Во власти кошмаров

Удар был сильным – достаточным, чтобы оглушить, но сознания Долохов не потерял, однако глаза открывать не спешил. Не из-за последствий травмы головы, которая, он был уверен, у него теперь имелась – он не желал видеть результатов своей нерасторопности. Он знал, что не успел – никто бы не успел,- но не мог не винить себя. Не хотел видеть кровавые ошмётки того, кого знал с ранних лет, кого воспринимал, если и не как сына, то, как крестника точно. С трудом он всё же пересилил себя, и каково же было его удивление, когда прямо перед собой он увидел не растерявшее целостности тело. С хрустом поднявшись, Долохов направился к эпицентру взрыва, стараясь не думать, что целый - ещё не значит живой. Периферийным зрением он уловил, что остальные маги тоже уже пришли в себя и выбираются из-под обломков. В нескольких шагах от Лестрейнджа он заметил, как тот едва заметно рвано дышит и ощутил, как с души обрушился не камень даже – скала. И тут же захотел совсем по-маггловски отбить тяжёлыми сапогами все внутренности причине своих переживаний. И даже уже ускорил шаг, вознамерившись притворить в реальность своё желание, но было что-то в том, как Рудольфус дышит, как скребёт ногтями по полу, уткнувшись в тлеющий ковёр лицом. Свернувшись в комок, не издавая ни звука, Руди будто оглушительно кричал. Во всяком случае, Долохову виделось всё именно так. И тут в голове возник животрепещущий вопрос: «Что я пропустил?» О чём он и не преминул осведомиться у очухавшихся колдунов, но те успешно делали вид, что разучились понимать человеческую речь. Ничего, он узнает – он умеет добывать информацию. Но первым делом Антонин провёл быструю диагностику Лестрейнджа. Не обнаружив ничего фатального, отволок его в гостевые покои под чутким присмотром хозяина дома. Паникующего Рабастана отправили, не без физического внушения, вместе со Снейпом за укрепляющим, которого тому следовало наварить побольше, учитывая образ жизни нынешних обитателей Мэнора. Люциус в красках описывал, насколько опасны Лестрейнджы, как вид - несколько раз, по традиции, упомянув Беллу, – как много проблем они доставляют уважаемым представителям магического сообщества – опять Белла, - и как разрушительно во всех смыслах само знакомство с ними. Тут Долохов справедливо решил, что Малфой пояснит, что привело к разрушению его гостиной, но нет – «всё эта Беллатриса, подрывающая его и без того пострадавшую репутацию в глазах Тёмного Лорда». Люциуса можно было понять: он был заперт в собственном доме, без палочки, и каждому ничтожеству было позволено вытирать об него ноги – Тёмный Лорд умеет и явно любит ломать свои игрушки, - но делу его негодование никак не помогало. Антонин и так позволил ему выговориться из вежливости и в надежде, что тот в благодарность детально изложит историю событий приведших к такому исходу. Но Малфой либо не понял, либо делал вид, что не понимает. «Макнейр и Снейп не из болтливых, Рабастана можно ни о чём не спрашивать, пока его брат не очухается, остаётся Люциус», - перебирал с тоской Долохов, усмиряя рвущуюся наружу злость. Он никогда не любил разговоры не по существу, если дело пахло жареным, а тут оно уже обуглилось. К его удивлению, Малфой резко сменил тон с агрессивно-надменного на усталый. Говорил он тихо, будто не желая тревожить клубок раскалённых нервов, свернувшийся на постели неприятным напоминанием, но и давал понять, что тот может прервать повествование в любой момент. Рудольфус не остановил - он вообще никак не реагировал и, узнав всю предысторию, Антонин начал понимать почему. Быть одурманенным зельем – любым, пусть и лечебным – само по себе не самое приятное событие в жизни. Против воли, да ещё и там, где должен чувствовать себя в относительной безопасности. И кем? Своими же. Долохов бы за подобное заавадил, не раздумывая, а Лестрейндж старший вообще очень