Костры и голод

      Сила внутри клокотала, импульсами горячими в грудь била, сердце работать в бешеном ритме вынуждала. Женщина чувствовала себя посреди вулкана, в самом жерле — лава символы древние на спине загорелой выжигала, грозилась кровь заменить, вены сжечь. Страх ожидаемый, мутный и тревожный не проникал в сознание. В нем царила сила и сладкое ощущение всемогущества, будто она все-все контролировать может.       Сила тянулась к своей части нагло отделенной, тосковала и воссоединиться желала. Пальцы ног от ощущений поджимались, все естество в ожидании замирало, тело группировалось, как перед прыжком. Часть силы за стеной находилась, Вика это ощущала ярко, на грани с диким чем-то. Впервые за время своей работы ритуальной с кем-то силу чужую делила. Обычно одна работала, себе всё забирала, делиться не привыкла и не любила. Но не смогла отказать высокому голосу и взгляду открытому, нежному. Они всего лишь силу разделили, ничего такого, правда? И нужно же когда-то новые практики пробовать, развивать себя.       Вика села на кровати в позе лотоса, вжалась спиной в стену, голову откинула. Все пульсировало вокруг, воздух подобно живительной энергии в легкие проникал — бутоны внутри распускал, костры разжигал. Она млела, губу закусывала, плечами водила, потому что впервые так ярко ощущала другого человека. С трудом границу между ней и Марьяной могла нащупать. Это пугало, завораживало и вызывало чувство жажды.       В дверь номера постучали и, не дожидаясь ответа, сразу же вошли. Вику к стене пригвоздило, желудок в волнении непонятном сжался, глаза вцепились в хрупкий силуэт с огненными прядями. — А если я здесь голая сижу? Постучала и ответа не дождалась, — женщина прокашлялась. — Могу поспорить, что ты никогда так не делаешь, — Марьяна прошла к окну, делая вид, что её действительно интересует не примечательный пейзаж. — Дальнобойщика выискиваешь, чтобы поживиться? — подорвалась с кровати, подошла непозволительно близко. Пряди огненные нос щекочут. — Да у меня и так жертва есть, — шаманка дыхание задерживает, губы кусает. — Олежу уже и так помотало, оставь. — А я не о нём, Вика.       Если сосредоточиться и прислушаться, можно услышать, что воздух потрескивает, будто неисправный электрический прибор вот-вот из строя выйдет. И тянет ненормально, неправильно, абсурдно. — Какие ощущения? Когда это в тебе? — Марьяна дышит тяжело, хочет уйти и остаться одновременно.       Марьяна силу не в первый раз делит, Марьяна все пробовала уже. Марьяна впервые чувствует такой огонь другого человека в себе, впервые так желает всю силу вобрать, разделенное сожрать и пальцы облизать плотоядно. Она вспоминает ритуал до мелочей, боится, что не так они что-то сделали, что это обернется ужасным. Марьяна и так соблазны еле сдерживала, от чувств не отказывалась, но и не собиралась отдаваться. Сублимировала в постели с мужем, в творчестве, в практиках — лишь бы границу дозволенного не перейти, иначе общение шаткое рухнет и сверху плитой гранитной придавит.       Марьяна губы в израненную плоть превращает, потому что зверем себя чувствует, границы перестает видеть, поддаться хочет. Разворачивается, смотрит внимательно, ответа ждет. — Очень странные, если честно, — Вике спросить хочется, разузнать, чтобы не одной в своей агонии находиться. — Горю будто. — Больно? — шаманка вдыхает глубже, аромат сандала с цитрусом ноздри обжигает. — Нет, — Райдос в глаза не смотрит. — Наоборот.       