Вкус малины на губах

Даже мольбы не могли быть услышанными в этом Богом забытом месте. Ветер слегка развевал пряди черных, как смоль волос, пробираясь через окна, в то время как сама дева сидела неподвижно, словно была мертва. Казалось, что она будто не открывает рта, но из её уст отчетливо слышалось что-то на подобии звуков, а может даже полноценных слов или предложений. Кажется, она просит о помощи. Её руки были крепко сжаты в замок, держа ржавый крестик в руках. От ветра он болтался в воздухе, то и дело, что колыхаясь из одной стороны в другую. Сама же она сидела на коленях неподвижно, склоняя голову. Может, она раскаивается? Если прислушаться, можно расслышать искажённые слова, переставленные в неизвестном порядке, изменённые чуть ли не полностью. Можно было подумать, что девушка просто бредит, или же просто незнакомый язык. Но спустя время слышится смесь языков, которые даже если перевести, фразы также останутся утерявшими смысл. По огромному залу раздавалось то тихое бормотание, то тянущееся пение. Похоже на молитву. От сильного эха отдалённо напоминало клирос. Действительно. Это была песнь. По крайней мере нечто похожее. Это была её последняя песнь. Силуэт в похожей одежде—шубе, незаметно оказался в помещении. Черные высокие каблуки прошлись по обветшалому камню и их носитель вцепился в макушку девы взглядом. —Ты закончила? —никем не жданный силуэт спокойно перебил её, даже не задумываясь. Все, кто знал её, сказали бы, что она весьма вежлива и милосердна, но перед коллегами не было нужды носить маску, ведь в конце концов, они все—презираемые обществом мерзавцы. Упасть в глазах таких это надо постараться. Им нельзя было видеться. Субретка—ангел, а Слуга—само порождение дьявола. Этой причины уже было достаточно, почему им надо было обходить друг друга стороной, но на самом деле их было бесчисленное количество. В конце концов, все фатуи странные, так что четвёртой не мешало спокойно начать диалог, как и со всеми предвестниками в принципе. —Уходи— даже не сделав паузу, словно это было такой же частью песни она дальше продолжила напевать, будто ничего не было. Она не оборачивалась, но знала, что черные, как смоль глаза, с красующимися на них алыми крестами все еще смотрят. Видят насквозь, заглядывают в самые потаенные места души. Шаг. Листья по-прежнему шелестят и падают с заглядывающих в окна деревьев. Все иконы смотрят на неё. Но она знает, что это все—её глаза. Господь Божий, должно быть, проклял меня—пронеслось повторно в мыслях. Все, кто смотрели на неё, это был только один человек. А человек ли? Честно, даже третья так и не нашла ответа на этот вопрос. Уже фантомно ощущались чужие запястья на своих бледных плечах, которые впивались в них. На самом же деле, арлекино стояла довольно-таки далеко, не шевелясь и не говоря, её присутствие было мало заметным, но для субретки её присутствие ощущалось так сильно, как ни у кого другого. Даже будучи с закрытыми глазами, она видела, как волосы четвёртой нежно развеваются, подобно листве на ветру. Как её строгие глаза были прикованны только к ней. Руки, словно в судороге, уже бешено тряслись, и крестик колыхался уже далеко не от ветра. Голос стал немного хриплым, трясущимся. На душе совершенно сначала незаметно появилась тревога, расплываясь по всей груди неприятным чувством. Явился вновь и ком в горле, который так и хотел прекратить песнопение. Значит, дьявол уже тут. Кап. Что-то капнуло на белоснежную, и так израненную коленку, тягуче расплываясь по всей костяшке, защищенной кожей, а затем также медленно стекая на пол. Запахло железом. Эта алая жидкость была ничем иным, как кровью. И дева с уверенностью бы сказала, что она принадлежит ей. Она чувствовала, как с лопнутого сосуда струится маленькими дорожками кровь, стекая сначала на губы, а затем на белоснежное платье, растекаясь большим пятном, превращая его в