Слепая любовь

«Мир можно увидеть не только глазами»

      Кружка падает на пол и разлетается на осколки.       Сатору трясёт. Он сам не понимает, от чего больше. Это и злость на дурацкую кружку, и злость на своё бессилие. Он просто хотел попить чёртовой воды. Он просто хотел пить! Годжо бьёт кулаком по всему, что попадается. Попадает по кухонной столешнице, сталкивает вазу с фруктами, и те, как и его мир, падают и катятся к чертям.              — Сука, сука, сука-сукасукасука! — ругается он, чувствуя, как пальцы пронизывает боль от куска разбитой вазы. Он отключает бесконечность хотя бы дома, но сейчас это стало ошибкой.       Боль немного отрезвляет, но не настолько, чтобы он мог сразу прекратить свою истерику. Под его ногами хрустит фарфор, но хорошо, что он хотя бы в тапочках.              — Сатору, что произошло? — на пороге кухни появляется девушка и замирает при виде мужчины, по руке которого течет кровь. На полу валяются осколки, фрукты и прочая кухонная утварь. — Милый, пожалуйста, не двигайся.              Она неосознанно протягивает к нему руку и медленно приближается, как к дикому зверю. Проблема только в том, что она не сразу вспоминает, что он её не видит.              Он дышит тяжело и часто, будто только что пробежал длинную дистанцию. Стоит и не двигается, но его продолжает трясти. Сатору напоминает сейчас кипящую воду в закрытой кастрюле, ещё чуть-чуть и вода, как гейзер, выплеснется наружу. Он сильно сжимает челюсть, чтобы не оскорбить, не сказать что-то ужасное ей.              Девушка аккуратно подходит ближе, берёт кухонное полотенце, до которого не смог дотянутся Сатору и обматывает раненую руку.              — Пойдём, — она берёт его под локоть и медленно ведёт в сторону гостинной. — Ты порезался, нужно обработать рану, — она говорит мягко и обнадёживающе, но он слышит в её голосе беспокойство и горечь.       Они двигаются по осколкам, и Годжо кажется, словно это рассыпаются под их ногами не они, а его собственная жизнь. Он позволяет увести себя с кухни, позволяет усадить себя на диван. По его челюсти ходят желваки, она это видит.       Разговор неизбежен. Очередной разговор, и она знает, на какую тему. Но сначала рана. Придется вернуться на кухню и взять аптечку, и она быстро бежит туда и обратно, после возвращается на диван рядом с Сатору и протягивает руку, чтобы взять его за раненую конечность.       Удивительным образом она не может дотянуться до его руки. Чем ближе она тянется к его коже, тем дальше от неё становится. Он включил гребаную бесконечность.       — Сатору, — с нажимом произносит она, наблюдая за каплями крови, что падают на паркет. Он ей не отвечает. Упрямится. — Сатору, — повторяет она, — у тебя идёт кровь, отключи, пожалуйста, бесконечность.       Годжо на неё не реагирует, только голову отворачивает и кулаки сжимает крепче. Она продолжает говорить с ним, как с маленьким ребёнком.       — Пожалуйста, отмени технику, мне нужно позаботиться о твоей ране, — она чувствует, что он сейчас начнёт говорить, она знает, что он сейчас будет говорить.       — Зачем?       — Что «зачем», Сатору?       — Зачем это делать? Я даже сам не могу перевязать себе грёбанный палец. Такой я бесполезный.       Девушка прикрывает глаза на пару секунд, делает несколько глубоких вдохов и выдохов, и повторяет.       — Сатору, пожалуйста, отмени технику.       В ответ тишина. Что, впрочем, не означает, что «детская» истерика закончилась. Сильнейший маг складывает руки на груди, и отворачивается от местоположения, как ему видится, девушки. Она незаметно закатывает глаза. Но она должна быть терпеливой.       — Сатору, милый, — ласково обращается к нему девушка, — ты же знаешь, что я тебя люблю. Пожалуйста, позволь мне обработать твой порез. Я не хочу, чтобы тебе было больно.       Он ничего не говорит, вообще. Но она пытается вновь прикоснуться к нему — и ей удается взять за руку мужчину. Он все-таки отключил бесконечность, просто пассивно-агрессивно ничего об этом не сказал. Ребенок.       — Спасибо, Сатору, — вздыхает она и располагает его руку у себя на колене. — Будет немного больно, но я буду дуть, хорошо?       