Марьяна неожиданно громко выдыхает, тут же замирает вся, не ожидая. У Вики голова кружится, кожа испариной покрывается, будто тяжелая форма гриппа у неё. — Я думаю, это нормально, — Романова глаза прикрывает, затылком к стеклу прохладному прислоняется. — Просто мощная сила. И мы мощные. С нашими сплелась, вот они и беснуются. — Ты когда-то делала это раньше? — Силу чужую делила? Да. — И не хотелось отделенную часть в себя вобрать потом?       Марьяна кивает отрицательно, руку тянет к плечу чужому. Скользит подушечками по мягкой ткани излюбленной футболки черной, касается не прикрытого ничем предплечья — обхватывает с силой. Вика шаг вперед делает, последние остатки самообладания ищет, чтобы женщину в подоконник не вжать. И не в сексуальном подтексте дело. Хочется слиться, одной частью механизма стать. Марьяна еще шаг делает, длинными руками спину обвивает, щекой о завитки шоколадные трется. Сильные руки талию её сжимают, на себя тянут.       Ближе. Ближе. Ближе.       И все вокруг взрывается, оглушает, ослепляет, всех чувств лишает и заново заполняет. Вика понимает, что не стоит в жерле вулкана — она сама вулкан. Внутри клокочет кровь, движение ускоряет. То, что абсурдным и неправильным казалось, обретает смысл и необходимым представляется. Все, что она когда-либо чувствовала, меркнет. Остается лишь субтильное тело напротив, тесно прижимающееся, пахнущее лесом и свежестью. Марьяна ноготками короткими в лопатки впивается, губы облизывает. — Так лучше? — Да, еще лучше, — Вика от своих же слов хмурится. — Точнее… Боже. — Все в порядке, я понимаю, — Марьяна руку на затылок чужой кладет. — Это для работы. Не переживай.       Шаманка улыбается, знает все, о чем Вика думает. Знает наперед, что сказать хочет. Пыль в глаза пускает, хотя жрица с самообманом и так справляется. Убеждает себя, что это ненадолго, что силу успокоить нужно, иначе не даст полной грудью вдохнуть. С ума сведет. — Ты по зову силы пришла ночью ко мне? — По зову чаепития, — Марьяна оторваться хочет, но не может. Медлит. — Олег нас уже внизу ждёт. — Так пойдем, — вопреки словам Вика лишь тело чужое сжимает крепче. — Не сломай меня, — они словно под солнцем палящим нежатся. До костей обугленных.       Объятия разорваны, неловкость комнату заполняет, смешки смущенные вылетают у обеих. Вика перед уходом окно на проветривание открывает, воздух сжатый и напитанный запретным.       Олег сидит за столиком в столовой, помешивает чай остывший. Кивает вошедшим женщинам, внезапное чувство смущения побороть пытается, будто стал третьим лишним в чем-то секретном и важном. — Ты как, Олеж? — прозвище от жрицы отдает детством и мамиными булочками. — Я пойдет, нормально, — жестом показывает на диванчик по другую сторону стола. — А вы? Чего так долго?       Марьяна взгляд на женщину переводит, уголки губ дергаются, школьницей себя чувствует, хотя ничего запретного они и не делали. Но мысль рассказать нелепой и пугающей кажется. Рассказать что? «Мы стояли посреди номера как два изголодавшихся зверя и прижимались друг к другу». — Да рабочее обсуждали, — Вика на диван плюхается, рукой безразлично машет. Актриса из неё никакая. — Насчет силы разделенной, — уточняет Марьяна, присаживаясь рядом. — Вопросов много появилось.       