розовый. Она слышала, как кричали бесы, разъедая слух. Кажется, перепонки вот-вот лопнут. Она знала, что ей никто не поможет. Что прямо сейчас она подойдет и отсечет ей голову. Лезвием к горлу, которое скоро окажется рядом с ней, сильней подкатывал ком. Это последний раз, когда она сможет посвятить ей песню. А потом её душа покинет тело и оно сгниет в руинах. Ангелы больше не пели. Вместо них кричали демоны. На месте икон размыто показалось знакомое лицо—Арлекино. В размытом силуэте она точно видела её, ошибки не могло быть. Алые кресты впивались в неё взглядом, будто вот-вот прожгут в ней дыру. Точно она. —Почему ты тут? — тихо и протяжно Коломбина вопросила. На её лице все также была натянута улыбка, испачканная кровью. Слуга, которая незаметно успела подойти, наклонилась к её чёрной макушке и просто молча рассматривала девушку. Казалось, что она уже не ответит, как вдруг её уста все же распахнулись. Но все равно остановились в немом молчании. Коломбине ответ был и не нужен, ведь четвёртой даже причина была не нужна, чтобы спокойно пойти за ней. Закат. Скоро солнце скроется и все исчезнет. Кровь успела запечься багровыми дорожками по коже и одежде. Скоро пробьет полночь и все завершится, как началась история, так она и закончится. Все так, как должно быть. Субретке далеко не страшно, ведь даже здесь, даже в леденящем душу мраке—дух Царицы всегда будет с нею. Даже сейчас, подле её трона, третья чувствовала сожаление Матушки и ее скорбь. Ах, как же Матушка Божия была милостива! Как же деве хотелось в последний раз услышать её голос перед тем, как её глаза сомкнутся навсегда. В душе уже процветали розы острыми шипами в ожидании будущего, которому суждено не быть. По крайней мере для неё. Из глаз, спрятанных от мира белой тканью хлынули алые слезы. Бесы прямо за спиной. Ветер стянул и так слабо держащиеся бинты с запястий, обнажая множество ожогов. Белые ткани за мгновенье оказались уже подле её ног. Если она обернется—из этого ада ей уже не выйти. Они что-то нашептывают. Пытаются утащить её с собой. В глубины мучения, горящие ярким пламенем там. Еле-еле слышались из тонких уст тихие молитвы, словно все еще надежда шла с ней впереди попутно держа за руку и убегая из темных глубин отчаяния, которые так и тянулись возвратить её обратно в беспросветную клетку и заставить в ней разлагаться до конца дней. Тихо напевая, словно птичка плавно перескакивает с одной ветви на другую, дева сильней подняла голову, смотря прямо в глаза иконы. Жаль, что глаза её разомкнуть уже никогда не станет возможно. Все поплыло хороводом, будто при температуре. Багровая жидкость запачкала уже всю белоснежную кожу и одежду, полностью окрашивая их в запекшийся красный. Только сейчас замеченные деревянные часы на стене тикали. Скоро все исчезнет. Уже приевшаяся метель стихнет, снежинки кружащиеся в ветряном вальсе растают, ветер перестанет выть, а белые березки перестанут качаться от него и наступит пустота. Кажется, палач уже тут. Арлекино неспеша приближалась, будто галлюцинация. Субретка просто не верила, что час уже скоро пробьет. Хотелось верить, что четвёртая все еще стоит неподвижно у окна с разбитым подоконником. Раны, которые больше не скрывали бинты предательски заныли. Язык уже заплетался, а руки больше не могли держаться на весу. Если она их разомкнет, то демоны явно утащат её в это болото. Сейчас Слуга безжалостно казнит её, и третью больше никто не вспомнит. Порой от этого Бина чувствовала безграничную свободу, ведь ей уже давно известно, что близкие люди хуже заклятого врага. Коломбина знает—дома её никто не ждет. Так даже проще. Только беловласой дозволено увидеть её окрававленное бездыханное тело, только она будет знать, как умер ей когда-то знакомый человек. И такой конец ждет большинство Фатуи. На этот раз "счастливый билет" достался Субретке. Ведь как бы ты не был ближе к Богу, бесы