Осуждалов С. «Петербургский листок»
Самое смешное — или обидное, чёрт его знает, Арсений в последние недели был не в ладу со своими эмоциями, — что он узнал об этом от информаторов Осуждалова. Возможно даже, что записка была от кого-то из слуг, что в течение января видели их во дворце Антона. Их — счастливых, хохочущих, обнимающихся чуть ли не у каждого угла в те редкие моменты, когда они покидали спальню. В первые дни Арсений ещё пытался хранить какую-то конспирацию, но потом решил, что хочет просто немного пожить. Какая разница, кто эту его жизнь увидит. Как ни странно, о нём Осуждалову никто не написал, ни одной новости о павшем графе Попове, ни одного словечка о его визитах, ничего. Скорее всего, Антон смог убедить прислугу хранить всё в тайне. Но запрет, очевидно, касался лишь Арсения, потому что о том, что князь уехал в Австрию, чтобы нанести ответный визит графине фон Бейст, Осуждалову сообщили почти незамедлительно. Эта новость застала Арсения в Малиновке — он приехал в начале февраля, чтобы закупить новый скот для молочной фермы и проследить за расширением производства. Поместье зимой всегда казалось чужим, и проводя ночи в стылых комнатах, которые никак не могли прогреться, Арсений думал только о том, чтобы скорее вернуться к Антону — ему почему-то казалось, что у них ещё есть время. А ведь поначалу он был уверен, что счёт идёт на дни, потом — что на недели, а потом и вовсе сумел обмануть себя здравыми рассуждениями о том, что о помолвках обычно объявляют весной, так что до марта, а то и до апреля, пока не начнёт теплеть, ему совершенно не о чем беспокоиться. Но все эти оправдания, и эти выдуманные отношения, этот маленький тайный сад, в котором значение имело только то, что происходило между ним и Антоном, конечно, не могли устоять перед натиском внешнего мира. Прусский канцлер начинал готовиться к войне, притворяясь, что готовится к заключению очередного союза, и это не могло не взволновать императора, так что Антон был выслан в Австрию почти без предупреждения. Ну, во всяком случае, Арсению хотелось верить, что без предупреждения. Письмо от Антона Семён принёс со всей остальной корреспонденцией, и Арсений его сперва отложил, как обычно оставляют самый лакомый кусочек, но после прочтения известий от информаторов решил даже не открывать, а сразу бросил в камин. Что там могло быть? Извинения и объяснения, что-то, вызывающее жалость, отчего у него непременно бы защемило сердце, — этого всего Арсений не хотел. Ему не оставили никакого настоящего выбора, но он отчаянно вцепился в единственную возможность: сделать так, чтобы последним воспоминанием об Антоне стало не прощальное письмо, или, того хуже, предложение стать любовником, а то утро перед отъездом в Малиновку. Они расстались накануне ночью, и Арсений вернулся к себе, чтобы после завтрака отправиться в путь, но в итоге не выдержал — в четыре часа утра выскочил из дома, преодолел знакомый путь по Галерной, отпёр калитку и боковую дверь выданными ключами, прошёл сквозь спящий ещё дворец, чтобы найти Антона в кровати. Тот уже спал, и Арсений, не раздеваясь, залез к нему под одеяла, прижался к тёплому телу, начал целовать лицо, такое недовольное спросонья, и не мог не подумать уже в который раз, что это могло бы быть его жизнью. И оно и не стало. Он решил задержаться в Малиновке, потому что мысль о возвращении в Петербург, о том, чтобы снова увидеть дворец Антона, да даже и собственную гостиную, в которой тот слишком часто появлялся, — эта мысль не пугала, но тяжело давила: Арсений не был к этому готов. Стылые комнаты усадьбы нагрелись от постоянного присутствия людей, дворовые свыклись: поначалу они были недовольны внезапным визитом барина, будто в это время года поместье принадлежало им. И Арсений на первых порах так себя и чувствовал — гостем в своей собственной жизни. Но через пару недель привык. Прошло Сретение, и Арсений провёл почти весь день в церкви, чем смутил Матвея Емельяныча и его дочь Светлану — после странной эскапады в начале осени оба явно чего-то от него ждали, и возвращение в Малиновку могли трактовать как признак его заинтересованности. Арсений пока не знал, что с этим делать, но смутно помнил, что женитьба на поповской дочке казалась ему вполне разумной. Марья Владимировна смотрела хмуро и явно подмешивала ему в чай двойную порцию варенья. Колонка Осуждалова продолжала выходить и, на удивление, не теряла в своей язвительности, хотя Арсению казалось, что он больше не сможет писать. Но он смог, и это открытие