Это все было так до одури неправильно, но при этом кружило голову домашним вином и вызывало привыкание, желание повторять происходящее из раза в раз, прижимать к себе худое тело, вырывать из него болезненные вздохи и шипения, заставлять прогибаться под горячими ладонями. Марат опирался на правую руку, покрывая влажными поцелуями светлую шею прямо под ним. Наваждение пришло так внезапно и непонятно быстро, что времени опомниться не оставалось. Они закружились в вихре из горько-сладкого возбуждения и горячей страсти, который сметал на своём пути и здравый смысл, и способность объективно оценивать происходящее.
Андрей просто как обычно пришёл к нему после уроков, заваливаясь в комнату, будто к себе домой. Устроился на диване и рассказал о том, как сегодня дал отпор жирдяю, который пытался запугать случайного малого. Они разговаривали, обсуждали новости, какие-то смешные моменты, факты про своих знакомых. Пока в один момент Пальто не ляпнул что-то бессмысленное, за что получил по фанере, и не навалился сверху в несерьёзной попытке побороть его, подраться прямо на диване. Неожиданная близость вызвала не должную реакцию. Да она, блять, вообще никакой реакции вызвать не должна была. Но оба парня через несколько минут обнаружили, что дыхание у них участилось, а внутри что-то перемешало органы, сжимая их в один клубок.
Марат первый двинулся навстречу, больше инстинктивно, провёл губами по чужой щеке, потом скуле, поднимаясь ко рту. Встретив ответные действия напротив, поднял руки, очерчивая ими тонкую шею и худые плечи. Андрей чуть сдвинулся, позволяя ему устроиться на диване удобнее, облокачиваясь на подушки. Друг, который, по всем законам жизни, должен был остановить их сейчас и предложить забыть о произошедшем, закинув его в какой-нибудь глубокий ящик памяти, потянулся к краю его олимпийки, расстегнул её, а после стянул с плеч и откинул на пол, совершенно, кажется, беззастенчиво смотря снизу-вверх на Марата. Глаза у него потемнели и взгляд принял менее невинную окраску, нежели обычно. Отрываясь от пухлых губ, Суворов прикоснулся пальцами к его груди, проводя ими вниз, к самой последней пуговице. Андрей выжидающе наблюдал за каждым его действием, прерывисто дыша рядом.
Они оба понимали, что совершают то, на чем табу стоит со времён создания мира, наверное. Сердце билось загнанной птицей внутри от смешавшегося с желанием разрядки адреналина. Страх. Страх собственных и чужих намерений, действий и чувств, которые на эти действия отзывались.
Пальто, решивший для себя все за долю секунды, вытянул вперёд руку, притягивая к себе
друга. И, плюнув на все, они сорвались с воображаемых цепей, позволяя бушующим гормонам овладеть разумом. Марат одну за одной расстегивал пуговицы на андреевой рубашке, оголяя все больше сантиметров его кожи, которую тут же покрывал невесомыми поцелуями, сразу же растворяющимися, будто их и не было. Не совсем понимал, скорее не знал, что нужно делать дальше. Сместил руки на тонкие бёдра, приподнимая их по обе стороны от себя, когда Васильев подтянулся на локте и коснулся губами его ключицы, следуя выше. На середине шеи он остановился, втягивая в себя тонкую кожу, прикусывая её зубами. Марат сжал пальцы на его ногах, втягивая воздух сквозь зубы.
— Блять, че за хуйню мы творим? — Он почти задыхался от того, насколько жарко стало в комнате и насколько сильно хотелось трогать, кусать и целовать всего Андрея, лежащего сейчас под ним. — Это пиздец, это неадекватно.
— Да, пиздец. — Пальто просто согласился, опуская ладонь под резинку спортивных штанов.
Действовал так, как стал бы с собой в любой похожей ситуации. Обхватив одной рукой затвердевший член, провёл вверх-вниз сквозь ткань нижнего белья. Марат громко выдохнул, опускаясь на согнутой руке. Андрей, расценивая это за зелёный свет, продолжил движения, с каждой секундой увеличивая их темп. Почему он не чувствовал явного отвращения ни к себе, ни к парню, прижимавшемуся сейчас к его плечу лбом? За десять минут факт того, что он может чувствовать возбуждение из-за парня настолько нормализовался в голове, что не вызывал вопросов. Разве так должно быть? Если сам Марат считает это чем-то ужасным, то почему не прекратит все?