найдут тебя где бы ты ни был. Это была даже своего рода рулетка. Ведь так интересно, кто же следующий выпадет из их явно ментально нездорового коллектива. Это затягивало и пугало одновременно, в конце концов, такая участь могла ждать кого угодно. А затем на место счастливчиков приходили новые, совершенно незнакомые люди. И так по кругу, пока не исчезнут все. Тем временем девушка уже подошла к ней и находилась в метре от неё. Казалось, она не испытывает ни единой эмоции—её лицо оставалось как прежде застывшим, даже перед тем моментом, когда самого близкого для неё человека убьют, её собственными руками. Сама она стояла и смотрела сквозь деву, кажется, рассматривая икону. Одним только взглядом её осквернила эта чертова демоница—будь Коломбина в своём обычном состоянии сейчас, она бы, без сомнения, так и сказала. Возможно, Арлекино будет не хватать её саркастичных фраз, которые заставляли уголки её губ подняться. Но сейчас это совершенно не волновало, как выполнить миссию и получить заслуживающую награду от Царицы. В конце концов, в фатуи нет места сожалению. Да и любым взаимоотношениям в принципе. Ради той же собственной шкуры да выполнения миссии враг—станет спасителем, друг же—заклятым врагом. Сейчас, наглядно происходит второй случай, теперь они друг для друга—никто. Единственное, что доказывает их когда-то существовавшую дружбу или даже отношения на порядок выше упомянутых—собственные воспоминания. Эти воспоминания были только их, ничьи больше. Поэтому Арлекино и вынуждена сделать то, что должна, уничтожить все улики, все доказательства, и, наконец, шагнуть ногой в будущее. Ведь только если от них отказаться—сможешь забыть прошлое. Ведь воспоминания—и есть то прошлое, которое камнем на груди топит тебя в этом болоте. Сам смысл вступления в фатуи—отказаться от прошлого. Как только Арлекино это сделает, она будет удостоена носить маску, скрывая своё лицо, существовавшее и так когда-то в прошлом. Чуть ли не ложась ей на плечо она наклонилась. От этого её волосы слегка запутываются в чужих, а голова чувствует соприкосновение другой. Еë рука плавно передвигается что-то держа, и становясь прямо напротив Субретки. Зеркало. Дева видит прямо в нём себя сквозь застланные окровавленной белой маской глаза. Оно появилось, словно из неоткуда: здание полностью пусто изнутри, не считая сломанных часов, которые здесь висят уж который век. Да и сама Субретка была убеждена, что девушка не принесла с собой ничего, кроме орудия убийства—меч. Из зеркала кроме преспокойного лица девы где-то в углу виднелось во мраке лицо Слуги, которое даже наполовину было скрыто за зеркалом. Если присмотреться, на её лице красовался безумный оскал, вместо обычной улыбки, сама она совершенно не вписывалась в картину, если это можно так назвать, конечно. Не смотря на её выражение лица, её большой палец абсолютно спокойно поглаживал позолоченную рамку зеркальца, словно она всего лишь любовалась. На деле же она скорее наслаждалась страданиями. Словно она питалась этими мучениями, прям как та нечисть, что прям сейчас то ли кричала, то ли подражая пела в ушах Коломбины. Время от времени четвёртая заходила за рамку прямо на стекло, что ужасно резало в ушах. Её оскал предательски эхом повторялся в голове, становясь все тускнее и тускнее. Голова черновласой кружилась, будто в урагане, в действительности покачиваясь. Если сначала холодок заставлял пройтись по телу, то теперь её бросало то в жар, то в холод. Её тело, как и голова от этого потрясывалось. Кажется, у неё действительно температура. Картина перед собой переливалась яркими красками в сумашедшем хороводе. Демоны подражали ей во всем: начиная словами, заканчивая тем же дыханием. Все тело безумно тряслось, будто из него сама душа сейчас выпрыгнет. Жалкая нить, на которой держался металлический крест вот-вот порвется и упадет в лужу крови. И тогда бесы