Моя противная муза

Хуа Чэну через время даже стало малость стыдно, хотя ранее ему это чувство было не совсем известно. Он привык делать буквально всё, что только вздумается, не думать о последствиях и принимать это не как должное, а как несправедливое наказание, хотя жизнь ещё достаточно мягко с ним обходилась. А тут почему-то стало. Стоя неподалёку от общежития, — достаточно близко, чтобы потом вернуться и одновременно достаточно далеко, чтобы его не было видно даже с самых высоких окон, — он курил, облокачиваясь спиной к кирпичной стене другого дома, построенного ещё при Хрущёве. В этом районе были только такие. Он поступил плохо, даже если верно. Наверное, Се Лянь слишком хорош для фальшивых отношений, в которых Хуа Чэн бы и не любил вовсе, и надо было объясниться получше, а не замолкать, а потом выдавать самый худший ответ во всей его недолгой жизни и выбегать через дверь. Можно считать, он просто сбежал от неудобного разговора. Естественно, парень поступал так не в первый и точно не в последний раз, однако в этот раз с тонкими чувствами нужно было быть поаккуратнее. Подумав об этом и признав в голове в первый раз в жизни, что он неправ, тот потушил сигарету и выкинул её в ближайшую мусорку. Пробормотав что-то себе под нос и даже сам не поняв, что именно, скорее всего, ругательство, Хуа Чэн решил, что уже пора возвращаться: за размышлениями о всей ситуации и курением, к которому давно привык, скульптор провёл уже полчаса жизни. Но перед этим он достал телефон и открыл чат с Хэ Сюанем. Переписывались они редко и в основном только по серьёзным деловым вопросам вроде «какой хлеб взять в магазе», поэтому сообщений было совсем немного: всё равно они виделись почти каждый день в одной небольшой комнате. Хуа Чэн выдохнул и быстро написал ему. «бля, я проебался» «щас надо поговорить с ци жуном, а потом с се лянем» «потом расскажу, что такое» Быстро написал он уже продрогшей на морозе рукой, которая не чувствовала экрана и еле нажимала на него, а после выдохнул, убирая телефон в карман пальто. Уже поднимаясь вверх по обшарпанной лестничной клетке, он получил ответное сообщение от своего приятеля. Брюнет рассчитывал, что там ему дали хороший совет или хотя бы просто поддержали, однако вместо этого, еле как разблокировав телефон, тот увидел одно-единственное сообщение. «Ну ты и еблан. Расскажи потом, какую хуйню вытворил» Хуа Чэн только слабо улыбнулся и убрал телефон обратно к себе. Впрочем, какой ещё реакции можно было ожидать от Хэ Сюаня? Главное, что он выслушает позже и честно скажет, на чьей он стороне и как лучше надо было поступить, даже если Хуа не просил об этом вообще. Но это потом, а сейчас нужно было решить и разгрести всё, что тот натворил. Скульптор медленно подошёл вскоре к нужным дверям и первым позвонил к Ци Жуну: он слышал неуверенный смех и понимал, что тот всё прекрасно понял. Как только раздался звонок по ту сторону, дверь открылась, и на пороге показался до боли знакомый человек. Ци Жун, в своём любимом чёрно-зелëном свитере и домашних штанах, с распущенными чёрными волосами смотрел на Хуа Чэна, не говоря ни слова. Похоже, он недавно пришёл и поленился переодеться в что-то более похожее на пижаму, оставаясь в относительно уличной одежде. Парни смотрели друг на друга томно, и стояла тишина. Брюнет прошёл внутрь неуверенно, прикрывая дверь за ручку. Он вновь глянул бордовым глазом на Ци Жуна, который продолжал молчать. В них обоих горело множество чувств, но те как будто играли в небольшую игру, кто первым сделает ещё один, последний шаг. Они оба смотрели друг на друга и всё не решались, медлили, хотя и так слишком затянули. Брюнет не понимал, как именно отреагирует его почти единственный друг на то, что услышал. Вдруг он встанет на сторону любимого брата и прогонит его вон? Вдруг это всё неправильно и невзаимно, а он просто всё сам себе додумал, как идиот? А может, его вовсе всё это время