и обещал, полно незамужних барышень. Он сделал шаг назад, коротко поклонился и отошёл. Гораздо более широкий выбор скорее усложнял, чем облегчал положение Арсения: большей части дам он не был представлен, хотя и знал о них по долгу службы. Стоило попросить Захарьина и Чепурченко познакомить его с приличными девушками, хотя, пожалуй, Захарьин тут был бы бесполезен. Из тех, кого Арсений знал лично, сразу выделялась графиня Макарова. Её вообще было легко заметить исключительно визуально — девушка высокая, статная, по нынешней моде слегка крупноватая, а оттого застенчивая и, как ему казалось, немного озлобленная. Это был её третий сезон, и особым успехом она не пользовалась. О, это было нехорошо, Арсений прекрасно это понимал, но озарение было слишком ценным, чтобы хоронить его под принципами морали и добродетельности. Так как ему внешность будущей супруги была абсолютно безразлична, то он мог себе позволить присмотреться к довольно-таки невзрачным барышням. Он не обманывался, полагая, что все они будут скромны, воспитанны и даже хотя бы ответно заинтересованы в нём, но всё же жестокие стандарты красоты делали что-то с характерами людей — и особенно женщин, — которые этим стандартам не соответствовали. Они превращали их в личностей куда как менее переборчивых и более благодарных любому шансу на отношения. У графини Макаровой был только один существенный минус — её брат, граф Илья Макаров, в конце лета целовался в саду у княгини Варнавы с Шастуном. Возможно, два ураниста на одну семью окажутся перебором. Но если известно будет только об одном из них, то ситуация не будет выглядеть критической. А об Арсении никто никогда не узнает. Просто потому что невозможно узнать ураниста, если только он сам об этом не скажет и если не застать его с мужчиной. — Графиня, — мягко сказал он, подойдя к ней. Девушка вздрогнула, хотя за приближением Арсения следила всё это время и дело было явно не в неожиданности. — Арсений Сергеевич, — пробормотала она и неловко присела в реверансе. — Разрешите пригласить вас на танец, — Арсений поднял на неё взгляд и улыбнулся — если бы он был чуть более опытен во всех этих играх, то в его арсенале была бы какая-нибудь отработанная чарующая улыбка, но её не было, и оставалось надеяться, что что-то похожее удалось изобразить. Судя по округлившимся глазам графини — удалось. — Я бы предпочёл вальс, но буду рад любому танцу, который у вас свободен. — Нет, вальс, вальс — прекрасно, — быстро сказала Макарова и чуть резковато ткнула в него бальной книжечкой. — Очень люблю вальс. Она, конечно, соврала. Судя по грации, с которой она двигалась, она не любила ни вальс, ни танцы в целом. Это Арсения немного расстроило — такую крупную и неловкую партнёршу было тяжёло вести, потому что она пыталась компенсировать неумение танцевать необычайно крепкой хваткой, и к завтрашнему утру он ожидал увидеть на плече синяки в форме пальцев графини. Но во всём остальном Елена Макарова была приятной: немногословная, что либо было признаком ума, либо того, что она умела скрывать его недостаточность; скромная — несмотря на вцепившиеся в Арсения пальцы, она сохраняла дистанцию и не позволяла себе прижиматься к партнёру даже в тех случаях, когда танец это подразумевал; и, что самое главное, она не вызывала у Арсения раздражения. Воодушевленный, Арсений горячо похвалил её за танец, что заставило графиню трогательно покраснеть, и с нахлынувшей энергичностью снова обратился к девушкам в зале. Он танцевал с баронессой Мягковой (и смеялся, потому что та, конечно, была чудо как остра на язык и наблюдательна), графиней Муратовой (старой девой по меркам света, но, опять-таки, Арсений решительно настроился выбирать девушек, которые уже долгое время безуспешно выходили в свет) и графиней Яровицыной (это он зря, она в итоге всю мазурку пересказывала ему труды какого-то английского философа Милля о равноправии полов). Во всем этом было прекрасно сразу несколько вещей: во-первых, Арсений, наконец, мог танцевать, в бальных книжечках обнаруживались пустые строки, а иногда и целые страницы, но он, конечно, вежливо делал вид, что ничего не замечает. Во-вторых, поиск