сожрут её даже быстрее, чем её казнят, не оставив даже косточки. В ушах ужасно звенело, что легче было оглохнуть, чем так мучаться. Открытое окно противно стучало о стенку, а ветер так же противно развевал идеально собранные волосы, а они послушно врезались прямо в лицо. Биение сердца ещё сильнее участилось. Наконец-то она попробует, какова на вкус смерть. Треск. На чудесной картине в зеркальце расползлись не такие уж и чудесные полосы. А осколки попадали на тонкие коленки. Она так и знала, что четвёртая не сдержится и на зло надавит своим красным ногтем на тонкое стекло, разбивая его в щепки. Нет. Она этого и хотела. Разбить последние минуты существования, избавиться от этого бремени. Все еще не убирая руку, она залилась безумным смехом—аж кровь в жилах стынет. Тут же она чуть ли не отпрыгивает назад: уже в истерике она толкает Третью в плечо и резко хватается ладонью за лицо, с такой скоростью, что её ногти задели кожу, создавая глубокие царапины. Сама она раскачивается в разные стороны, будто бредит, её руки сначала впиваются в лицо, закрывая глаза, а позже сильно тянут собственные волосы, точно вырвав хотя бы клок. Зеркало, а вернее его остатки в ту же секунду летят в сторону с огромной скоростью, разбиваясь полностью. В крошечных осколках видно, как Арлекино продолжает смеяться, закинув голову. Сама Третья остаётся все в том же положении, после того, как её сильно задели за плечо: она наклонилась совсем близко к полу, а голова неестественно наклонена в сторону окна. —Не волнуйся,—спустя их некороткую встречу, её голос прозвучал, как ни странно, только сейчас. Наконец-то успокоившись, её фраза звучала достаточно нежно, что очень не похоже на нее —ты умрешь мучительно. Спустя столько лет их недоотношений вместо раскаяния или банальных извинений из её уст могло прозвучать только вот это. В её бесчеловечности даже не было и луча сочувствия. Как будто она и не испытывала эмоций. Она и не обещала всю жизнь быть верными друг другу—она никогда не дает ложных обещаний. От таких заявлений Субретке чудилась в глазах её честность. По крайней мере чудилась. Эта честность всегда была чистокровной ложью. Такие, казалось бы, противоположные вещи, а так легко спутать. После сказанного, Слуга потянулась в свой карман и достала пистолет. И Коломбине уже понятно с какими намерениями. В тот же момент оружие уже было направлено на девушку. Не отсечет голову, так выстрелит. Разницы особо не было, деве уже просто хотелось спокойствия. Третья чувствовала, как пистолет направлен прямо на её голову. Осталось только ждать. Выстрел. О, этот крик Арлекино не забудет никогда. Багровая жидкость в огромных на этот раз количествах хлынула рекой на пол. На этот раз Субретка не предугадала её следующий шаг. Плечо, из которого так и сочилась кровь, словно ошпарило кипятком. Рефлекторно хотелось схватиться за рану, но тело не могло пошевелиться, как будто парализованное. Неужели третий предвестник сейчас не может пошевелиться от одной пули? Какая жалость. Даже одиннадцатый будь на волоске от смерти продолжил бы бой, в отличии от неё. Видимо эта мысль и вызвала смех у четвёртой. Хотя предвестницу скорее тронуло, что настолько близкий человек сумел поднять на нее руку, отчего Коломбине остается пребывать в шоке. Никто не мог к ней прикоснуться, ведь у страха глаза велики, как говорят. Но у Слуги никогда не было тормозов в этом плане. Казалось, у неё никогда не было страха. —Неужели тебе слабо даже убить меня? — тело девы наконец-то смогло пошевелиться. Но даже не схватившись за рану она съязвила. —Просто убить самого Предвестника как-то скучно, —она слегка прищурилась, как будто прицеливалась—не находишь? —Мм, а ты ни капли не изменилась— до чего легкомысленно протягивает, последний слог произносит совсем тихо, почти шепотом—не надоело ли? Постоянность, должно быть, выматывает. До чего печально. И