эмоционально реагировал на попытки им любыми способами управлять – сказывался опыт отношений с авторитарным отцом и властолюбивым Лордом, не иначе. Малфой продолжил рассказывать в обратной хронологии и когда дошёл до рейда с оборотнями и наказания для Лестрейнджа, кажется, сам только в этот момент осознал, что безумие Лорда перешло все мыслимые границы. Тёмный Лорд и раньше пренебрегал своими слугами, лишал их жизни без раздумий, всячески унижал их достоинство, но ведь у всего должен быть какой-то предел. Ни один уважающий себя маг подобным образом даже с мерзкой грязнокровкой не поступит. А ведь Рудольфус не просто чистокровный волшебник из благороднейшей семьи – он сын старинного школьного друга самого Лорда, преданный ему настолько, что провёл четырнадцать лет в Азкабане за его идеалы. Если он распоряжается подобным образом жизнью Лестрейнджа, то чего ждать остальным? И каким проступком он заслужил подобное отношение к себе? Он был недостаточно кровожаден. Мерлина ради, к чему они пришли? Какое будущее уготовано их детям? Долохов этими вопросами не задавался – ими он себя истязал ещё до Азкабана. Его волновало, что делать дальше. И вовсе не в таком глобальном смысле, как Малфоя, в отличие от которого он не верил в возможность благоприятного исхода для Пожирателей, если те перейдут на светлую сторону. Даже не будь этого рабского клейма, Долохов знал не понаслышке, что руки, несущие знамя света, всегда по локоть в крови. Именно их стараниями он однажды лишился собственной семьи. Теперь же ему было некого оберегать кроме этих двоих, что смогли однажды не только расположить к себе угрюмого одиночку – это они оба умели, если было желание, - но и привязать не хуже родственных уз. И над одним из них нависла совсем не надуманная угроза. И вновь Долохов не смог отогнать тоскливую мысль: «Не повезло же вам с покровителями, что так легко распоряжаются вашими жизнями. Как так сложилось, что те, кому полагается вас защищать, первыми бросают в омут с головой, продают и предают?» Сам он давно для себя решил, что пополнять этот список своим именем не станет даже под угрозой страшной смерти. И тут дело было даже не в сочувствии к Лестрейнджам – просто у любого человека должно быть хотя бы поверхностное понимание норм морали. Не Пожирателю Смерти, конечно, об этом рассуждать, но и окончательно терять человеческий облик Долохов не планировал. Из раздумий их вырвал тихо возникший из ниоткуда младший Лестрейдж, за спиной которого маячили Снейп и Макнейр. Последний, похоже, явился вовсе не для моральной поддержки. Антонин понимал, что в таком состоянии не то, что в рейдах, но и на собраниях присутствовать нежелательно, а уж попадаться на глаза Лорду при данном раскладе Рудольфусу никак нельзя, но также ему было очевидно, что за всем этим кроется нечто большее. Да и, недобрым взглядом окинув собравшихся, он честно признался себе, что присутствующие могут быть прекрасными бойцами, но сам он в гробу бы видал таких помощников. Кое-как спровадив Рабастана – остальные охотно покинули комнату сами, – предварительно напоив его успокоительным и пообещав свернуть шею, если он не возьмёт себя в руки, Долохов пододвинул своё кресло к кровати и крепко задумался, а какой, собственно, толк от него самого? Если Лестрейндж сам не захочет ничего объяснять, то не силой же из него выуживать. Да, лечить он умел, но только физическое тело, душа и разум для него, как говорится, потёмки. И тут его пронзила догадка: «Да, на нашего Темнейшего это очень даже похоже. Он вполне мог влезть в голову нерадивого слуги. Вот только зачем ему понадобилось ломать Лестрейнджа? Может, было что-то ещё, о чём знают только сам виновник и Лорд? Нет, это всё домыслы. Правда, характерных признаков ментального вмешательства достаточно. Возможно ли, что дело вовсе не в ошибке и Лорд преследует какую-то цель?»