супруги снова начал казаться делом легко разрешимым, даже графиня Яровицына, которая не пользовалась популярностью как раз из-за своих либеральных взглядов, не смогла ему отказать и, более того, получила удовольствие и от танца, и от самого факта приглашения. Ещё несколько балов и Арсений сможет определиться с кандидатурой, сделать предложение и закрыть, наконец, этот вопрос. Но вот третий момент, который его радовал, выбивался из общего списка. И не просто выбивался, а вообще превращал весь список в бессмыслицу. Каждый танец за ним напряжённо следил Шастун. Иногда он при этом танцевал сам, и, казалось, вовсе не обращал внимания на своих партнёрш, потому что как только Арсений поднимал глаза, то сразу встречался взглядом с Антоном. Иногда Шастун пропускал танцы, оставался у буфета или разговаривал с пожилыми дамами и господами, расположившимися на диванах и креслах у стен зала. Тогда он смотрел на Арсения почти безотрывно — изучающе, внимательно. И Арсению это нравилось. Он убеждал себя, что в этих взглядах не было ничего греховного. Их нельзя было трактовать как похотливые или — Боже упаси — влюблённые. Вот то, как Шастун смотрел на него у фонтана, совершенно точно было полно чего-то… нехорошего. Но сейчас это было просто внимание. Может, ему нравилось, как Арсений танцевал. Может, он завидовал. Может, зная о том, что Арсений ищет себе невесту, наблюдал, каких именно девушек он выбирает. Определённо, существовали десятки объяснений, почему Антон смотрел на него почти весь вечер. Только вот объяснение, почему это нравилось Арсению, было только одно. — Узнаю молодого Арсения, — Захарьин схватил его за локоть и повёл к одному из столиков — ужин накрыли в двух гостиных, прилегающих к бальному залу. Около дюжины круглых столов, золотые приборы и блюда из тончайшего фарфора. Электричества в гостиных не было, поэтому в залах тянулся приятный аромат горящих свечей. Роскошно, хотя и без ледяных скульптур, о которых ему писали информаторы. Арсений недовольно посмотрел на слуг, прекрасно зная, что кто-то из них, и не один, точно писал заметки для Осуждалова. — Натанцевался? — Мог бы ещё, если было бы с кем. — Да тут почти любая готова, уверен, даже Юсупова тебе не откажет. — В отличие от тебя, мой дорогой друг, я танцую не только ради удовольствия, но и с вполне конкретными матримониальными намерениями. И княгиня Юсупова в них никак не вписывается, — сухо ответил Арсений, садясь за стол. — Но она бы хотела, — Антон поиграл бровями, — в них вписаться. Но ты что же, серьёзно хочешь мне сказать, что ты танцевал с барышнями, которым можешь сделать предложение? Елене Макаровой? — А что, — Арсений незаметно осмотрел гостиную в поисках Шастуна, — что не так с графиней Макаровой? Это ты не смог бы дотянуться до её лица, для меня же вполне подходящая партия. — В тех случаях, когда я не могу дотянуться до лица женщины, я могу её уложить. В постели, хороший мой, рост не имеет значения. — Фу, — только и сказал Арсений и, наконец, заметил Антона. Тот вёл к столу в противоположном конце зала княгиню Кузнецову. — Расскажи мне лучше, слышал ли ты что-нибудь о Шастуне и какой-то австрийке. — О-о-о, о Шастуне, — довольно протянул Захарьин. — А почему у него не спросишь? Вы же с Его Высочеством лучшие друзья? — Если это ревность, то ты прекрасно знаешь, что никаких лучших друзей у меня нет, есть только личности, которым я чуть более склонен прощать их пороки. — Ранил, — Антон схватился за сердце и закатил глаза. — Все эти годы я был уверен, что у нас с тобой une tendre amitié. — Ну что во мне нежного, — хмыкнул Арсений. — Это тоже вопрос к Шастуну, — Захарьин громко рассмеялся, чрезвычайно довольный собой. — Но да ладно. Слышал я про австрийку, какая-то там фон Бест или что-то в этом духе. Планируют на Рождество пригласить её в Зимний — явно, чтобы попробовать сосватать. Для цесаревича невеста мелковата, поэтому и начали перебирать, кому ещё она может предназначаться. И Шастун вполне возможный вариант, — он замолчал, пока слуга расставлял тарелки на их столе, и продолжил только после того, как тот ушёл. — Как мы оба знаем, Шастун из