действительно, при любых обстоятельствах она оставалась такой же неизменной. Её порой грубые фразы были неизменны. Её выражение лица всегда было неизменно. Её глаза всегда были неизменны. Её пустота в глазах всегда оставалась неизменной. Хотя, это было и к лучшему. Ведь конечно же лучше снова оказаться перед этим человеком и не увидеть чего-то непонятного, неизвестного, нового. Пугающего. Бывает, страх неизвестности съедает изнутри, отравляя все внутренности этим противным ядом. Послевкусием. Коломбина любила постоянность. Но постоянность никогда не может быть длиною с вечность. Даже если сам человек остался таким же, каким был в воспоминаниях, обрывках памяти, значит, поменялся ты сам. Невозможно следовать постоянству, ведь судьба всегда сделает так, как того не хочешь ты. Все в этом мире непостоянно, по крайней мере, пока течёт время. —Я ненавижу ложь, — кажется, разговор ей сильно наскучил. И как будто из неоткуда в её руках уже была зажата пальцами сигарета, а она сама смотрела куда-то в сторону на молитвы — а сказать человеку одно, а потом изменить мнение на совершенно другое, расценивается мной как ложь. —Иронично, что ты сейчас в организации, которая полностью тебе противоречит. — после сказанного, девушка с ноткой грусти усмехнулась — до сих пор удивляюсь, как ты сюда попала. —Стечение обстоятельств. — странно отреагировав на смешок, она, кажется, восприняла её слова полностью всерьëз — Не всегда все идет так, как того хочется. Чувствуя запах сигарет, Коломбина поняла. Это отсчёт. Неужели Предвестнице стало так жаль бывшую приятельницу, что она даже дала время насладиться последним разговором? До чего трогательно —Явно с иронией пронеслось у девушки в мыслях. — Так и не хочешь попробовать? — словно та прочитала её мысли, она протянула свою же сигарету в ожидании, что вторая повернется — Все равно и так ты скоро умрешь. Смерть не запечатлеет тебя с испорченной красотой, не волнуйся об этом. И дева действительно обернулась. Её длинная шея медленно шевелилась, будто повернуться для неё было уже огромным препятствием. Вскоре девушка слегка повернулась всем телом, боясь сделать хотя бы одно резкое движение. И вот, наконец-то её хоть и сомкнутые, но по мнению Четвёртой такие красивые глаза уставились прямо на неё, словно испепелят даже будучи закрытыми. От её невинного лица Четвёртая поморщилась. Ей было больно видеть того, кто умрет от её руки, хоть она этого и не хотела признавать. Какая жалость. Её тонкие, бледные пальцы дрожа потянулись к вытянутой руке , словно это было единым спасением. На удивление Слуги, она действительно её выхватила, хотя она была уже уверена, что та небось вывихнет ей руку, что чуть не ввело её в ступор. Субретка никогда не курила и не разрешала делать это Четвёртой, если та была с ней. Говорила, мол, дыхалка слабой будет. В таких случаях Арлекино преспокойно уходила, явно даже не думая бросать. В конце концов, Третья не выдерживала и врывалась в комнату Слуги, нежно обнимая ту со спины, при этом удерживала так, будто боялась, что та снова уйдет, а потом склоняла голову, наслаждаясь еле уловимым запахом духов. Стоило ей только взять сигарету в руки, так уже биение сердца слегка участилось. Почему-то всегда Коломбина считала это чем-то безумно странным, смотря на коллег с отвращением. Когда бледно-розовые губы обхватили её, Субретка вдохнула дым, но стоило только почувствовать горечь, как она сильно закашлилась, без возможности сделать полноценный выдох. Тут же она, чтобы избавиться как можно скорее от позора, делает ещё одну затяжку. Табак попадает в лёгкие, и теперь она уже спокойно выдыхает облако дыма обратно. Как только её посетила мысль отдать её владельцу, как Арлекино сама подхватывает сигарету из её рук, забирая обратно. Самодовольная улыбка на её лице все же присутствовала. Но Бина знала, что это—маска. Даже презирая ложь, она