Долгий путь домой

      День Николаса Д. Вульфвуда, гордого студента, любящего брата, призера в олимпиадах, да и в целом отличного парня двадцати лет, начался... Определенно начался.       Схватившись за голову в довольно бесплодной попытке понять, какой же сейчас день, год и место действия, Николас, наконец, проморгавшись ото сна, уставился в стену, где висел абсолютно дурацкий календарь. Вообще, странно иметь что-то подобное на стене, когда, чисто в теории, так, гипотетически, можно было бы включить телефон для проверки сразу и времени, и даты, однако, календарь все ещё находился на своем месте, сверкая до ужаса неуместными блестками, оповещая всех присутствующих о двух вещах: сегодня двадцать седьмое сентября, а значит, учеба в колледже уже как месяц идёт полным ходом, и о том, что достопочтенный студент в этот день должен.. работать!       Второй раз за утро схватившись за голову, Николас подскочил как ошпаренный и стал быстро собираться, на ходу составляя в голове свое расписание, которое выглядело приблизительно следующим образом: семь утра — подъем, восемь утра — работа, десять утра — взятие первого места на математическом состязании, десять тридцать — работа. Оставшись довольным своим воображаемым днем, Вульфвуд, в спешке умывшись и напялив на себя рубашку, выскочил из пустой комнаты общежития (Ливио, видимо, уже ушел на пары), чуть ли не кубарем скатился вниз по лестнице и в спешке потопал в противоположную сторону от учебного заведения: элитная высокооплачиваемая работа в качестве крутого наёмника, за чьей головой охотятся наниматели и копы, не ждёт!       По дороге он свернул вбок, открыл ключом дверь небольшого кафе, быстро зашёл и скользнул за прилавок, с самого начала проверяя вчерашнюю выпечку. Да хорошенько проверяя: списанное можно принести в общежитие и прикормить Ливио. Вульфвуд, в общем, молодец: умудрился придти раньше чем помощник, который и так обычно опаздывал на работу аж минут на двадцать, живя всего через два дома, однако это не мешало Николасу чувствовать какое-никакое, но довольство собой. На правах в том числе продавца-кассира он включил кофемашину, и пока вода в бойлере грелась, отважный скаут, по удачному стечению обстоятельств являющийся в том числе баристой, принялся проверять маркировки прочих продуктов и выставлять на витрину новую партию сладко пахнущих булочек и пышных пончиков. Аж у самого слюнки потекли.       Едва он успел после вытирания всех столешниц и открытия кассы перевернуть табличку на "открыто", как тут же небольшое заведение заполонили... Люди. И пусть на Гансмоуке постепенно старались запрещать оружие и следили за так называемыми "подозрительными личностями" (Вульфвуд мог поклясться, что он не попал в этот список только благодаря своему донельзя богоугодному виду), столетия, проведенные людьми в сомнительном космическом шутере, определённо наложили свой отпечаток. Не могли не. Разбойников, ну, или их отпрысков, всегда было видно издалека: по экипировке, по шрамам, которые уже не встретишь у обычных людей, по будто бы дикому взгляду… Так и сейчас, когда к нему, олимпиаднику, подходили бандиты за своим пряничным латте или же лимонадом "Охлаждающая Нимфа", Николас ощущал некоторую нервозность. Нет, не подумайте, что столь уважаемый и знаменитый охотник за головами не справился бы с ними! Честно говоря, всё дело в том, что выплачивать деньги на ремонт кафе из своего кармана всё же не хотелось.       Будний день, перекресток с пересадкой на разные автобусы, в том числе к его колледжу — как следствие, ужасный поток людей. Коллега так и не явил себя народу, а конкретнее, Николасу, а толпа лилась, как из ведра, потому последнему оставалось только обворожительно улыбаться, давать сдачу, не набить никому морду и отдавать вкусный кофе милым дамам и господам, работая за двоих. Ну и иногда, скрипя зубами, выпечку.       На самом деле, не только это входило в его, так называемые, обязанности. В учебном заведении о нем ходила молва как о математике. Ну, ладно, совсем уж математиком он не был: скорее, парень просто был глазастым и острым на язык, отчего его уважали студенты и недолюбливал один единственный и вполне конкретный преподаватель, перед которым он чаще всего проявлял эти свои качества, но вернёмся к теме! Видимо, решив, что стоя за кассой и готовя кофе Вульфвуд подрабатывает в качестве репетитора, к нему частенько подходили сокурсники, которые чуть ли не на коленях умоляли им помочь. Тихо хмыкая при этом под нос, в зависимости от отношения к человеку и своего собственного настроения, наша гордость колледжа иногда снисходил до простого люда и кратко писал на стаканчиках решение. И все в выигрыше: сокурсники не получат два, а в кассе прибавится несколько двойных баксов. А у Вульфвуда будут премиальные.       Так и проходили его рабочие дни.       Вечером же, выжатый насухо, уставший, как стая собак, Ник выполз из кафе, еле выгнав оставшихся посетителей. Кофе им подайте! А кто подаст Николасу готовое домашнее задание?! Отогнав мысль, что это практически наверняка сделает Ливио, он по привычке закурил сигарету и все же пошел в сторону так называемого «дома», ввиду отсутствия каких-либо альтернатив, где наверняка Ливио уже во всю довольствовался ароматным, очень сладким чаем.       