императрицы верёвки вьёт, а вот Государя он наоборот раздражает, так что, может, по царскому велению Антуану невесту-то и всучат. Неприятное скребущее чувство в грудной клетке объяснялось, конечно, просто: Арсению теперь надо было как-то извернуться и подать информацию для колонки Осуждалова так, чтобы Захарьин не узнал в ней свои же собственные слова. Радостное оживление, охватившее Арсения во время танцев, спало, и после ужина он не хотел ни возвращаться в бальную комнату, ни вообще оставаться во дворце. На таких больших балах выискивать хозяина, чтобы попрощаться, было затеей провальной, а потому уход по-английски не осуждался. Чем Арсений и решил воспользоваться — дождавшись, когда оркестр снова начал играть, он неспешным шагом двинулся к выходу. Бельэтаж был почти пуст, за исключением нескольких слуг, и Арсений начал спускаться по парадной лестнице, уже набрасывая в голове план грядущей колонки — обязательно надо будет написать о том, что Шастун поскупился на ледяные скульптуры, а осётр был пересолен и вообще на вкус как из Невы в городской черте. — Ваше Сиятельство! — раздалось у него за спиной. — Подождите! Арсений замер и посмотрел прямо перед собой — слуга у подножия лестницы вытянулся в струнку и придал лицу самое подобострастное выражение. — Ваше Сиятельство, — Шастун остановился за его спиной. — Уже уходите? — К сожалению, — Арсений повернулся. — Возраст не позволяет веселиться всю ночь. Но бал чудесный, премного благодарен за возможность пользоваться правами свободного человека и гражданина. — То есть танцевать со всеми, с кем хотите? — смешливо уточнил Антон. — То есть танцевать со всеми, с кем хочу. — Рад, что ваше желание исполнилось, — нет, каков нахал, подумал Арсений, сначала сам же мешал ему, а теперь ведёт себя как джинн из волшебной лампы. — У меня тоже одно было, и, надеюсь, вы в достаточно хорошем расположении духа, чтобы его исполнить. Я хотел с вами поговорить. Арсений развёл руками, всем своим видом показывая, что готов выслушать. — Нет, не здесь, — покачал головой Шастун. — Это быстро, прошу вас, — и он начал подниматься по лестнице, идя спиной вперёд и не сводя взгляда с Арсения. — Но разговор не для лестницы. — Не могу представить себе разговор, который Ваше Высочество не могло бы со мной провести на лестнице, — вздохнул Арсений, но пошёл за ним. Антон повёл его в восточную часть дворца — здесь было тихо и безлюдно, стоило полагать, что вся обслуга была занята приёмом. Они прошли небольшую уютную гостиную, совсем не похожую на те, что примыкали к бальному залу — эта была в спокойных тёмно-зелёных тонах, с мебелью не столько вычурной, сколько явно удобной. Комнатой часто пользовались: на одном из диванов лежали примятые подушки и выбивающийся из обстановки вязаный плед, из-под кресла торчали домашние туфли, а на кофейном столике высилась стопка книг и лежали разворошённые газеты. Но только когда они вышли из гостиной в анфиладу, Арсений понял, что Шастун вёл его в свои личные покои. К счастью, они остановились в следующей же комнате, которая оказалась кабинетом — интересный кожаный диван в форме полумесяца, широкий дубовый стол у окна, на котором, кроме бумаг и нескольких статуэток, Арсений заметил трогательный портрет матери Шастуна в изящной золочёной рамке и бюст императрицы. — Назидательно, — оценил Арсений, кивнув на него. — Помогает собраться с мыслями, — хмыкнул Антон. — Э-э-э, всё ли вам понравилось? — Как-то плохо светлый лик Её Императорского Величества на вас действует. Вы меня об этом уже спрашивали. — Вы не делаете это легче, — вздохнул Шастун и, заложив руки за спину, начал расхаживать по кабинету. — Может, хотите выпить? — Нет, благодарю, — ответил Арсений и, за неимением лучшей альтернативы, начал рассматривать картины на стенах. Одной из них оказался семейный портрет — князь, княгиня и подросток-Шастун. Такого Антона Арсений помнил — от него можно было ожидать каких-нибудь ребяческих подлостей, поднадоевших обзывательств вроде le comte Popotin и прочей юношеской ерунды. Чего ожидать от нынешнего Шастуна, который, кажется, начал ускоряться в своей нервной ходьбе, он не знал. — У