Олег отвечает протяжным «а» и глаза опускает. Они беседуют об общем, лёгком, бытовом. Вика плечом Марьяну задевает, слишком часто на губы смотрит, реальность перестает осознавать. Сила теплится, бурлит, урчит приятно от хрупкого тела рядом. Марьяна в ответ не смотрит, руку на чужое колено кладёт, на ткани джинсов рисунки выводит. Все обостряется, в провода оголенные трансформируется, потребность в греховном личность деформирует. Марьяна пальцем на чашечку коленную надавливает — Марьяна на последний барьер сдерживающий Виктории Райдос надавливает, трещину оставляет. Трещина по позвоночнику проходится, превращая витиеватые узоры в разломы глубокие.       Вика уже и не слушает совсем, невпопад отвечает, глаза закрывает. Ногтями в ладони впивается, полумесяцами украшает кожу мягкую, картины страшные из головы гонит. Не в силе дело же. Точнее не только в ней. Сила катализатор, сила плеть правды, сила клетки распахивает.       Вика жадно воду пьет, промахивается, шею и футболку окропляет, взгляд серо-голубых притягивает. — Я спать, устала, — Райдос встает резко, бедрами о поверхность стола ударяется. — Да, я тоже, — Олег кивает, посмеивается от напряжения, которым жрица воздух наполнила. — Спасибо за вечер, было классно. Медиум приобнимает вставших женщин на прощание, дергается от импульса внезапного. — От вас прям искрами летит сила эта.       Вика вслед за Олегом уходит, оставляя Марьяну в чувствах смятенных. Она по лестнице с расстановкой поднимается, юбку длинную придерживает. На последней ступеньке на тело дрожащее натыкается, лбами с той, что покоя не дает, сталкивается. В глаза смотрит, силится, чтобы губы не обласкать. — Ты чего здесь? — Поговорить надо, — Вика стоит твердо, но руки выдают всё. — Ко мне. — Это приказ? — Марьяна в своем излюбленном. Игривая, сладкая-сладкая, слизать и выплюнуть хочется.       Вика тем-самым-тяжелым взглядом из под-бровей одаривает, на негнущихся ногах к двери плетется, открывает. — Дамы вперед. — У тебя там ловушка какая-то? Я боюсь тебя, Вика.       Жрица смеется низко, голову задирает. Вся ситуация нелепой выглядит, словно из дешевого мексиканского сериала. Обе знают, что произойти должно. Обе уверены, что остановить это смогут. — По краю ходишь. — Что? Не понимаю тебя, — Марьяна в номер все же юркает, но у двери остаётся стоять, вглубь не заходит. — Вот мы и местами поменялись, — Вика дверь на ключ закрывает, к Марьяне жмется, словно места мало в проходе. Носом по шее проходится. — Как это остановить? Ты же знаешь. — Остановить что? — шаманка против смысла здравого голову вбок наклоняет, доступ открывает. — Не ври мне, — у Вики дыхание горячее-горячее, сухое очень. — Ты все знаешь. И пользуешься этим. Хочешь же, Марьяна. Хочешь? — Вика, — чужие пальцы скользят по огненным прядям, ощутимо вниз тянут. — Я не понимаю, о чем ты, не понимаю, что ты сейчас делаешь. Ничего не понимаю. — Ты это же чувствуешь, я знаю. Я знаю, — Райдос глухо говорит, нервно очень. Сумасшедшая. — Голод, ужасный голод. До желания плоть разорвать.       Марьяна вздрагивает, руки на плечи кладет, в глаза пытается заглянуть. Тонет. Глаза темно-карие в бездну превратилась. Бездна в себе всех чертей собрала, сознание проглотила целиком, только животное оставила. — И что? Ты хочешь голод утолить? — пухлые губы в улыбке знающей растягиваются, язык по верхней соблазнительно проходится. — Сука, — Райдос обнажает зубы, впивается в мягкое место между шеей и плечом. — Какая же ты сука, Романова. Останови все это. Останови меня. — А если я не хочу, Вика? — имя по слогам произносит, ласкает, обхаживает.       