Разбитое солнце

                    Кадзе ненавидела вставать на рассвете. Холодно, сыро, туман вездесущий… Роса выступила даже на половицах в доме — холодная и зябкая. Зачем она вчера засиделась на энгаве? Повелась на звездопад.       Она смотрела на небо, забывая обо всём. Не было просьб, ведь единственная — ЧТОБЫ ОН ВЫЖИЛ — звучала бессмысленно. И утро не принесло ничего, кроме ясного неба и криков сойки за окном. Или…       Прямо перед энгавой на траве лежало тело. От одного только взгляда бросило в ужас: жуткие кровавые раны рассекали пополам, лицо было бледным, почти серым, и всё заляпано кровью. Не стоило подходить. Помогать и лечить. Только… Тело никуда бы не делось, и у Кадзе попросту не осталось выбора.        Это был мужчина. Белый, нет, серый даже, с жуткой раной, от которой никто не сможет оправиться. Кадзе решила — смертник, которого ей прислали духи, чтобы упокоить душу Матимо… Она поклонилась три раза, а потом потащила умирающего в дом.       Он молчал — как и следует человеку на пороге смерти. Но Кадзе решила, что духи должны видеть, как она старается, потому яркая чакра сияла над разодранными внутренностями. Конечно, он не выживет, но её усилия не пропадут — по крайней мере тут она сделает всё, что может, и не будет себя проклинать за то, что была слишком слаба.       Ой, нет. Тут проще прикопать и забыть. Такие раны невозможно вылечить даже ей — магу, что на целительстве козу съел! Хотя-я… Пять часов спустя Кадзе вытерла пот и перевела дух: жить будет.       Ох. Человек почти умер. Его разрубило пополам. А теперь он безмятежно спал, и это не укладывалось в голове. Накрыв его покрывалом, Кадзе ушла на кухню, устало привалилась к створке раскрытого сёдзи и выдохнула. Руки дрожали — напряжение последних часов начало отпускать и бить отдачей. Незнакомец нескоро придёт в сознание, но ощущение чужого присутствия било по нервам. Кадзе отвыкла быть не одна.       Сколько лет прошло? Пять? Семь? Образ Матимо вымывался из головы: его смех, голос, жесты… Запах давно выветрился из сложенных в шкафу кимоно, которые она бережно перебирала порой, перекладывала ароматными травами. Почему из дома забрала только их? Не привычные вещи, а именно три традиционных кимоно, которые он надевал на праздники.       Фотографии пришлось убрать в альбомы — они начали выцветать через год. В альбомы Кадзе не заглядывала — больно. Больнее, чем касаться плотного шёлка. Они были женаты всего год, и почти каждый день был запечатлён на фото. Матимо любил её снимать. Матимо просто её любил. А потом погиб на глазах, разорванный сильным Проклятьем. Ему попросту не хватило собственной проклятой энергии — он был магом четвёртого ранга, Кадзе — подпервого. Развеяла Проклятье, не задумавшись, но Матимо не спасла. Там уже нечего было спасать.       Шесть. Это было шесть лет назад, и с того дня жизнь остановилась. За спиной осталась Окинава, ветхий дом, стоящий на отшибе крохотной деревеньки в горах, распахнул дряхлые фусума. Зализывая раны, как раненная лиса, Кадзе училась заново дышать, говорить, ходить. Сил не было, желания — тоже. Но время постепенно затягивало раны, оставляя уродливые бугристые шрамы на душе. Почти не используя магию, Кадзе начала лечить местных жителей, вспоминая знания, полученные от бабушки-травницы. Этот дом когда-то принадлежал ей, слава о силе её рук до сих пор гуляла среди местных, потому появление Кадзе они восприняли, как счастливый знак. С расспросами не лезли, уважали её одиночество, но порой на энгаве она находила бенто со сладкими данго или ведро с радужной форелью.       Молодых людей в деревне практически не было, но летом, когда переехавшие в город дети приезжали к родителям в отпуск, некоторые смельчаки появлялись на её пороге. Кадзе больше не нуждалась в отношениях. Когда погиб Матимо ей было всего двадцать, но его смерть выстудила не только душу, но и тело. Отношения её больше не интересовали, мужчины — тоже. Потому присутствие незнакомца, пусть слабого, на пороге смерти, напрягало.       