Мордидита

      – Компаньерос и компаньерас! Жизнь дала трещину! Советский Союз развалился! Неоткуда ждать помощи! Пора браться за ум! Хватит упиваться ромом и кружить шлюх в сальсе! Нужно работать! Трабахо – си, сальса – но! Вива Куба! Вива ла революсьон! Вива ель сосиализмо! Трабахо – си! Сальса – но!       Ну дела… Где это я?       – Вива Куба! Вива ла революсьон! Прогоним клятых американских либералов с нашей солнечной земли! Па ла пинга, грязные капиталистас!       Я открыл глаза и ненавидяще уставился на агитирующего прямо над моим ухом кубинца. Тот, пошатываясь, стоял на табуретке, посасывал сигару и орал командирски, точно собирал войско на битву.       Фу, почему я весь липкий? Пришлось приподняться на локтях и посмотреть. С груди скатился стакан, ром с которого, видимо, и вылился мне на грудь.       Кажется, вчера я прибыл с Гаваны на Варадеро. Кто все эти люди? Какое-то пляжное бунгало стало пристанищем для еще нескольких таких же потерянных, как и я, душ. Один орал, стоя на табурете, в углу лежали два каких-то загорелых амбала. А, и всё. Да тут шлюх втрое больше, чем нас…       Мой мозг, сожженный минимум дюжиной рюмок кубинского рома, страдал от недоумения, когда в сознание ворвалось предательское:       – О, русо очнулся! Ты мне вчера целое состояние проиграл в пунто-банко!       Я смирно лежал на промятом и воняющем спиртом матрасе, а табуреточный полководец Голиафом возвышался надо мной. Я? Проиграл? Исключено.       Поднявшись на ноги, я пошатнулся, точно старый одноногий пират. Тело ломало.       – Эрмано, я даже не знаю такой игры. А когда я не знаю, то и играть не соглашаюсь. Не дури.       – Не стал бы я врать! День тебе даю на выплату, эрмано… – исковеркал насмешливо. – Сейчас поеду уже. Трабахо – си! Дочерей кормить надо. И жену… – он оглядел кучей спящих на кровати полуголых женщин и протянул мне какую-то записку. – Занесешь мне деньги по этому адресу. А если не занесешь, то я тебя найду везде, хоть здесь, хоть на родине твоей. Глаза у меня везде.       Здоровяк озвучил мне мой долг и вышел прочь, споткнувшись о порог. У меня аж вылетел смешок. Я встал следом. Интересная хижинка. Я б в такой жил. Идиллия! Прямо на берегу карибского морька! Прошелся. Тошнило. И затошнило еще сильнее, когда я заметил, как над горой надкусанных экзотических фруктов летали мошки, а по полу были разбросаны потные мужские и женские одежды. Пора слынивать. Я подошел к туалетному столику, чтобы собраться. Что-то с таким интерьером он совсем не вяжется и выглядит ну совсем нелепо. Я взглянул в зеркало и испугался, а затем мой взгляд зацепился за кое-что под ним: рассыпанный по столику порошок.       О, так был не только ром! Верно я подумал, от него одного такого не бывает.       В зеркале мелькнуло чье-то отражение. Проснулась моя голая сладкая шоколадка! Ее то я помню!       – Франческа, милая, иди сюда. Наверное, я никогда не буду вдоволь сыт тобой. Такая гор-р-рячая, такая жгучая!       – Я не есть Франческа! – возмутилась она мне в ответ на ломаном русском. Местные проститутки оценивались вдвое дороже, если знали хотя бы основы языка туристов. – Меня зовут Паула!       Она вскрикнула от шлепка по бедру.       – Ах! За сто песо сверху я стать для тебя хоть Франческой, хоть кем ты захотеть!       – А ты для меня и так станешь и кем захочу, и как захочу. Иди сюда, давай, обопрись о комод.       Не завестись при виде такой горячей экзотической девочки было бы преступлением. Да и она уже оплачена на сутки, вроде. А сутки еще не закончились! Пусть отрабатывает.       Да-а-а, моя шоколадная развратная Франческа. Я тоже, признаться, развратился. Хотя, сколько себя помню, праведником, например, как он, я никогда и не был. Вот разве смог бы он так? А, Фёдор, ты смог бы так же трахать черную шлюху сзади? Наклоняться, но не чтобы поцеловать ее спутанные кудри, а чтобы снюхать еще дорожку с облезлого советского трюмо, а потом пьяно-замыленным взглядом разглядывать портреты великого команданте Гевары на треснувших стенах?       Нет, ты бы точно так не смог. За это я и обожал тебя так горячо. Эта твоя сладкая невинность, твоя святая простота…       Что за? Фу, да почему я вообще поминаю его так в этот момент? И почему я так приятно кончаю под аккомпанемент мыслей таких?       В каком смысле «обожал»?       – Всё, милая Франческа, мне пора! Адьос! Твоя сладкая попка еще надолго займет мои мысли!       Я прихватил с собой две недокуренные сигары, бутылку темного рома, ссыпал остатки со столика себе в карман и вышел из бунгало, так и не найдя свои сандалии. Постелились перед глазами моими пески Варадеро, облитые сладким запахом сигар и морской соли. Мой бедный мозг качался в такт неистовым ритмам сальсы, доносящимся от играющих за копейки бедняков. Их барабаны стучали прямо мне по голове. Больно. Прямо на берегу, путая ноги в морской пене, плясали пары. Взгляд мой остановился на туристах, которые шатали пальму в попытках сбить с нее кокос.       Да, кокос на Кубе хорош. Правда, нос от него течет как-то сильнее.       Я сел у самого берега, босые ноги топя в теплом песочке. Море приглушенно плескалось, перекликаясь с криками чаек. Птички, мои птички, о чем же вы так отчаянно кричите?       М-да уж. Иногда я даже завидую ограниченным простакам, которых действительно надолго может занять обыкновенная женская попка. Вот бы и у меня было всё так легко.       Так свободно.       Я откинулся головой на песок и смотрел в небо.       Куба, о мой остров беззаветной свободы! На Кубе даже похмелье приятно. Правда отчего-то внутри так пусто. Приятно, но пусто. Никаким ромом не зальешь. На минутку проходит – и вот те на, снова! Снова, снова, снова! Сколько будет длиться это снова?! Неужели я обречен? Неужели никогда это не пройдет?       Опьяненный ромом и обманутый свободой, я лежал на горячем песке, слушал ленивый плеск Атлантики, глядел в бескрайнее небо, ища ответ на свой извечный вопрос. Но жестокое небо молчало. Вокруг – оно, да, оно везде! – эхо той долгожданной свободы, но внутри – пустота, ужасная пустота, как будто кто-то вырвал из меня всю суть бытия!       Вива Куба-а-а! – кричу я, не понимая, кому и зачем. Кто-то весело кричит мне в ответ.       Я опять убит.