посчитал добрым знаком. Пусть сейчас он думал, что больше никогда не будет собой, но всё вокруг словно нашёптывало: будет. Ещё как будет. И он заставлял себя каждый день влезать в этот костюм прежнего графа Арсения Сергеевича Попова. Тот прирастал обратно нехотя, с трудом, любой прогресс откатывался за ночь: иногда ему казалось, что Антон ему снился, но снов он не помнил, только просыпался со стоящим членом — вот и вся любовь, одно только плотское влечение. Но Арсений упорно шёл дальше: работал, ходил в церковь, а когда узнал, что княгиня Варнава вернулась в своё поместье, по собственному желанию нанёс ей визит. С Екатериной Владимировной его связывали крепкие и давние отношения, и в первую очередь она ассоциировалась вовсе не со своим племянником, а с той чуть ли не родительской поддержкой, оказанной в тяжёлые полунищие годы. Это было решение правильное, потому что общение с ней — вечерние чаепития и короткие прогулки в приусадебном парке, — лишь помогло ещё лучше срастись с собой прежним. Княгиня, должно быть, о чём-то догадывалась, потому что в разговорах упоминала абсолютно всех членов высшего света — никто не оставался без едкого комментария, но избегала говорить об Антоне. Впрочем, Арсений по этому поводу не испытывал особой благодарности: об Антоне он всё равно думал ежечасно, и упоминание его имени другим человеком не могло сделать больнее. К марту стало легче. Он знал, что Антон всё ещё не вернулся — дорога до Вены могла занимать от десяти до пятнадцати, в случае непогоды, дней, но в Петербург, пусть и незанятый Антоном, Арсений возвращаться не спешил. Всё ещё было холодно, иногда срывался снег, но в воздухе уже пахло совсем особенно — слаще и чище. Весна была близко. Арсений отправил слуг в город, чтобы забрали его вещи, и приказал открыть в поместье все комнаты. Когда княгиня Варнава объявила о том, что хочет провести весенний бал (указав в приглашении, что все обязаны вести себя наиприличнейшим образом и не забывать о том, что идёт Четыредесятница — что значило, что подавать будут только вино, про которое она будет с серьёзным лицом шутить, что это церковное), Арсений попросил разрешения пригласить Светлану. Его день рождения прошёл почти незамеченным: Марья Владимировна испекла пирог, Захарьин заехал, чтобы подарить огромный пакет из вольфовского книжного — Арсений даже не стал заглядывать, потому что знал, что друг, хотя и ведомый самыми искренними чувствами, никогда не придавал значения содержанию, а ориентировался исключительно на вычурные обложки, так что внутри мог оказаться как и вполне недурственный Распе, так и книги из серии Золотой библиотеки для детей младшего возраста. Захарьин, в отличие от Варнавы, тактичностью не отличался, да и не имел оснований беспокоиться о душевном состоянии друга, поэтому незамедлительно вывалил на Арсения все новости об Антоне: и о том, что поехал он действительно с матримониальными намерениями, и что отправили с ним фрейлину Галич и чуть ли не четверть царской охранки, и что видели его с Лихтенштайнами, а вот о самой помолвке пока известий не поступало. Арсений не обманывал себя: слушать это было трудно, вдохнуть полной грудью — почти невозможно, так сдавило. Но, проводив Захарьина до ворот, он не мог не заметить: он это пережил. А, значит, это пройдёт.***
— Что-то не так? — тихо спросила Света. Арсений с улыбкой покачал головой, подхватывая её маленькую ручку. Всё было не так. Миниатюрное и мягкое женское тело, низкий рост, внимательный и испуганный взгляд тёмных глаз, тонкие губы и даже то, как она позволяла ему вести в танце — удивительно покорно, сразу же доверяясь полностью, — всё это было совершенно не правильно. Княгиня Варнава, решив, что хочет весенний бал, казалось, готова была поспорить с самой природой — за окном завывала метель, пусть и слабая уже, последнее дыхание зимы, — а внутри её поместья всё цвело пышным цветом. Арсений был совершенно уверен, что она ограбила все цветочные магазины Петербурга и не только, потому что несколько дней назад княгиня самолично заявилась к нему с двумя слугами и потребовала показать оранжерею. Больше она никаких разрешений не спрашивала: только деловито щёлкала пальцами и указывала на цветы, которые хотела. У Арсения их было не так много — несколько розовых кустов и только-только раскрывшиеся в тепличных условиях нарциссы, — и Екатерина Владимировна забрала все, не преминув прокомментировать их дохлый вид. Прибыв на бал, Арсений даже сумел обнаружить свои растения — розы украшали одну