ты не знаешь — какая я, наверняка
я — энергия взрыва, я — эхо грозы
я пока не опасна, но это только пока
ты еще не знаешь
насколько все это будет всерьез
♫ Flёur — Русская рулетка
Торчать в подвале здания Совета-46 было скучно. Компанию ему составляли только мертвецы, и те уже начинали медленно рассыпаться на частицы рейши, таять в воздухе, исчезать. Айзен Соуске откинулся на спинку скамейки. Рядом с ним щекой на столе лежал один из чиновников; часть лица уже рассыпалась прахом, на губах навеки застыл крик удивления. Все они были удивлены. Все они думали, что он мертв. Все они видели его тело, прибитое к стене на высоте нескольких метров. Айзену понравилась эта иллюзия, и создавал он ее с особой любовью, продумывая до мелочей: сломанные треснувшие очки, залитое кровью лицо, пустые глаза. Необходимо было учесть все детали: этот труп попадет в руки Унохане Рецу, и как скоро она догадается, что это всего лишь кукла? Точнее, не кукла, но и не Айзен. Кому какая разница, куда пропал бродяга из дальних районов Руконгая? Он ставил на то, что Унохана поймет именно тогда, когда скрываться будет уже не нужно. Всего два или три дня. Пока что внимание Готей-13 отвлечено на вторжение рёка, на казнь Кучики Рукии, на истерики Хинамори — у них есть чем заняться, кроме как исследовать трупы. А когда они поймут — Айзен сам явится им, заберет Хогиоку изнутри девчонки-Кучики и покинет Общество Душ. И с ним — еще двое. В верности Тоусена сомневаться не приходилось — тот своим стремлением к справедливости удивлял даже Айзена: надо же так изощренно выкрутить свое желание залить все вокруг кровью; но безумие Тоусена было понятно — людям, потерявшим соулмейта, можно лишь посочувствовать, и если бы Айзен умел, он бы обязательно посочувствовал. По сравнению с некоторыми, Тоусен еще неплохо держался, и так как ему было нечего терять, он становился ценным союзником. Гин же… У Ичимару был соулмейт. Живой и здоровый, служащий в Готей-13 — служащая. Прекрасная рыжеволосая фукутайчо Десятого отряда; ради нее Гин старался либо избегать ран, либо тщательно их залечивать: его раны отражались на ней. Не сильно — от мелких повреждений у Рангику болела голова, от сильных — могли открыться идентичные раны в том же месте, но гораздо слабее. Она не была зависимым соулмейтом, но Гин все равно не хотел причинять ей боль. И если бы он погиб — она погибла бы тоже. И наоборот. Вдобавок, так как зависимым соулмейтом был Гин, каждая рана Мацумото открылась бы на его теле. Точно такая же рана или даже более серьезная. Даже если она бы порезала палец, Ичимару бы получил тот же порез. Это мешало. Если бы Гин не был ценным союзником, Айзен прикончил бы его сразу, узнав о наличии родственной души. Ему повезло — у него не было соулмейта и быть не могло. Никаких надписей на коже в виде фразы, услышав которую, активируется нерушимая связь… так бывало у тех, кто являлся зависимой душой, но Айзен не верил, что может быть зависимым хоть в чем-то. Он провел рукой перед мертвым лицом чиновника и щелкнул того по носу, пылью поднимая в воздух частицы рейши. Было невыносимо скучно, хотелось выпить чаю… прикрыв глаза, Айзен усилил духовное чутье, прислушиваясь ко всему Сейретею сразу. Ощутил реяцу Куросаки Ичиго — сложно было не ощутить, духовная сила у парня была похожа на грохот взрыва вулкана Кракатау. Особенно когда он дрался — сейчас со старшим Кучики. Духовная сила Гина мерцала где-то в бараках Десятого — пошел к своей зазнобе, ее реяцу была рядом. Тоусен находился в додзё Девятого. Среди переплетения разнообразных энергий мелькнул алый огонек. Айзен усмехнулся, прикрыв глаза. Он не смог