сама все время всем лгала. Но Субретка знает—её доверие ей не заполучить уже никогда. Поэтому и оставалось только смириться. —Пф, — потупив свой взгляд в пол, она то ли издала смешок, то ли вздохнула —ну и как тебе? —Отвратительно — девушка сморщилась, как недавно собеседница перед ней — и как ты без этого ни секунды не можешь прожить? А ведь действительно. Они больше похожи на собеседников, нежели на палача и обвинённого. Это выглядело, как встреча старых приятелей. Будь здесь кто-либо другой, он бы так и подумал. Арлекино понимала, что чем дольше она будет тянуть время, тем больнее ей будет вскоре, но её уже по уши затянуло в эту бесконечную петлю. Кажется, к Царице ей придется прийти с пустыми руками. Нет. Арлекино точно справится. Она не может ради какой-то девчушки собственными руками поставить себя под угрозу. Действительно ли не может? Слуга сама часто задавалась вопросами, о которых думать Фатуи не положено. Да и она уверена, что им даже в голову не приходило даже банальных вещей. Делают все, как им скажут. Прямо как марионетки. Хотя по слухам, даже они догадываются, что Четвёртая легко подставит их либо обернется против самой Царицы. В конце концов, что говорят за спиной не так сложно узнать. Не смотря на разговор, Коломбина была сосредоточена только на раздражающем подражании бесов, до сих пор утягивающих её за спиной, которые то тикали, словно часы, так и намекая о скором конце, а также пытались подражать пению самой девы, что ей даже казалось, что они заставляют её это говорить вслух. Слава богу, лицо Арлекино не подавало никаких признаков удивления, либо она так умело притворялась, что ничего не было, по крайней мере Третья склонялась больше к первому. Субретка сейчас представляла свою голову, как раскаленную землю, на которой извергается вулкан, ведь это все просто невыносимо. Даже закрывая уши, их крики и пение становилось только сильнее, а в голове все чётче были видны их искажённые мерзкие образы. Она просто ждет, когда все закончится. Если Слуга узнает, то несмотря на Царицу, она сделает все на зло, и Коломбине придется слышать хор безумцев ещё целую вечность. Хотелось уже кричать что есть мочи, но она все еще держится. Она не простит себе такого позора. Арлекино крутила в своей руке пачку сигарет в ожидании, когда Коломбина продолжит разговор, будто просит сказать последние слова. Как это обычно бывает перед казнью. Сама Коломбина стоит озадаченно, как будто в последние минуты жизни её волновала совершенно не её собственная смерть. Слуга уже не могла ждать: так и хотелось взять зажигалку и спалить сигарету самой. На зло она будто тлела гораздо медленнее обычного. Удивительно, что она всегда наоборот раздражалась, когда пачка оказывалась пустой, ведь из-за загруженного дня работой времени ей совершенно не хватало. Иногда она даже об этом просила других предвестников: часто какой-нибудь Дотторе или Тарталья страдали без дела, так почему бы и нет? Часто было забавно видеть до смерти напуганный взгляд Одиннадцатого, когда та шла в его сторону. Складывалось впечатление, что по его мнению она попросит не банально сходить в магазин, а устроить бой или чего хуже, отправиться вместе на задание, хотя, скорее всего, в таком случае Арлекино даже не захотела бы его оповестить, пусть ему Царица сама все разъясняет. Что касается Второго, он часто разговаривал с Панталоне ни о чем, либо проводил все время в своей лаборатории, проводя, по его словам, ну очень интересные и увлекательные опыты. В конце концов, она просто брала их у Сандроне, хотя она совсем не ожидала, что они могут быть у неё. Арлекино смотрела на Субретку, которая все с таким же озадаченным видом смотрела на девушку. Только сейчас она вспомнила, что она ждет ответа на вопрос, который Слуга спокойно пропустила мимо ушей. —Ну, как видишь, как-то — в обрывках памяти она вспомнила, что вопрос был про