Вика глаза поднимает, почву под ногами чувствовать перестает, когда видит потемневшие серо-голубые. Лес свежий в легких пеплом оседает, язвы на коже оставляет, голову тяжелой-тяжелой делает. Терпкие губы в мягкие, влажные впиваются, мнут беспощадно. Вика не целует. Не умеет. Вика подчиняет, топчет, уничтожает.       У Марьяны коленки дрожат, она за шею чужую хватается, язык сквозь зубы крепко сжатые проталкивает. По небу проходится, задний ряд зубов задевает, с языком горячим сплетается. Влага заполняет пространство, все сосуды переполняет, грозит перелиться, все твердое во влажное, размякшее превратить.       Жрица толкает Марьяну к стене противоположной, к комоду прижимает, ни секунды для вдоха не дает. — Подожди, подожди, — Марьяна нежно щеки гладит, волосы за ушки заправляет. — Я задохнусь сейчас.       Вика челюсть с силой сжимает, боится. Себя больше всего боится. С цепи сорвалась же. До косточки обглодает сейчас. Вика большими пальцами футболку из юбки выправляет, живот подтянутый оголяет. На колени садится, в глаза смотрит. Марьяна скулеж сдерживает, легкие огнем горят, — не дадут ей шанса надышаться.       Райдос живот поцелуями обсыпает, кусает, облизывает, метки красные оставляет. У Марьяны кожа мягкая, чувствительная очень, любое надавливание след оставляет. Марьяна локтями на комод опирается, выгибается профессионально, стонет сладко. — Да, Вика, да, — Вика еще не сделала ничего, Марьяна уже все ключи от шкатулок своих ей вручила. — Насколько ты голодная, Вика?       Марьяна взглядом оценивающим по лицу строгому приходится, пальцами подбородок вверх задирает. В номере темно — глаза темные напротив блестят, костры горят. — Как давно ты об этом думаешь? Только под покровом ночи позволяешь или в готическом зале тоже, когда смотришь долго-долго? — Заткнись, — Вика ногтями по животу проводит, наблюдая за полосами красными образовавшимися. На ноги встает. — Замолчи, Романова. Ты ничего не знаешь. — Определись, я все знаю или ничего не знаю? — Марьяна нагло смеется, смеется открыто и смело. Мочку уха губами пленит.       Вика юбку задирает, пальцами через белье давит сильно. Знает, как заставить рыжую бестию замолчать. Ухмыляется, когда через хлопковую ткань влагу чувствует. — Чья бы корова мычала. — Оставь эти фразочки при себе, — Марьяна шею обхватывает, губы тонкие к себе тянет. — Они, конечно, меня возбуждают, но лучше замолчи.       Пальцы круговыми движениями клитор ласкают, но белье не отодвигают, дразнят долго. Марьяна губы кусает, сдерживает стоны грудные, позвоночник её от напряжения трещит. Она в своем темпе быстром двигается, рычит, когда Вика не подстраивается.       Марьяна руку в белье в своё запускает, ласкает жар, стонет громко. Вика замирает, дышать перестает. В её пальцы через ткань чужие костяшки бьются, двигаются судорожно. Дыхание Марьяны беспорядочное, хриплое. Райдос руку с пальцами длинными выдергивает из белья, вверх задирает, к стене жмет. — Не медли, — шаманка свободной рукой шею длинную гладит, по ключицам проходится. — Хочешь? — Что? — голос Райдос строгий, будто бы не она пару секунд назад к своей коллеге под юбку залезла.       Марьяна не отвечает, руку плененную освобождает, к шероховатым губам подносит. Влажными подушечками пальцев надавливает, об язык мажет. Вика вбирает пальцы, глаза закрывает, слизывает влагу, кусает. Вике дурно, тошно, ненормально. Не может совладать с собой.

Мало, мало, мало.