Он ей не отвечает. Вообще в последний месяц он мало говорит. Разговор инициирует именно она, но в ответ получает либо тишину, либо односложные ответы, либо скандалы и истерики. Это начинает выматывать. Как бы она не хотела поддержать другого человека в его горе, терпение её не бесконечно.       Она аккуратно обрабатывает чужой палец, дует, как и обещала, клеит пластырь, его любимый, с мультяшными динозаврами. Грустно улыбается, ведь он больше никогда не сможет увидеть этих мультяшных дурацких динозавров.       — Вот и готово, — она старается улыбаться, быть сильной для него, для них, но нельзя спасти человека, который этого совсем не хочет.       Она не ожидает услышать в ответ что-либо, но счастливо улыбается и целует Сатору в лоб, когда он ей отвечает тихим «Спасибо».       — Это пустяки, — она внимательно рассматривает его лицо. Смотрит на родные черты, на маску, что скрывает слепые, теперь абсолютно равнодушные ко всему, глаза. Нежно гладит его по голове. — Я люблю тебя, ты же это знаешь?       — Я знаю, — отвечает он, свесив голову. Хонока уже очень давно не слышала от него слов «я тоже тебя люблю», но она утешала себя тем, что это не из-за того, что он ее больше не любит.       — Сатору, — очень тихо и очень мягко обращается она к нему, — я очень хочу тебе помочь. Что я могу для тебя сделать?       Он тяжело вздыхает. Годжо этого не показывает, но его раздражает буквально все. И то, что с ним обращаются, как с ребенком, тоже.       — Я хочу, чтобы меня никто не трогал, — довольно грубо отвечает он, после чего ложится лицом к спинке дивана, поворачиваясь к Хоноке спиной. Всем своим видом показывает, что разговор на этом окончен.       И так происходит каждый божий раз. Девушка неслышно поднимается с дивана, о чем его оповещает легкое покачивание подушек, и уходит на кухню, чтобы убрать последствия его истерики.       Сатору слышит, как на кухне его возлюбленная работает совком и веником, и подтягивает колени к лицу. Защитная поза младенца. Из глаз текут обжигающие слезы жалости к самому себе — он никогда в жизни не был таким никчемным.       Если в аду есть наказание гордецам, то почему он отбывает его на земле?       Хонока заканчивает уборку и садится за кухонный стол. Ложится на согнутые руки, закусывает губы и начинает плакать. Слёзы бесшумно стекают вниз и капают на стол, она старается не шуметь, чтобы Сатору не услышал. А он мог. Лишившись зрения, он обрёл обострённый слух, и это стало маленькой проблемой для неё.       Девушка не хотела расстраивать Сатору, она старалась улыбаться, шутить, поддерживать. Старалась быть опорой для него. В радости и печали. В их паре хоть кто-то должен сейчас быть на позитиве.       Господи, как же ей тяжело. Она знала, что будет трудно. Но чёрт, прошёл уже целый месяц, а улучшений никаких. Сатору закрылся от неё, от всех. Погряз в отчаянии и отвращении к себе. Он отказывается учиться жить по новым правилам. Когда ему предлагают вещи, которые должны облегчить ему жизнь, он злится, психует и кричит. Она так устала.       Когда слёзы останавливаются, она вытирает влажные щёки, улыбается и начинает шептать то, что стало для неё мантрой.       — Всё хорошо. Мы справимся. Всё хорошо. Мы справимся. Всё хорошо. Мы справимся.       Спустя некоторое время Хонока вернулась в гостиную, где на диване, отвернувшись от неё, но на самом деле от всего мира, лежал Сатору. На улице было начало февраля, и хотя в квартире было достаточно тепло, она прекрасно знает, что у Сатору мёрзнут ноги — ещё одно последствие драки с Сукуной. Она молча укрывает его рукодельным пледом.       — Нужно сходить в магазин. Тебе что-нибудь купить?       Парень отмалчивается. Девушка легонько касается его плеча рукой, но он ведет плечом, обозначая личные границы: не трогай. Она предпринимает ещё одну попытку.       — А если я куплю тебе твои любимые клубничные моти, Са-то-ру? — словно к ребенку, обращается она к Годжо.       — Мне ничего не нужно, — бесцветным голосом отвечает он. Хонока тяжело вздыхает и уходит.       Конечно же, она купит ему его любимые лакомства, возможно, Сатору даже их съест, но получит ли он от этого былое удовольствие? Она знает, что нужно что-то сделать в первую очередь с волей к жизни её молодого человека.       