отказать себе в удовольствии понаблюдать со стороны за тем, что будет, когда обнаружат его тело, невидимым замерев в стороне, где ему было видно все. Рангику остановилась, выронила документы, оцепенела в ужасе, рядом так же замер Кира, из-за угла выбежала Хинамори. Еще вечером она засыпала в его кабинете, и Айзен заботливо накрыл ее одеялом, играя роль доброго тайчо. Еще вечером она улыбалась ему, милая уютная летняя девочка — глупая девочка. Очень глупая. Айзен сказал бы ей, что никому нельзя настолько доверяться, будь он по-настоящему ее учителем. Хинамори не застыла — ахнула, медленно зашагала к телу, протянула руку, будто могла коснуться, дотянувшись до такой высоты. Ее крик напоминал крик птицы; когда она упала на колени, Айзену стало почти стыдно за нее. Захотелось появиться рядом, встряхнуть за шкирку и сказать: как ты можешь позволять себе так расклеиваться, лейтенант? Но она не расклеилась. Стоило на сцене появиться Гину — и Айзен понял, что не узнает Хинамори. Она была милой тихой девочкой, она всегда ко всем обращалась с добавлением вежливых суффиксов, она смущенно краснела от похвал в свой адрес и никогда не повышала голос. Она не умела ругать рядовых, если ловила их за занятиями, запрещенными по уставу. Она вообще не умела злиться, как казалось Айзену. И все же… Эта пылающая ярость на миг восхитила его — то, как она преобразилась за долю секунды, как слезы высохли, высушенные пламенем, как решительно взметнулся клинок в унисон с криком раненой чайки, как зазвенела сталь о сталь — Айзен знал, что Кира — друг Момо. Она рассказывала своему тайчо о нем и о Ренджи, делилась с ним новостями об их успехах и неудачах (будто ему было это интересно), переживая те и другие, как свои собственные. Момо нравился Кира, она находила его умным, благородным, добрым и милым, но она без колебаний подняла на него меч. Тогда Айзен и решил передать ей свою предсмертную записку — посмотреть, что она сделает, и чуть позже она снова его удивила — выполнила идеальное Хакуфуку, вырубив охранника, атаковала своего лучшего друга, и, хотя ее мастерство Айзен оценил, ее преданность его покоробила. Он не ценил преданность. Он знал, что Тоусен следует за ним ради собственных целей, просто так вышло, что их цели совпадают, знал, что от Гина можно ждать удара в спину в любой момент. Так было куда проще, чем если бы они заглядывали ему в рот, трясясь от благоговения, как эта смешная дурочка. Хуже всего, что к этой смешной дурочке Айзен почти… привязался. Выбирая ее лейтенантом, отчасти он руководствовался тем, что она восхищалась им, соответственно, не стала бы лезть в его дела, принимая все, как данность. Капитана не было в отряде? Значит, так нужно. Капитан ведет себя странно? Значит, плохо себя чувствует и не более того. Но не только это было причиной. В девчонке таился огромный потенциал, и вряд ли она сама подозревала, какой. Она считала себя слабой, Айзен ее в этом не разубеждал — утешал, подбадривал, говорил, что однажды она сможет стать сильнее, а пока достаточно того, что она уже умеет. Достаточно шикая, достаточно пары заклинаний кидо. Достаточно. Он сознательно тормозил процесс ее развития. Вместо тренировок занимался с ней каллиграфией и икебаной, давал читать книги, редко допуская на полигон. У нее не было времени. Не должно было быть — и не нужно, она же все равно слабая, то, что Айзен сделал ее своим заместителем, не ее достижение, а его снисходительность. Так она должна была думать. На самом же деле девчонка с легкостью могла бы выполнить магию восьмидесятого уровня, а после и девяностого. Как мечница, она была вправду никудышней. В рукопашном бою — тем более. Но в кидо… в кидо она была несравненной. Все это время в Пятом отряде подрастал маг уровня Айзена Соуске.***