что-то связанное с сигаретами и как она вообще курит эту дрянь. На это девушка лишь зачем-то пожала плечами и уставилась в окно, словно хотела насладиться в последний раз таким зрелищем. Уже совсем стемнело. Ветка дерева накренилась, заглядывая в само окно. Совершенно ничего не было видно, но Коломбина знала—там ничего и не было. Уже все здание полностью пропахло кровью. Этот запах уже приелся этим двоим, так что никакого внимания не обращали. Крестик уже почему-то лежал на земле запачканный алой жидкостью. Странно, что девушка ещё пребывала в сознании и казалась абсолютно адекватной и ещё живой. —На самом деле, — Четвёртая как-то замялась и потупила взгляд в пол с некой грустной улыбкой — я не люблю курить. Да никогда и не любила. Не то, чтобы Коломбину это как-то шокировало, но все же удивило, если даже и самую малость. Странно слышать такое от человека, у которого это было основным занятием. "Да никогда и не любила" — в чем тогда был смысл своими руками склонять себя к зависимости? И порою тяжело понимать, как оседающий вкус горечи мог быть приятен настолько. Но, в любом случае, не ей судить. Она понятия не имеет, что могло к такому её привести. В конце концов—зависимость вещь быстрая, довольно не понятная, что даже трудно поначалу понять, что она присутствует, и главное, очень затруднительно её лишиться. Избавиться от неё—героизм, можно сказать. Правда, медальку тебе за это никто не выдаст, разве что судьба пару лет существования прибавит. —Иронично, что даже сейчас ты это делаешь— девушка беззаботно рассмеялась, будто она и не думала подколоть её, но тут же успокоилась. —Как видишь, это уже сказывается на моем здоровье—девушка выдохнула и, обдумывая свою речь, продолжила—но когда это единственный выход, до последствий нет и дела. —Ты, прямо как я погляжу, так и тянешь момент—на этот раз её насмешка звучала грубо с ноткой негодования—потому что они придут за тобой? Нет. Арлекино до этого не было дела. Она сама не понимала почему тело монстра перед ней ещё не лежало окровавленное на обветшалом полу. Она просто делала все так, как считала правильным. А уж на Пьеро и остальных одиннадцать бездельников ей было плевать. И все же, не зря предвестники шептались, что она в миг обернется против Царицы. Ей ничего не стоит повернуться и выйти отсюда, скрыться ото всех и пропасть невесть куда. Но лишних проблем ей явно не хотелось:если она действительно решится на это, их будет хоть отбавляй. —Если так, то... Третья вдруг резко остановилась. —Коломбина, ты же знаешь — Арлекино подошла к ней вновь и схватила за подбородок, заставляя девушку повернуться— бежать некуда. —А собиралась? — после ответа Субретки, фраза Четвёртой прозвучала слишком глупо. Тело Субретки с лёгкостью поддалось хватке, а по лицу расплылась огромной лужей широкая улыбка. Словно она и ожидала. От этого лицо Слуги исказилось в гримасе, показывая все отвращение. Будто наигранно. Четвёртая провела пальцем по её лицу, оставляя покраснения, превратившиеся вскоре в царапины. —И всё же, — темновласая как-то озадаченно протянула — я не понимаю. Каковы твои мотивы? —Уж кому кому, но не подсудимому говорить об этом— Слуга слегка прищурилась, рассматривая каждый сантиметр лица девы — а тем более, знать. Облако дыма распространялось по всему помещению и тут же подхватывалось ветром из открытого окна, так же незаметно пропадая. Теперь двух девушек сопровождала лишь тишина, которая продолжила своё существование, стоило окончить Слуге предложение и сомкнуть уста. Теперь в помещении не было присутствующих, кроме них. Единственное яблоко на склонившийся ветке, которая заглядывала в окно, смотрело прямо на них, словно вот-вот упадет. Из-за того, что Четвёртая взяла лицо девы в руки, та находилась в неестественной позе: она сидела на коленях, а её одна из ног была чуть ли не вывернута в другую сторону, левая её рука была