Она решает позвонить Сёко. Кто, как не старая подруга Годжо, подскажет, что в этом случае делать? Хонока быстро одевается, в одежду «для похода в магазин у дома».       — Я ушла! — специально громко оповещает она для удобства Сатору.       Вообще, она уже привыкла всегда говорить ему о своих действиях, что-то вроде «я дома» или «я в ванной». Она стала делать некоторые вещи громче, например, ходить, чтобы он мог слышать, что она делает и где находится. И то, к чему она привыкала дольше всего, оставлять вещи на одном и том же месте в лёгкой доступности для Сатору. Всегда оставляла рядом с ним трость для незрячих, установила несколько приложений для того, чтобы ему было комфортнее пользоваться телефоном, к которому он не прикоснулся ни разу за всё время, даже когда тот разрывался от звонков.       Хонока ходила по минимаркету и брала всё, что могло понадобиться для ужина, и то, что может поднять парню настроение. В корзинку полетели клубничные моти, какие-то шоколадки и печенье. Оплатив покупки, она покинула магазин и направилась домой, но вместо того, чтобы зайти в дом, села на скамью возле подъезда. Быстро нашла контакт Сёко и набрала её номе. Она ответила быстро.       — Привет, Сёко. Что новенького? — начала она издалека.       — О, это же Хонока. — Отвечает ей доктор Иэири. Они кратко обмениваются делами, а потом она спрашивает: — Как у вас дела с Сатору?       У девушки вместо ответа застывает в горле ком. Как у них дела? Хуже и быть не могло… Вместо ответа она всхлипывает и старается сдержать рыдания, которые рвутся из грудной клетки.       — Хонока, — осторожно зовёт её Иэири-сан. — Все так плохо?       — Угу, — отвечает со всхлипом она. — У меня не получается, мне кажется. Годжо ни в какую не хочет адаптироваться к происходящему. Я стараюсь, но… я же не железная, Сёко. Как мне ему помочь?       На том конце провода коллега щелкает колесиком зажигалки — с некоторых пор она стала много курить. И сейчас, чем не повод ещё раз затянуться?       — С Годжо тяжело, у него очень упрямый характер, — соглашается Иэири. — Я восхищаюсь тем, что ты для него делаешь, Хонока. Правда. Никто другой бы не смог.       — Очень тяжело, — она глубоко дышит, сдерживает подступающие слёзы как только может. — Мне очень тяжело, Сёко.       Женщина на том конце молчит, девушка слышит как та делает глубокую затяжку и выдыхает.       — Ты хочешь порвать с ним? — серьезно спрашивает она. — Ну, в смысле, ты не обязана быть с ним в отношениях и всё такое. Поступок, конечно, крайне хреновый, но ты имеешь право не брать такую ношу на себя. Имею в виду, что это на всю жизнь, ну, ты и так это знаешь.       — Нет! Господи, что ты несёшь?! Я не брошу его! Я люблю Сатору всем сердцем и принимаю его таким какой он есть. Чёрт, мне не важно какой у него статус, или здоровье, или банально насколько у него тяжёлый характер! Я люблю его и ни за что не брошу как бы тяжело нам не было! — слова Сёко возмутили её, задели.       Она никогда не думала о том, чтобы бросить его. Осознание того, что человек, с которым ты в отношениях, стал неполноценным, пугало, потому что это неизвестность и страх. Но у неё и мысли не было уйти от него. Она его любит, каким бы он ни был. Когда она зашла к нему в палату после всего того кошмара, что они пережили, она чётко решила, что они со всем справятся и что она будет рядом.       — «Нам», — Хонока слышит, что Иэири улыбается. — Прости, что мои слова задели тебя. Я рада слышать, что у этого балбеса есть такой невероятный человек. Нет, серьёзно, Хонока, ты герой.       Девушка тяжело вздыхает и устало улыбается.       — Видимо, плохой из меня герой, если я не могу помочь одному единственному человеку.       — Дело не в том, что ты не можешь ему помочь. Дело в том, что он не хочет помочь себе. Принять твою помощь, — говорит Сёко. — Ты ничего не сможешь сделать, пока он не поймет этого.       — Я понимаю, — негромко отвечает Хонока.       — Он отказывается от терапии? — уточняет Иэири.       — Решительно и окончательно, — вздыхает девушка.       — От поддерживающих лекарств тоже? — спрашивает она.       — Да.       — Ну тогда, Хонока, не остаётся ничего, кроме как подсыпать ему лекарство в еду, — на полном серьезе говорит Иэири Сёко. Дипломированный врач. — Я выпишу тебе рецепт на антидепрессанты, и у него улучшится настроение. По вкусу он ничего не поймёт.       — Разве так можно? — снова всхлипывает Хонока. — Он же мне доверяет.       — Сделку с совестью я оставляю на тебя, — отвечает коллега. — Если будешь готова, рецепт я тебе выдам в техникуме, приходи.       И она отключилась. Хонока посмотрела на экран телефона и поспешила обратно домой. Нет, она ни за что так не поступит с Годжо, он передумает, он… он справится сам. Девушка от идеи отказалась, но не забыла. Она глубоко вздохнула, вытерла слёзы будто он их увидит, взяла пакет с едой и пошла домой.       — Сатору, я дома! — ожидаемо, вместо ответа её встретила тишина. Возможно, он уснул, но скорее всего просто игнорирует.       Она не спеша переодевается, разбирает покупки, выкладывает на тарелку клубничные моти и заваривает чай, добавляет туда несколько чайных ложек сахара. Берёт всё это и идёт в гостиную, ставит на кофейный столик и садится рядом, у головы. Аккуратно убирает белые отросшие прядки с лица, нежно гладит по голове.       — Почему ты всё ещё со мной? — мужской голос звучит хрипло, Сатору почти шепчет.       — Потому что люблю тебя.       — Я обуза.       — Ты дурак.       — Я обуза-дурак. Зачем тебе это? Я больше не… — он запинается, в горле ком стоит.       — Сильнейший? — она угадывает с первого раза. Сатору молчит. — Разве я полюбила тебя за твой статус? Может быть, за титул? Деньги? Или, например, за смазливое личико, шикарное тело и красивые глазки? Как ты думаешь, за что я тебя люблю? — Сатору продолжает молчать. — Не молчи, говори со мной, пожалуйста.       Тишина затягивается. Она перебирает его волосы, гладит голову. Когда чай совсем остывает, она говорит:       — Помнишь, когда Гэто ушёл, ты тогда напился и трепался весь вечер без остановки. У тебя рот и в обычное время не закрывается, но в тот вечер даже меня проняло, так придушить тебя хотелось. В общем, ты возмущался из-за слов, которые он тебе сказал. Кривлялся, коверкал. Помнишь же их, да? — она облизала пересохшие губы. — Теперь моя очередь. Я люблю тебя, потому что ты сильнейший, или я люблю тебя, потому что ты Годжо Сатору?       Хонока наклонилась и поцеловала его в лоб, задержалась на несколько секунд, а потом уткнулась своим лбом в его. Она видит перед собой белесые глаза Годжо — когда-то небесно-голубые глаза сейчас поблекли. Видеть такую картину очень больно, но ведь по сути своей не изменилось ничего, кроме этого.       Внутри у Сатору явно что-то надломилось, иначе не объяснить.       — Я боюсь, что если я открою рот, то из моих уст польётся вся грязь этого мира, — говорит Годжо.       — Пускай льётся, — шепчет Хонока, — я приму тебя любым.       — Но я не приму себя любым! — отстраняется он слишком резко, отталкивает девушку, отчего она испуганно шлепается задницей о диван. Все цело, но… было страшно. — Хонока, чёрт… Ты что, не понимаешь, что дело не в тебе, а дело во мне?       — Вот именно, Сатору! — повышает она голос в ответ. Срывается. — Дело в тебе! Ты не хочешь, чтобы тебе помогли! Ты погряз в этой боли, в жалости к себе! Закрылся от всех! От друзей, коллег, учеников и меня, Сатору! — нервы не выдерживали, всё что она сдерживала прямо сейчас летело на Годжо огромным снежным комом. — Не одному тебе больно! Очнись, наконец! Мы все прошли через этот ужас, мы все что-то потеряли, мы все пострадали. Но мы пытаемся, ты слышишь меня? Мы пытаемся, чёрт побери, жить дальше! Все беспокоятся о тебе, постоянные звонки, сообщения, а ответ у меня всё тот же «тяжело, но мы справимся». А ты хоть раз спросил: «Хонока, как ты себя чувствуешь?», «Хонока, как там ребята? Как малыш Мегуми?» Ты хоть раз спросил об этом? Нет! Нобару чудом вернули с того света, она лишилась глаза, представляешь, просто пустая глазница и ни-че-го. Итадори спать не может без включенного света и снотворного. А Мегуми всё ещё в грёбанной коме после всей той мясорубки, что произошла с ним! Он всё ещё жив только благодаря тому, что его лечение оплачивается из твоего кармана. Ты знал об этом, Сатору?! Ни черта ты не знал! — девушка кричала, она плакала. — Я, чёрт побери, устала! Я не могу тебе помочь, я просто не знаю, как это сделать…       В комнате повисла тишина, казалось, даже часы перестали идти, настолько был напряжённый момент. Сатору ничего не говорил. Он молча переваривал услышанное. Тихие всхлипы девушки раздавались по комнате, она вытирала глаза, скользившие по щекам. Не было похоже, что он готов продолжать этот разговор.       — Я ухожу спать, — по привычке предупредила его и ушла в их спальню, легла на кровать и поняла, что не уснёт, потому что слёзы продолжали литься из глаз, а истерика комом стояла в горле.       Сатору остался сидеть неподвижно. Его глаза были широко распахнуты, будто могли видеть. Кажется, он впервые за этот месяц услышал, как она плачет.       — Чертов слабак, — в его голосе эмоций больше, чем за всю его жизнь. Тембр голоса поднимается, потому что к горлу тоже подкатывает ком. Мужчины не плачут. Годжо Сатору не плачет. Он… Он сжимает кулаки до боли, до полумесяцев ногтей, что впиваются в мясо ладоней. Сатору скулит. У него не хватает возможности и сил выплеснуть свои чувства иначе.       Его женщина мучается из-за него. Из-за того, что он такой жалкий. Она плачет, он сам это понимает, едва ли не каждый божий день, и все потому что придурок Сатору Годжо не сумел сохранить статус Сильнейшего. Имеет ли это значение, если женщина его плачет?       Он переваривает сказанное о своих учениках. Если это все правда, то его план по выращиванию сильнейших, что могли бы соответствовать ему… удался? Они ведь выжили? А стоило ли оно того? На плечах Годжо непосильная ноша ответственности. Он её нес и всегда будет нести. Иначе не стоило жить. Правда ведь?       Он ещё долго сидит на диване и «пялится» в одну точку. В его голове целый рой мыслей, обрывков воспоминаний, сказанных ранее слов. Сидит настолько долго, что поздний вечер сменился глубокой ночью. Сидит до тех пор пока не цепляется за ту самую, нужную, правильную мысль.       Он Годжо Сатору. Он не слабак. Он сильнейший. Тогда почему сейчас он совершенно не соответствует своему статусу? Двенадцать лет назад он презирал таких людей, а сейчас сам своими же действиями стал им соответствовать.       Он ненавидит себя за это.       Он прокатывает проклятую энергию по рукам, кончикам пальцев. Понимает, что может пользоваться своими техниками. Да, Фиолетовый и Шесть глаз больше ему не подвластны, но он хотя бы не пустой. Ему сложно смириться с мыслью о своей неполноценности, и принятие этого факта произойдёт не скоро. Слово «ненужный» вычеркивает из своего словаря, иначе Хонока его точно убьёт.       — Господи, какой же я придурок, — шепчет себе в ладони, потирает лицо.       Он откидывается на спинку дивана, продолжая думать о том, что она ему сказала. Постоянные звонки, сообщения… Он подскакивает с дивана и едва не падает. Телефон. Ему нужно найти телефон. Сатору опускается на колени, считая это унизительным, горько усмехается. Он начинает шарить руками, нащупывает диван, ориентируется, где право, а где лево, ползёт к кофейному столику. Аккуратно блуждает по нему руками, но всё равно разливает кружку с чаем.       — Твою мать, — шипит он. Ему никогда не хватало терпения, а сейчас, когда он, как оголённый нерв, это задевает его сильнее. — Да где же ты… — он помнит, что Хонока сказала, где лежит его телефон, сказала, что установила для него какие-то приложения-помощники или что-то в этом роде, он не особо её слушал. — Нашёл!       Впервые в жизни у него потеют ладони. Он волнуется. Сатору включает телефон, дёргается, когда слышит механический женский голос, который приветствует его. Первое, что он хочет сделать, это заставить Хоноку улыбнуться. С трудом и помощью специальной программы он находит нужное приложение, нужный чат и отправляет ей банальное, но такое долгожданное «Доброе утро» и уйму стикеров с сердечками и поцелуями. На это у него ушла уйма времени.       Он не спит всю ночь. Он упёртый до невозможности, шикает и раздражается, когда у него не получается делать то, что раньше делал на автомате. Старается успокоиться, но в конце концов откидывает телефон куда-то в сторону.       Сам он не справится.       Ему нужна помощь.