И не прогадал — Ливио действительно был дома и ждал его в их комнате, смотря на старшего брата большими преданными глазами и… ладно, по поводу задания он прогадал. Домашки не было, зато парень притащил… — Ты где достал это?! — тут же негромко воскликнул Вульфвуд, упирая руки в боки.       На него смотрели две пары глаз (бариста не соврал: преданные были только одни, вторые были откровенно ошалевшими), явно ожидая чуть ли не божественной кары. Ливио прижимал к себе котенка, месяцев, может, двух или трех, отрытого явно на помойке и недавно отмытого, судя по полотенцу на коленях брата. — Ну не мог же я его там бросить! — возразил второй, — он там совершенно один, маленький, наверняка голодал… Против Ливио и его несчастного кота Николас держался очень храбро! Однако… ладно, храбрый ковбой сдался на втором аргументе. Глубоко и тяжело вздохнув, явно силясь своим вздохом проломить пол в комнате, он, всё же, кивнул. — Ладно, — делая вид, будто он сам так решил, и никакие большие глаза на него умоляюще не смотрели, согласился Вульфвуд. — Оставляем. Но! Ты должен будешь заботиться о нем, ты в курсе? И если он пропадёт, искать его будешь ты! И… Не успел юноша закончить, как к нему на шею бросился Ливио, предусмотрительно посадив котенка на кровать вместе с полотенцем, явно готовясь его чуть ли не расцеловать от радости. Неловко отстранив названного брата, который все еще восторженно благодарил его, Николас наклонился, лучше разглядывая «сюрприз». — Уже назвал его? — немного невпопад спросил студент. — Ох, точно! Но, честно, не успел.. а как думаешь его лучше назвать? Надо как-то.. красиво…       Думали долго, еще дольше спорили. Один — ноль в пользу большого парня с котёнком на руках, а маленький пушистик теперь стал Птенчиком. На резонный вопрос про то, будет ли кот все еще Птенчиком, когда вымахает в — минимум! — четырёхкиллограмого кота, ответом послужило лишь «для меня он всегда будет таким» и томный вздох в конце.       Маленькому негодяю (нет, не Ливио) было организовано спальное место под кроватью и, не найдя в одиннадцать часов вечера хоть что-то, что напоминало бы лоток, Птенчику постелили пеленку, и пока младший брат чуть ли не на примере объяснял котенку, как ее использовать, Вульфвуд, скрепя сердцем и легкими, все же сел за домашнее задание. Оно гласило: «Чем, по-вашему, можно объяснить, что именно философия пришла к необходимости постановки основного вопроса философии?». Единственные две вещи в голове Вульфвуда были «Что будете заказывать? Оплата наличными, чеком?» и «На все воля Божья», а если их совместить, так и вовсе окажется, что сам Господь лично явился к нему за лавандовым рафом. Интересно, в таком случае автомат по этой ссаной философии поставят? В размышлениях наткнулся взглядом на календарь. Он буквально притягивал к себе, манил своей потрясающей нелепостью. Он был раскладным, тобишь на одном листе были даты, а на втором — картинки, в этом месяце на всех присутвующих радостно пялились два лабрадора. В прошлом месяце там были котята, а в позапрошлом - рисунки странных животных, которых Ливио проименовал как оленей. Вернемся к лабрадорам, которые до жути напоминали одного донельзя странного посетителя. Сам он его не заставал на своей смене, но слышал про него даже от своего сменщика. Нет, вы не подумайте, что это был сам лабрадор! Это был молодой парень, который всем своим видом их напоминал, и, кажется, этот парень учился с ним в одном колледже (если память Николаса не ходит налево, конечно), гонял в ярко красном плаще чуть ли не до пят посреди жаркого сентября и притягивал к себе неприятности так, будто на нем было написано «бить сюда». Да сам Божий послушник знал его исключительно потому, что на него то жаловались, то истории рассказывали (даже характеристика «выглядит как большая добрая собака» не была редкостью среди разных людей, его повстречавших).       Ладно, если быть совсем честным, даже без плаща и историй Николас бы все равно его запомнил, хоть и видел того мельком: в лицо он особо не вглядывался (у него тут же появлялось сильное чувство дежавю), но вот волосы.. ладно, если бы они были полностью черными, но то тут, то там, торчали буквально клочки светло-русых волос, и не было похоже, что хотя бы часть была покрашена — было бы заметно. Витилиго какое, может?       Поняв, что решительно не способен высказать и строчки по вопросу «докажи, что философия это не верблюд», парень потянулся к пачке сигарет, но вовремя себя одернул: пожарная сигнализация включится. Цыкнув, Николас повернулся в сторону светловолосого парня, справившегося с маленьким котом. Тот, в свою очередь, тщательно осматривал нового питомца на предмет каких-то болячек или блох, пока Птенчик, явно устав от столь насыщенного дня, уже спал сном младенца. Сам Ливио это делал с ученым видом: не зря поступал на ветеринара. — Спать пора, — наконец, подавив чудовищный зевок, пробормотал Николас. — Ты иди, я еще посижу, — кивнул Ливио, уделяя слишком много внимания такому маленькому существу. — Нико! Тихонько смеясь себе под нос, старший потрепал того за волосы, а после пошел душ.       Это был один из многих таких дней. Не особо примечательных самих по себе, но наполненных спокойствием и счастьем, и Вульфвуд чувствовал, будто это то, чего ему так давно не хватало.       Но почему он чувствует нечто подобное?