фонтана… — начал было Антон и запнулся. Арсений эту запинку всецело поддерживал — он не был готов обсуждать то, что случилось у фонтана, ни сейчас, ни когда-либо в обозримом будущем. — Нет, раньше… Когда вы… — Арсений терпеливо ждал. — Графиня Яровицына совершенно вам не подходит! — Прошу прощения? — обалдел Арсений. — Не просите, — даже находясь во встревоженном состоянии, Антон не изменял себе. — Зоя Яровицына будет вам ужасной женой, она непомерно свободолюбива, считает себя угнетённой патриархатом и, скорее всего, не сегодня так завтра отправится в Сибирь. — Сибирь мне нравится, — сказал Арсений, всё ещё не понимая, что происходило. — Вам там делать совершенно нечего! Баронесса Мягкова — ещё хуже, она слишком болтливая и слишком… она всё — слишком. Нет, не перебивайте! — он пригрозил ему пальцем, с удивлением посмотрел на свою собственную руку и решительно стянул перчатки. — Что касается графини Макаровой, то её брат не даст вам благословения. Он к вам крайне негативно настроен, уж простите, не знаю, по какой причине. — Если я правильно понял, мы сейчас обсуждаем дам, с которыми я сегодня танцевал, и вам решительно не нравится ни одна из них, — медленно произнёс Арсений. Медленно — потому что каждое сказанное слово казалось ему бредом сумасшедшего. — Не просто дам, с которыми вы танцевали. А дам, которых вы явно рассматриваете как потенциальных невест, — Антон, наконец, чуть успокоился, и теперь только то, как он комкал в руках снятые перчатки, выдавало его волнение. — Вы — мой старый друг, и я чувствую некоторую ответственность за ваше будущее и семейное счастье. — Я на вас такую ответственность не возлагал. Но спасибо за советы, Ваше Высочество, я приму к сведению, — Арсений закусил губу. — Это всё? Взгляд, которым его одарил Шастун, было почти невозможно выдержать — Арсений не знал, что это было такое, но этого было так много, как, наверняка, и слов, которых Антон так и не сказал, вместо этого вывалив на него личностные оценки девушек. Он моргнул, прерывая зрительный контакт. — Да, — сказал Антон и опустил голову. — Надеюсь, что в следующий раз вы позволите мне представить вас девушкам, которые будут куда лучшей партией, — он говорил всё тише, а к концу фразы и вовсе почти перешёл на шёпот. — Буду крайне благодарен, — кивнул Арсений. В груди горело, словно там растекалась раскалённая лава. Если он простоит в этом кабинете ещё хоть немного, то она прожжёт в нём дыру. Надо было уходить. Антон всё так же на него не смотрел, и Арсений начал осторожно пятиться — всего с десяток шагов до двери, а там он пробормочет что-нибудь невразумительное и сбежит, — но тут Шастун поднял голову и сказал: — Неужели вы совсем не догадываетесь, почему я всё это делаю? Возможно, он это прошептал. Потом, когда Арсений вспоминал об этом, бесконечно прокручивая разговор в голове, ему казалось, что всё-таки прошептал. Но в моменте вопрос прозвучал так громко, что у него заложило уши. — Ни малейшего понятия, Ваше Высочество, — ответил он и сглотнул. — Ни малейшего? — Ни малейшего. Он не мог отвести от него взгляда, не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться, а хуже всего, что когда Антон начал медленно к нему приближаться, Арсений ещё и понял, что попросту не хотел. Не хотел не смотреть, не хотел уходить. Хотел только знать. — Вы же очень умный, — сказал Антон, остановившись перед ним. Надо было уходить, надо было бежать со всех ног, но вместо этого Арсений стоял, словно со стороны наблюдая, как Антон поднял руку — плавное, осторожное движение, как будто он боялся его спугнуть, — и прикоснулся к щеке Арсения костяшками пальцев. — Вы такой умный, что если вы хоть чуть-чуть подумаете, то сразу всё поймёте, — прошептал он, и его дыхание коснулось губ Арсения, и его глаза были так близко, и смотрели так ласково и взволнованно, и вот именно это — а вовсе не баронесса Мягкова! — было слишком, что Арсений, наконец, обрёл власть над своим телом, отстранился, отвесил чересчур резкий поклон и сбежал. Он бы мог назвать это «ушёл», но, к сожалению, достаточно хорошо владел словом, чтобы понимать — это определённо было позорное бегство.