Но тот только безмолвно кусает за плечо, стискивает его бок в ладони, словно просит большего, не смея произнести слова вслух. И, расценив эти жесты по-своему, Андрей стягивает с подтянутого тела штаны вместе с боксёрами, продолжая поступательные движения, ощущая, как напрягается тело сверху, практически полностью упавшее на него. Размазывает естественную смазку по члену, сжимая его у основания и в районе головки. Двигает рукой чаще, пока Марат закусывает губы, изо всех сил сдерживая стоны. Выдыхает с полухрипом, чувствуя каплю крови на подбородке. Если бы кто-то когда-то сказал ему, что он будет пытаться не застонать, как какая-то девка, когда лучший, мать его, друг будет дрочить ему в трезвом состоянии, он бы, наверное, убил этого человека. Но сейчас в голову приходило осознание, что он вот-вот кончит, почему пришлось подняться на руке, давая себе больше пространства.
Блять. Вроде как, ничего не могло быть хуже, чем когда тебе мастурбирует другой парень и тебе это нравится, однако Марат сполз на колени, движимый неясным стремлением позволить Андрею разрядиться так же, как он позволил ему. Молния на штанах сперва не поддавалась, и он психанул, дергая её вниз.
— Ты... что делаешь? Не надо, — Пальто запинался, пытаясь отдышаться. Он бы запомнил это зрелище на всю оставшуюся жизнь. Марат, стоящий перед ним на коленях и стягивающий его одежду.
— Завали ебало.
Неумело, но как можно аккуратнее он обхватил губами головку, проводя по ней языком. Андрей шипит, пытаясь свести колени вместе, но грубые ладони не дают этого сделать, оставляя для себя место. Действуя наугад, опускается ниже, втягивая щеки. Марат насаживается на член глубже, чувствуя подступающий к горлу рвотный рефлекс. Поднимается, широко проводя языком по стволу, и повторяет все заново. Не сдержавшись с нахлынущими ощущениями, Андрей надавливает ладонью на его голову. Были бы у Марата волосы, он бы обязательно ухватился за них, задавая собственный темп. Но тот, кажется, сам понимал, с какой скоростью ему нужно двигаться, и продолжил двигаться, пока скопившиеся в уголках глаз слезы не выступили наружу.
— Подожди... Я сейчас... — Отталкивая от себя Суворова, Пальто самостоятельно обхватил член рукой, завершая в своём темпе.
Придя в какие-никакие чувства, Андрей на негнущихся ногах поднялся с кровати и открыл оконную раму, сразу же едва ли не падая на подоконник. Попытался выровнять дыхание, сосредотачивая внимание на собственных руках и сугробами за стеклом. Ну и пиздец. Правда пиздец, Марат сказал все точно. Краткость — сестра таланта, писал Чехов и был абсолютно прав.
—
Марат смог начать двигаться только в тот момент, когда холод из-за открытого окна стал невыносимым. Захлопнув раму, парень протёр глаза, осматриваясь в собственной комнате. Он был один, и слава, наверное, богу, что это так. Если бог существовал в этом мире, на сегодняшний день он Марата явно покинул, скрываясь за облаками и тучами, которые затянули небо. Покачнувшись, Суворов опустился на пол, сжимая голову в руках. То, что уже произошло, произошло наяву, это не какая-то фантазия или сон, это не исправить, не стереть из своей и чужой памяти. Время не получится отмотать назад, исправить его помешание — тоже.
Заставив себя подойти к зеркалу в ванной, он первым делом умылся, растирая холодную воду по коже. Затем поднялся над раковиной, рассматривая своё лицо, которое теперь казалось настолько незнакомым и странным, что мутило внутри. С явным опозданием тошнота подступила к горлу, когда он заметил светлый небольшой засос слева на шее. Марат сжал руки в кулаки, с холодной ясностью осознавая, что что-то явно пошло не так в его жизни. И как раньше уже не будет. Не говорит за Андрея, но сам он точно не сможет больше делать вид, что все так, как и должно быть.
Ярость смешалась со страхом и непонятной болью. Ярость из-за самого себя и своих желаний, страх из-за того, что может последовать в будущем, боль — из-за непонятия и неприятия настоящего.
— Что за хуйня.
—
Марату хотелось снять с себя кожу, искупаться в кислоте или спирте, самостоятельно привязать себя к деревянному столбу и поджечь его, лишь бы избавиться от липкого ощущения запятнанности и отвращения к самому себе. Это неправильно, аморально, противно и мерзко. Два парня не должны были совершать между собой те вещи, что они совершили с Андреем. Друзья, вообще-то, даже не обнимаются. А они, блять, чуть ли не поебались там, на его, сука, диване. А что сказали бы пацаны, если бы узнали? Что сказал бы Адидас? Если бы он был дома в тот день и услышал хоть часть того, что произошло, он бы стёр Марата с лица земли, не позволяя позорить себя и их родителей.