      Вика ведет её к кровати, сама садится, Марьяну стоящую за бедра держит. Собачку вниз тянет, юбка бесформенной кучей у ног падает. Марьяна переступает, сама колготки вниз стягивает, в глаза смотрит. Вика руки под белье просовывает, по ногам длинным стягивает, на бедра свои усаживает. Марьяна мягкая, бархатная практически. Кожа бедер блестит будто, на ощупь прохладная, словно она из моря вот-вот вышла. — Опиши его, — Райдос с футболкой Марьяны расстается, сосок кусает. — Опиши голод свой. — Он не человеческий, Вика, — Марьяна руки в волосы шелковистые запускает, жмется к ловкому языку. — Будто по пустыне пять лет и пять месяцев идешь, а потом, когда к воде приходишь, она твою жажду утолить не может. И ничто больше не сможет, кроме персиковой кожи с запахом сандала.       Марьяна в подтверждение слов своих зубами плечо ранит, хочет как можно больше следов и меток оставить на теле желанном. Марьяну пьянит происходящее. Пьянит. Даже в самых темных и сокровенных мыслях она о таком не мечтала. Могла лишь на поцелуй горький с привкусом чувств невысказанных рассчитывать.       Вика соски затвердевшие ласкает, мокро и жадно. Указательным и средним пальцем эпицентр горящий поглаживает, влагу кончиками собирает, мажет по шелковистой плоти мучительно. Входит резко, непозволительно развязно — у Марьяны звездочки перед глазами, она ахает болезненно. Тягуче стонет в следующую секунду, подстраиваясь под бешеный темп. Вика свободную руку на поясницу кладет, держит крепко. Ложбинку дыханием горячим опаляет, зубками цепляет кожу фарфоровую.       Вика надеялась, что голод утолит телом податливым. Вика разбивается вдребезги, когда ощущает насаживающуюся на её пальцы Марьяну. Марьяна ругается грязно, стонет высоко и чувственно, влагой чужие пальцы одаривает. Марьяна пульсацией в большой палец отдает, волосы темные хаотично перебирает, в висок целует, шрам на брови изогнутой особенно страстно губами ласкает. — Сними, — шаманка из последних сил слова в предложения пытается собрать. — Футболку сними.       Вика просьбу выполняет, Марьяна льнет к смуглой коже грудью, трется хаотично. Марьяне дышать откровенно больно, но действия Вики компенсируют все. Вика бедра свои плотнее сжимает, ужасается. Чувствует все то, что Марьяна чувствует остро. Словно они не только силой связаны — словно метафизическое в материальное превратилось, запечатало связь их. Жесткий шов джинсов давит неприятно, мучительно изводит.       Плотное кольцо мышц пальцы сжимает плотнее, Марьяна движется судорожно, шепчет: — Сильнее, Вика, сильнее.       Вика выступающие мышцы на шее поочередно кусает, пальцы внутри останавливает. До неё долетает разочарованное «блять» и она чувствует попытки женщины сверху вернуть прежний темп.       Пальцем клитор поглаживает, движения возобновляет, мучительно и очень медленно. — Мой голод страшный, Марьян, — влажный поцелуй за ухом. — Я не знаю, как с ним справляться. Меня нет. Только голод остался.       Марьяна целует губы терпкие, целует понимающе и нежно. Языком по трещинкам проходится, пальцами скулы поглаживает, бедрами двигает вверх-вниз. Вика не дает нежности между ними возникнуть, на корню её уничтожает, стремительными движениями пальцев из субтильного тела выбивает.       Яркий, тягучий прилив влаги становится последним — Марьяна выгибается, от её рук на загорелых плечах точно следы останутся. Марьяна падает, её только рука сильная за поясницу удерживает от ранений глубоких. Марьяна не слабеет, как ожидает. В Марьяне сила воспламеняется витком новым, костром очередным.       Марьяна к Вике прижимается, ухо опаляет тяжелым дыханием, мурашки вызывает на шее и плечах измученных. — Голод расти будет.       Марьяна жрицу к кровати прижимает, тело осыпает укусами, иногда лишь сладкими поцелуями пухлых губ заменяет.       Голод расти будет — и Вика спорить с этим не может. Не может, когда трещины от разлома по всему её существу расходятся, все так долго и старательно выстроенное за собой утягивают.