Кадзе склонилась над раковиной, плеснула холодной воды в лицо, растёрла шею. Помедитировать или просто лечь спать? Но мужчина лежал в её спальне, на её футоне, и напрашивался только один ответ. Вздохнув, Кадзе пошла в небольшую комнатку, попутно заглянув в спальню — дышит. Устроившись на хрустком татами, она выдохнула и попыталась очистить сознание.                     В обычно безмятежной бесконечности, погружённой в вечность и тишину, царил хаос. Натягивались и рвались нити, вселенные схлопывались, взрывались, ослепляя. Сатору швыряло, словно щепку, в потоке неконтролируемой энергии. Сила перестала слушаться, вырвалась на волю и сминала, рвала на части. Стонали мышцы, хрустели кости, его скручивало в узлы, чтобы в следующее мгновение развязать и смять огромной ладонью. Больно-больно-больно. Слёзы лились из пустых глаз, сознание постепенно распадалось. Ещё немного, и наступит долгожданная тишина. Сатору молил о ней, как о величайшей милости.       Пальцы слушались с трудом, когда он пытался сложить их в простую печать Обратного проклятья. Пытался вспомнить, зачем это делает, но не мог. Упрямо стискивал зубы, ломал их, продолжая вливать по капле силу в пустые каналы. Капля за каплей, подчиняя хаос, набрасывая ошейник и притягивая к себе. Наконец стало тихо. Сложившись пополам, Годжо провёл ладонью по мокрому лицу, и в следующий миг его вышвырнуло из собственной территории. С резким выдохом он распахнул глаза.       Темнота вокруг была живой и реальной. Как и плоский, твёрдый футон, на котором он лежал, как и тяжелое одеяло, пахнущее полем. Как и запах крови — его собственной, забившей нос. Тело не слушалось, он мог лишь едва шевелить пальцами. Голова была залита чугуном. Скосив глаза, Сатору увидел край звёздного неба — сёдзи были приоткрыты. Равнодушно подняв глаза к потолку, Сатору безразлично подумал: жив.       Какой теперь смысл в жизни, он не понимал. Не видел больше цели и не находил желания двигаться дальше. Проиграл. Это не смогло уложиться в голове, и она взорвалась изнутри с громким хлопком. Торжествующий взгляд Сукуны до сих пор полыхал перед внутренним взором.       Больше не сильнейший. Теперь вообще никто.       Глаза закрылись, сон накрыл без спроса, погружая в непроглядную пустоту. В следующий раз Сатору проснулся на рассвете. Его била мелкая дрожь, по липкому от пота телу гуляли волны боли, собираясь в животе. Губы слиплись и покрылись коркой. Проведя по ним языком, Сатору попробовал привстать на локте, но вспышка пронзила тело, вызвав тихий стон. Ксо! Сатору с шипением втянул воздух сквозь плотно сомкнутые зубы. Бесполезный кусок дерьма — вот кем он стал.       Отчаянно цепляясь за крохи жизни, запустил Обратное проклятье машинально, и проклятая энергия ушла. Восстановится ли? Скорее нет, чем да. Кто он без силы? Никто. Хотя и так никто, ведь проиграл. Сатору не просто спустило с небес на землю: приложило от души, впечатало в пыль, указало на его настоящее место. Ничтожный, а не сильнейший. Пустота, а не Безграничность. Жалкий.       Отчаяние, вспыхнув, погасло почти сразу, погружая в вязкое равнодушие. Стало плевать на всё. А ещё — сильно захотелось пить. Как бы то ни было, тело оживало и нуждалось в уходе. Кто бы там его не спас, сейчас самое время показаться. Но дом молчал, постепенно озаряясь лучами восходящего солнца. Холод заползал снаружи, дрожь усилилась, зубы дробно застучали — Сатору лихорадило.       За всю жизнь он не болел ни разу. Его энергии было столько, что вирусы сжигались на подступе, разрывались, сталкиваясь с барьером бесконечности. Сатору не знал, что такое кашель, насморк или температура. Никогда не мучился похмельем, не курил, просто потому что никотин моментально отторгался. Его не укачивало, не тошнило, не, не, не…       Потный, слабый, кожа зудит, прикосновение ткани причиняет боль, та пульсирует глубоко внутри, непрерывная, слепящая. Прикрыв глаза, Сатору не застонал даже — заскулил, наполняясь жалостью к себе. Расслышав чужие шаги, затих, тяжело дыша, попытался сжать кулак, но непослушные пальцы только заскребли по футону. Распахнулись фусума, в комнату вошла девушка в традиционной одежде.       — Не думала, что ты придёшь в себя так скоро. — Её голос звучал глухо, словно обладательница забыла, как говорить.       Она села на колени, поставила поднос у его головы и бесцеремонно сняла одеяло. Холод мазнул по влажной коже, Годжо вздрогнул всем телом. Опустил глаза, рассматривая себя: он был полностью обнажён, торс обвивали бинты.       — Как тебя зовут? — спросила девушка, опуская ткань в миску с водой. — Я — Меборо Кадзе. Ты лежал перед моим домом, почти разрубленный пополам. Но то, как стремительно срастались твои ткани… Ты маг?       — Нет, — выдохнул Сатору. Охнул, когда тёплая влажная ткань коснулась груди. Кадзе неторопливо обтирала его, поочерёдно поднимая руки. — Больше нет, — добавил тихо.       Кадзе ловко повернула его на бок, не обращая внимание на стон боли, и начала обтирать спину. Сейчас хрупкая девушка была в миллион раз сильнее некогда сильнейшего. Вернув обратно, она сместилась к ногам.       — Сейчас у тебя жар, — продолжила, равнодушно обтирая внутреннюю сторону бёдер, сдвигая в сторону мошонку, даже не изменившись в лице. — Он будет продолжаться, пока восстанавливается организм. Я дам тебе жаропонижающий отвар, но не жди, что он быстро поможет.       Закончив с обтиранием, Кадзе вернула одеяло на место.       — Ты будешь лежать ещё долго, так что привыкай. Если не хочешь пролежней и язв, придётся терпеть мои прикосновения.       Раньше Сатору нашёл бы немало шуточек, непременно рассказал бы, что не прочь терпеть не только такие прикосновения. И что ей безумно повезло касаться его идеального тела…       — Переживу, — бросил он равнодушно, отвернувшись. Её забота унижала, опускала глубже на дно, погружая в вязкий ил.       — Ты так и не сказал, как тебя зовут, — напомнила Кадзе, опуская прохладную ладонь на его лоб. Мягко повернув голову, приподняла, поднесла к губам пиалу с водой. Годжо пил громко, цепляясь зубами за фарфоровый край. Вода текла по подбородку, от напряжения дрожали мышцы на шее. Когда снова лёг, оказалось — устал, как от изнуряющего бега.       — Сатору, — выдохнул, прикрывая глаза. В отсутствие энергии больше не было необходимости прятать их под тёмными стёклами — чувствительность к свету пропала.       — Сатору?..       — Просто Сатору.       Клан не примет его, зачем он им сдался? Позор семьи, позор всех шестиглазых предков, когда-либо ступавших на землю.       — Что ж, просто Сатору, — Кадзе встала и распахнула сёдзи шире, впуская солнечный свет и воздух, — отдыхай пока. Я приготовлю отвар и вернусь.       — Где я? — спросил Сатору, с удивлением глядя на горы, покрытые лесом.       — В моём доме, — раздражённо ответила Кадзе.       — Нет, что это за место? Как далеко от Токио?       — Токио? — она хмыкнула. — До Токио далеко, ты на Хоккайдо.       Сатору распахнул глаза. Его забросило на другой остров?! Кадзе с интересом посмотрела на него, но ничего не сказала, тихо вышла и прикрыла за собой фусума.       Хоккайдо. Что произошло потом? Что стало с остальными, что стало с Сукуной? Кто сможет его победить, если даже сам Сатору не смог?       Тупая самоуверенность и бахвальство. Заблуждение, в котором он прожил всю жизнь — оно лопнуло, как мыльный пузырь. Сатору закрыл глаза. Его смели с доски так легко и просто… Каково это — оказаться на месте тех, чьими жизнями он с лёгкостью распоряжался, чьи жизни обрывал взмахом руки?       И что теперь? Он… обычный? Лучше бы не просыпался.       Кадзе вернулась с новым подносом, на котором стоял простой глиняный чайник и пиала. Села перед ним, снова коснулась лба. Вздохнула.       — Жар усилился. Может, придётся спуститься в город за таблетками.       — Не надо тратить на меня деньги. И время. — Сатору смотрел в потолок: чужая жалость ни к чему.       — Это уже мне решать! — огрызнулась она. — Хочешь умереть — встанешь на ноги и прыгнешь со скалы. Их тут полно, можешь выбрать обрыв поглубже. Но в моём доме я тебе умереть не позволю.       Сатору впервые посмотрел на неё со слабым интересом. Красивая, с такой внешностью покорять вершины шоу-бизнеса, а не сидеть в глуши. А если учитывать, что она знает о магии…       — Кто ты?       — А ты?       Низверженный бог? Живой труп.       — Никто. — Сатору понял — о себе она говорить не хочет. Впрочем, почему должна раскрываться незнакомцу? Впрочем, ему плевать на её историю.       Кадзе налила отвар, в воздухе поплыл густой аромат горных трав. Лёгкое облачко пара поднялось от пиалы. Подув, она приподняла его голову.       — Пей медленно, не спеши, а то обожжёшься.       Желание обжечься ей назло вспыхнуло и погасло — на самом деле горячо. Отвар был горьким, но Кадзе не отнимала пиалу от губ, пока не выпил до последней капли. Лоб снова покрылся испариной, никак не получалось вдохнуть полной грудью — Сатору дышал часто и быстро.       — Спи. — Кадзе поправила одеяло. Сатору не ответил — уже уснул.       Какое-то время она сидела и просто смотрела на него. Волосы спутанные, можно было бы решить, что седые, но белые ресницы, брови, волосы подмышками и в паху того же цвета, значит, редкий случай отсутствия пигмента. И кожа слишком белая. Но глаза, на удивление, не красные, а голубые. Невероятного, ненастоящего цвета. Не линзы, хотя это было первой мыслью, когда Кадзе их увидела. Телосложение не мощное, худощавое, но мышцы натренированные. Ладони широкие, пальцы длинные, а ноги и вовсе кажутся бесконечными. Какой же у него рост? Если встанет, наверняка упрётся в низкий потолок.       Сатору. Кадзе собственноручно вычеркнула себя из магического мира. Отучилась в киотском магическом техникуме, там же познакомилась с Матимо. А потом они переехали на Хоккайдо. Кадзе устроилась в медицинский центр, куда приезжали на реабилитацию маги. Но после смерти Матимо Кадзе перестала интересоваться покинутым миром, скрытым от чужих глаз. Сатору, судя по всему, именно из этого мира и вывалился. Только Кадзе совсем не чувствовала его проклятую энергию, там, внутри, было пусто.       Она своей почти не пользовалась, сумела накопить много, даже слишком. Но поделиться ею с Сатору нельзя, бесполезно. Может, его пустота связана с полученными ранениями, может, он истощился во время боя и поэтому подставился под удар. Кадзе думала об этом, пока копалась на чердаке, ища запасной футон. Это могло бы стать темой для статьи, если бы она решила вернуться в магический мир. Не так даже: ворваться в него с ноги, рассказав, как помогла потерявшему силу магу её вернуть. Если бы в Кадзе была хоть капля прежнего тщеславия… В молодости казалось, что можно с лёгкостью перевернуть мир. Слишком быстро ей обрезали крылья.       От футона разлетались облака пыли, пока Кадзе выбивала его на заднем дворе. Придётся пока спать в небольшой комнатке, смежной со спальней. Дом был маленький — кухня, две комнаты, гэнкан и энгава. За садом Кадзе следила. Лечебные травы тут соседствовали с цветущими кустами и аккуратно постриженными деревьями. Это была её отдушина и место силы.       Покончив с делами, Кадзе села на энгаве со стаканом лимонада — в полдень стало жарко и прохлада притаилась на верхушках гор, ожидая вечера. Надо вспомнить, какие травы в сочетании с магией восстанавливают силы. Не проклятую энергию — тут маг должен постараться сам. Обычные силы, физические. Пусть Сатору скорее встанет на ноги и уйдёт, заберёт с собой шлейф реальной жизни, той, где люди любят и ненавидят, двигаются вперёд, а не застыли на месте. Заберёт воспоминания о сражениях и победах.       Она сделает всё, что в её силах, но поставит этого мага на ноги.