из колонн в бальном зале, а нарциссы мелькали среди цветочных композиций на столах в гостиной. Но больше всего привлекала внимание глициния — пышные лианы сиреневых цветов свисали с потолка, где-то чуть не касаясь голов гостей. Пахла она, к счастью, слабо, но её было так много, что тонкий аромат наполнял все поместье. — Красиво, — отметила Светлана, когда он повёл её к диванчику после танца. Арсений вяло улыбнулся. Антон бы сказал, что это по меньшей мере странно, превращать дом в клумбу. Или что он не может понять, бал это, или чьи-то похороны. — Так красиво, что я не могу понять, это клумба или где-то здесь должна быть могила моего дядюшки. Он застыл, сжав руку Светы так сильно, что та тихо ойкнула. — Mademoiselle, — Светлана обернулась, оставив Арсения пялиться в цветочную стену, — content de vous revoir. Она сделала реверанс, но ничего не ответила, и Арсений, который был занят подсчётом соцветий глицинии, не сразу сообразил, в чём было дело: Светлана не знала французского. — Уверен, Светлана Матвеевна, вы тоже рады видеть вашего давнего знакомого, Его Высочество, — Арсений повернулся, но смотрел только на свою спутницу. — Крайне рада, барин. То есть, Ваше Высочество. — Антон Андреевич, — ласково предложил Антон. — Антон Андреевич, — кивнула Света. — Прошу меня извинить. Очень рада была снова с вами повидаться. Арсений Сергеевич, спасибо за танец. — Позвольте вас проводить? — Арсений протянул было руку, но Светлана уже отошла от них и поспешно затерялась среди гостей. Антон шагнул, чтобы попасть в его поле зрения, перегородил, конечно, весь обзор, и сложил руки на груди. — Арсений, — негромко сказал он. — Ваше Высочество, — кивнул Арсений, пытаясь найти, на что смотреть. В конце концов он уставился на завиток кудряшки над ухом Антона. Её немедленно захотелось заправить. — М-м-м, Высочество, — недовольно протянул Антон. — Как поживаешь? — Неплохо, — сухо ответил Арсений. Как ни странно, давящее чувство в груди, преследовавшее его все эти недели, исчезло. Это было грустно, потому что причина была предельно ясна — близость Антона, — но Арсений решил, что подумает об этом позже, и глубоко вдохнул: аромат глицинии слышался явственнее, чем ему казалось до этого. — Почему не отвечаешь на мои письма? Письма от Антона Арсений приказал выбрасывать, даже не сообщая ему о том, что они приходят. Приятно, что Семён исправно исполнял наказ, но под ложечкой засосало: значит, он всё-таки ему писал. — Не имел удовольствия их получить. — Не имел… — Антон шёпотом выругался. За его спиной грянуло музыкальное вступление — мазурка. — Арсений, нам надо поговорить. Не могли бы мы… — Я вас внимательно слушаю. — Ладно, — Антон встал рядом, задев его плечом. — Тётушка сказала, что ты не сегодня так завтра сделаешь предложение поповской дочке. — Планируете увести её у меня? — Планирую понять, что происходит. Как кровопускание, подумал Арсений. Полоснуть ножом по коже, дождаться, пока не спадёт давление, — главное, сделать всё быстро. — Пожалуй, я должен извиниться за то, что не был с вами предельно откровенен. Но я никогда не планировал продолжать наши отношения после того, как любой из нас вступит в брак. Или даже объявит о подобном намерении. Так что ничего особенного не происходит, я, как и до всего произошедшего, намереваюсь жениться и создать семью, — он скосил взгляд, но кроме размытого силуэта ничего не увидел. — Быть вашим любовником, вашим мальчиком для… ебли никогда не входило в мои планы. — Чего?! — рявкнул Антон и повернулся к нему. — Быть моим мальчиком для ебли?! — Тише, — зашипел Арсений. Вряд ли получилось грозно, потому что теперь он, наконец, смотрел на Антона, и это, предсказуемо, хотя и почти против его воли, заставило сердце трепетать. Глупое, глупое сердце. За такой короткий срок Антон ничуть, конечно, не изменился, разве что волосы отросли — должно быть, не успел подстричься после возвращения в столицу, — и под глазами залегли глубокие тени. — Я вообще планировал, что в этих отношениях мальчиком для ебли буду я, — зашептал Антон, но с каждым словом он говорил всё громче. — Так вы же женитесь. — Нет, это ты явно собираешься жениться! — Потому что ты собираешься. — Я же сказал, я собираюсь быть твоим мальчиком для ебли! — Да тише ты! — Я сейчас заору это на весь зал, если ты немедленно не объяснишься! — Выйдем, — бросил Арсений, уже разворачиваясь в сторону выхода на балкон. — А я сразу сказал, — пробурчал Антон ему в спину. На балконе было холодно и скользко — снег почти сразу таял на