сжата в чужой ладони, а правая—болталась в воздухе не в состоянии дотянуться до пола и опереться об него, её голова слегка была наклонена вправо, а спина была в странном изогнутом положении, словно её позвоночник сейчас изломается и все ее тело будет болтаться словно на ниточке. —О, я это прекрасно понимаю, — продолжая находиться в неудобном положении, девушка застыла, словно кукла и только её губы плавно шевелились, произнося несвязные между собой слова шепотом — но позволь перед смертию моей узнать, каков на вкус запретный плод. Так бы и звучал грех непрощенный, так и молвила бы она о прощении. И как ужасно был бы сожжен её крохотный мир. —Поведай же мне, коли ты откажешься—медленно сведут с ума тебя они. Коли согласишься, в шуме ветра я исчезну пред тобою навсегда и ты будешь свободна. — девица улыбнулась, её пряди, собранные в два хвоста, развевались по руке Слуги так и говоря своим видом:коли ты откажешься, тебе никогда не отпустить её. —Говори—Четвёртая потупила взгляд вниз, но не на девушку, а на пол и томно протянула. —Ты ведь..пришла меня не убить, не так ли? Повисла мёртвая тишина. Она застала её врасплох? Теперь у неё нет выбора отвечать ей или нет, по крайней мере, Третья больше не видит вариантов. Она ещё изначально заметила, что Слуга и не торопилась даже. Она планировала убить себя саму. Действительно, все так и было. Вернее, так должно было быть. Осталось только ждать ответа. Что-то упало. Взгляд вниз—окурок лежит испепеленный на полу. Рука свисла будто онемевшая из которой секундой назад выпала сигарета, оставив за собой красный след на ладони. Нога поднялась и задавила затлевший окурок, попутно размазав его, а потом вернулась на своё место. —Час пробил — преспокойно оповестила она и потянулась рукой за спину, выхватив из ножен лезвие. Тотчас острие в упор находилось за спиной Субретки, шею охладило холодом меча, которое, кажется, слегка рассекло кожу, из которой начали скатываться маленькие капельки алой жидкости в знак «уверенности» в своих последующих действиях. Разве что, Коломбина и так знала, что все это ложь. Что Арлекино продолжает играть в театр, когда тот давно закончился. Она знала, что та в последний миг переведет кончик меча на себя. Изначальной целью её было заставить Субретку страдать, оставить её медленно сходящей с ума. Словно предугадав, что та прямо сейчас убьет себя, Коломбина чуть ближе наклонилась к ней и озвучила: —Когда-нибудь, судьба нас сведет снова. — дева переместила свои ладони на плечи Арлекино, после того, как её хватка ослабла, а позже вообще убрала руку, потянувшись вслед за ножнами — ...А пока прощай. Стоило Четвёртой поднести вновь лезвие, как лицо девушки уже было перед ней. Руки слегка задрожали. Теперь она готова. Взяв себя в руки и тщательно обдумав следующие ходы она поднесла в самый упор острие к шее, но в последний момент развернув и направив его на себя, без рассуждений пронзила своё тело. ... Ничего нет. Резко чужие губы соприкоснулись с её. Во рту резко почувствовался не вкус крови, а приторный вкус малины. Что произошло? Разве она не направила оружие на себя? Или это просто иллюзия перед смертью? Скорее всего. Отчего-то так хотелось удержать Третью и никогда не отпускать. Жалко, что ничто не вечно. Стоило ответить на её действие взаимностью, как её лицо исказилось в непонятной гримасе, словно в кошмаре. Её лицо плыло в её глазах. Неожиданно её лицо пропало из её поля зрения, а чужая помада размазалась по всему лицу. Её тело лежало окровавленное и бездыханное без головы. Неужели все закончилось? Действительно. Теперь осталось только принести её бездыханное тело Царице. Вот и все. Это конец. Теперь её больше нет. «..А пока прощай» — в голове сильно зазвенело. Но она знает, это не последняя встреча. .....И люди не вспомнят тебя и все то, что было между нами никогда Но я запомню твой вкус малины на губах.