Мальчики никогда не бывают настолько близки. Для плотских утех и романтических чувств существовали девочки. Этот закон жизни известен каждому человеку с самого рождения, потому что без него никто бы и не появился на свет. Тогда почему Марату так
хотелось снова почувствовать друга рядом, потянуться к его лицу и провести рукой по шее? Почему при виде Андрея он в красках представлял то, как тот мог бы выгибаться навстречу и какой у него красивый голос бывает, если не пытаться сдержать его?
Марат чуть ли не кричал, каждый ебаный день замечая знакомую высокую фигуру поверх других в школе. Он банально избегал его, не позволяя нанести ещё больший вред самоидентификации и пониманию своих чувств.
Андрей, кажется, совершенно никак не переживал по поводу случившегося. Хотя и понимал, конечно, причины перемен в поведении лучшего друга, не выдавал собственной неуверенности в завтрашнем дне и своих желаниях. Он просто плыл по течению, позволяя времени расставить все точки над «и». У Васильева в принципе всегда все было просто. Надо что-то делать — значит, надо. Если он что-то чувствует — значит, должен это чувствовать.
Поэтому в один из дней, собирая по крупице остатки духа, Пальто отвёл Марата в сторону сразу после собрания. Они достаточно долго шли в немноголюдное, практически пустое место, отдалённое от домов и больших скоплений лишних глаз. Прокашлявшись, попытался связать слова в предложение.
— Я... я, в принципе, понимаю, почему мы... ну, не общаемся с того момента... Но, если хочешь, мы можем просто забыть об этом, не возвращаться к этой теме... — Андрей шмыгнул носом, засовывая покрасневшие руки в карманы пальто. Поднять глаза на Марата было трудно, страшно и в целом выше его сил.
Суворов усмехнулся уголком губ, следуя примеру товарища и так же пряча руки в карманах. Будто так просто было забыть факт, что он разительно отличался от всех вокруг. Теперь уже точно. Что он не вписывается в понятия, не соответствует требованиям для того, чтобы называться пацаном. Просто нормальным человеком. Что он не заслуживает жить на той же улице, что и его брат, который всегда был примером для подражания.
Но хуже этого было лишь внутреннее принятие того факта, что именно для Андрея он бы сделал исключение. Переступил через себя, справился со страхом, ненавистью и злостью. Потому что ему хотелось ещё раз почувствовать чужое горячее дыхание на своей коже, увидеть ещё несколько засосов на собственной шее, сжать руки на бёдрах и подтянуть их к себе, покрывая поцелуями грудь и ключицы. Хотелось, помимо этого, просто быть рядом, знать, что его понимают, что его ценят и воспринимают так же, как и он. Хотелось тепла и невидимой связи с близким человеком.
Хотелось
всего именно с Андреем.
И ни с кем больше.
Именно поэтому Марат нащупал в кармане куртки адидасов кастет, который однажды так и не донёс до владельца. Натянул его на пальцы, закусывая щеку изнутри. Понимал, что то, что собирается сделать — заставит пожалеть, раскаяться, возненавидеть себя ещё больше. Но иначе не мог. Позволить себе и дальше осквернять память и честь собственных предков...
— Прости. Прости, Андрей. Прости... — Он сделал шаг вперёд, поднимая глаза на ничего не понимающего Пальто, который совершенно точно не ожидает того, что Марат не раз представлял в мыслях.
Он резко и сильно замахнулся, ударяя
дру человека, ради которого хотел пожертвовать своими принципами. Тот пошатнулся, едва ли не падая. Но ему не дали ни секунды ни на собраться с мыслями, ни на собраться с силами и дать отпор. Марат просто начал бить, куда попадёт, повалил его на грязный асфальт, где снег смешался с землёй, и прижал коленями, продолжая наносить новые и новые удары.
Очень скоро попытки защититься просто... прекратились. Суворов продолжал двигаться в агонии, пока внутри что-то не щёлкнуло, заставляя обратить внимание на то, что тело под ним давно не подает никаких признаков жизни. Кастет упал с руки, звонко стуча на тротуаре. Из груди вырвался полухрип-полувсхлип, за которым, словно по команде, из глаз покатились горячие слезы. Ладони дрожали, сжимая края пальто Андрея. Марат наклонился к его шее, задыхаясь от слез и боли, которая ломала рёбра.
— Прости, Андрей... Я только так смогу знать, что между нами ничего и правда не будет.
Подняв в своих руках безжизненную ладонь Васильева, он коротко поцеловал её несколько раз, после чего сорвался с места, скрываясь за серыми деревьями.
Светлана Михайловна так и не дождалась сына из музыкальной школы. И больше никогда не дождётся.