шахматной плитке пола, образуя лужи. Арсений остановился у перил и, запрокинув голову, шумно выдохнул. Сердце делало попытки вырваться из груди, но никак не могло определиться, в какую сторону лучше — вверх, вниз или прямо, напролом через рёбра. За спиной раздался тихий щелчок закрывающейся двери. — Я не собираюсь жениться, — сказал Антон и встал рядом. — Да, меня именно за этим отправили в Вену, и да, я был не прав, что не обсудил эту ситуацию с тобой раньше. Но до самого дня отъезда я думал, что это всё как-то разрешится без моего участия. Но Его Величество заартачились, и пришлось ехать. — Я не мог этого знать. — Заранее — да, и это моя вина. Но я написал тебе письмо и отправил его в день отъезда. — Я получил известие о том, куда и зачем ты поехал, раньше. И, — Арсений скривился, — решил, что не буду травить себе душу, читая твои извинения. — Ну, и дурак, — как-то совсем по-детски обиженно сказал Антон и, стянув перчатки, начал водить пальцем по припорошённым снегом перилам. — Я там, кажется, даже не извинялся, кстати. Нет, может, за то, что не успел заняться с тобой любовью напоследок, — Арсений закусил щеку изнутри, чтобы не улыбнуться. — Если хочешь знать, то графиня фон Бейст сама была не в восторге от перспективы выйти за меня замуж, поэтому мы сговорились и три недели притворялись, что нас друг от друга тошнит. Ещё мне постоянно приходилось хамить её отцу и делать пошлые намёки его жене. — А что Государь? — Ой, — Антон цокнул языком. — У него примерно раз в полгода появляется желание куда-нибудь меня приткнуть, чтобы глаза не мозолил. Это уже вроде игры. Когда я приехал, он меня расцеловал в обе щеки и сказал, что я большой молодец и тонкий политик, потому что за это время они с канцлером передоговорились. — Значит, никакой свадьбы? — Арсений, в моем случае никакой свадьбы никогда и не было в перспективе. И не будет. К тебе вот, правда, вопросы. Арсений повернулся к нему, чтобы с удивлением обнаружить, что несмотря на уверенный и даже чуть смешливый тон, он явно волновался: кусал губу и хмурился, а перила были исчерчены десятками перечеркнутых палочек. — Я просто хотел защитить себя, — тихо сказал Арсений. — От меня? — От тебя. И от всего того, что я к тебе чувствую. Я боялся, нет, всё ещё боюсь думать о том, что это может быть надолго. Не могу и страшусь представить возможное будущее, хотя, — он сглотнул, — хотя хочу его. Я всю жизнь запрещал себе даже думать об отношениях с мужчиной. А когда появился ты, это и вовсе казалось мне форменным безумием. — Почему? — Ну, потому что где ты, Антон, и где я. Как могу я быть достоин… — Достоин? Достоин?! — Антон схватил его за руки. — Да дурацкие перчатки! — он быстро стянул их с рук Арсения и швырнул с балкона. — Ты считаешь себя недостойным? — Нет, ну я достоин многих вещей, определённо, — неуверенно пробормотал Арсений, чувствуя, как в горле поднимается смех. Или это были слёзы. Или всё сразу. — Но не Вашего Императорского Высочества, благоверного государя… — Заткнись, — засмеялся Антон, прижимаясь к его губам в крепком поцелуе, — просто заткнись, Господи Боже мой, ну какой ты идиот, — Арсений пытался остановить его, утянуть в поцелуй, но Антон продолжал говорить, прерываясь на каждом слове, чтобы поцеловать то в губы, то в щёки: — Я люблю тебя, Арсений. Я люблю тебя давно. Какое в жопу достоинство и благоверные государи. Я хочу быть с тобой всю свою жизнь, и если на следующей неделе царь решит сослать меня в Сибирь, я тебя даже спрашивать не буду, ты поедешь туда со мной. — Нет, но не так же радикально, — фыркнул Арсений. — Так радикально. Единственное, что меня остановит, это только то, что ты меня не любишь, — он остановился, касаясь губами его виска. Арсений тоже замер. — Это момент, когда ты говоришь, что любишь меня, ну, — сказал Антон и пнул его коленкой в бедро. — Давай, начинай, можешь даже с «Ваше Высочество великий князь Антон Андреевич». Арсений чуть отклонился, чтобы заглянуть в его лицо. На балконе должно было быть холодно, судя по тому, что снежинки на волосах Антона не таяли, но казалось, что они оба стояли возле камина, так ему в этот момент было тепло. Он уже давно понял, что с Антоном так будет всегда, но от осознания, что он может растянуть это тепло и счастье до конца своей жизни, его словно что-то отпустило. Наверное, страхи. А, может, те самые моральные принципы, которые он так бережно хранил. Арсений прижался лбом ко лбу Антона, совсем как к его мраморному бюсту несколько месяцев назад, и сказал: — Я тебя люблю.