«Какое смешное имя». Услышав эти слова от умирающей от голода девочки, Гин вздрогнул, как от удара током. Ее голос расчертил его левое запястье алыми буквами-порезами — они вспыхнули и погасли. Девочка растерянно заморгала, подняла свою руку, на которой гасла та же фраза. Его соулмейт. Гин благодарил судьбу за то, что встретил ее: жить без соулмейта — можно, но когда твоя родственная душа умирает, знаком ты с ней или нет — это опустошает. Лишает радости жизни, лишает смеха, медленно убивает изнутри, тянет туда, куда ушел тот, что был владельцем твоей души. Еще больше Гин впоследствии благодарил судьбу за то, что именно он — зависимый соулмейт, что на нем отражаются все ее раны, а не наоборот. Иначе он не смог бы сделать то, что задумал, иначе пришлось бы беречь себя — чтобы уберечь ее. Все, что он делал, было для нее. Он привязался к ней; связь соулмейтов предполагала безусловную любовь, страстную — если они оказывались разнополыми, и тесную платоническую дружескую, если волей судьбы были одного пола, но Гин влюбился бы в Рангику, даже не будучи ее родственной душой. Потому что это была Рангику. Веселая, яркая, солнечная, теплая и словно дарящая ему жизнь. Скоро она возненавидит его. Выйдя из шунпо у нее за спиной, Гин остановился, окинув взглядом кабинет лейтенанта. Смятый диван, на столе — беспорядок из бумаг и конфетных оберток. Мацумото писала что-то, но, заглянув ей за плечо, Гин понял, что она рисует карикатуру на Хицугаю. — Как неуважительно, — протянул он. — Кто бы говорил, — Рангику скомкала бумагу в пальцах. — Неужели ты наконец почтил меня своим присутствием? Скажи еще, что что-то объяснишь, и я сойду с ума от радости. У нее было право злиться. Гин бесцеремонно присел на край стола. — Ран, это не… — Что «это не»? — вспыхнула она. — Сначала тебе назначают наказание за то, что ты, возможно, пособник вторженцев! Потом ты лыбишься, любуясь мертвым Айзеном и доводишь Хинамори! Потом… потом ты снова ее доводишь! Что она тебе сделала? Девчонка и так сама не своя! Мы на военном положении, а ты бодаешься с Хицугаей, будто вы игрушку не поделили! — Ран… — Гин потянулся к ней, чтобы заправить рыжие пряди за ухо — обычно хватало прикосновения, чтобы Мацумото растаяла, но сейчас она оттолкнула его руку. — Хватит, Гин. Думаешь, это нормально — черт-те-чем заниматься, а потом являться ко мне и, ничего не объясняя, замаливать грехи сексом? От нее исходили волны жгучей обиды — Гин улавливал их, как колебания реяцу. Соскользнув с края стола, он сел перед ней на колени, взял руки в свои, заглянул в лицо, с собственного лица убирая вечную прилипшую к губам улыбку. — Гин? — растерялась Рангику. — Ты чего? — Мне правда жаль, — он прижал ее руку к своей щеке. — Правда, Ран. — О чем ты? — она напряглась. Гин поцеловал ее ладонь. — Ни о чем таком, о чем тебе действительно следует волноваться. — Вечно ты так, — Рангику надула губы. — Я твой соулмейт, но ты мне не доверяешь. Знаешь ли, это обидно… кто я для тебя, а, Гин? — Кто? — он моргнул. Вопрос был странным. Риторическим, но она ждала ответа. — Да, кто? Родственная душа? Любовница? Это понятно, но кроме того… — Все, — сказал Гин. — Что — все? — Ты — мое все, — он коснулся губами ее запястья. — Моя душа. Моя любовь. Все сразу. Видишь, где бы меня ни носило, я пришел и упал к твоим ногам, а ты меня даже не поцеловала. — Умеешь же ты, — кисло сказала Рангику, — …извиняться. Гин облизнул губы. — Я покажу тебе, как умею извиняться. И ты простишь меня сразу несколько раз.