ненавидели или... Но Ци Жун в этой игре всё же сдался. Он взял его резко за воротник водолазки и притянул к себе, чуть наклоняя из-за собственного низкого роста и впился в губы. Он закрыл глаза и расслабился, пытаясь выразить в поцелуе всю-всю свою безграничную, до момента тайную любовь, хоть и не очень успешно — до этого целовать ему было особо некого. Ведь Ци Жун сам не любил, и его не любили, всех такая сделка более чем устраивала. Но теперь в его жизни появился Хуа Чэн, сначала став внезапным снегом на голову и самым ужасным проклятьем, а теперь — приходом жаркого солнца и самым лучшим благословением с небес. Так как у скульптора вполне был опыт в поцелуях и намного большем, он закрыл глаза и подался ближе, отвечая на поцелуй почти сразу. Пока он делал это профессионально и нежно, Ци Жун кусал губы с привкусом вишни, неумело грыз их острыми зубами, оставлял небольшие ранки почти до крови. Хуа Чэн усмехнулся про себя: такого человека он и полюбил по-настоящему. Вскоре Ци Жун отстранился и сразу вспыхнул, понимая, что именно сейчас сделал, но отвязаться уже было нельзя, как и морозиться: им обоим давно такое осточертело. Он взглянул в острое довольное лицо Хуа Чэна, улыбающееся, как у Чеширского кота и хмыкнул, шепча в губы с хмурым лицом. — Какие у тебя были причины? В плане..почему именно я? Неуверенно спросил он и выдохнул, взяв за щеки. Хуа Чэн посмотрел ему в глаза и только тихо и чётко проговорил в ответ, чтобы его возлюбленный точно услышал с первого раза. — У меня были все причины мира, чтобы выбрать тебя. И брюнет втянул его в другой поцелуй. Ци Жун попробовал не сопротивляться и подался вперёд, пока парень взял его за талию, прижимая ближе к себе. Руки тянулись к лицу, к шëлковым волосам, к плечам и запястьям: в этом поцелуе они как будто хотели вечность быть, и вечность касаться друг друга. Странно было обрести именно здесь своё счастье. В планах у натурщика было только поскорее найти работу попрестижнее и свалить к чертям из этой академии, а ещё лучше — из этого тухлого, наскучившего давно города. Сюда он пристроился только потому, что не было иного выбора, да и жильё здесь было бесплатное, не более. Поэтому он всё грезил и думал, что вот, я уеду отсюда желательно до собственной пенсии и буду жить припеваючи в мегаполисе с одними небоскрёбами до облаков. Там выстрою карьеру непонятно какую, буду жить непонятно где и непонятно с кем. Да и неважно, главное, там я буду по-настоящему счастлив. Однако, как ни странно, это всё пришло к нему чуть раньше, чем парень задумывал. Видимо, жизни стало настолько его жалко после душераздирающего прошлого, — про которое, к слову, Ци Жун уже и забыл практически, — что дала ему самый большой и лучший подарок. В принципе, он совсем не против его принять и сейчас. Ци Жун был невероятно счастлив. Он вскоре отстранился нехотя и улыбнулся слабо, обнажая свои маленькие клыки, которые Хуа Чэн давно подметил и обожал. Теперь в его глазах не было ни грамма насмешки, только осознание и безумная любовь. Ци Жун может показаться ужасным человеком, но ради близких сделает всё. Ради них он сдвинет горы в сторону, чтобы они прошли по лёгкой тропе. Ради них он поднимет самый тяжкий груз, чтобы те несли лёгкий. Ради них он готов забыть про все заботы и смотреть так, на пороге убитой старой советской квартиры. Хоть целую вечность. Всё ради них. Всё ради него. — Только..имей в виду, что со мной будет сложно. Усмехнулся тот, смотря на него внимательно, и услышал ответ, который так хотел услышать именно от брюнета. — Со мной тоже. Но мы будем вместе и обязательно справимся. Ци Жун уже и не думал, что когда-то заслужит ответные чувства. Но они пришли к нему, и это оказалось в сотню раз лучше, чем тот только мог себе представить.

***

В это время в соседней квартире Се Лянь сидел на своей кровати, погружённый далеко не в самые лучшие мысли. Они поедали его полностью, не оставляя ни кусочка, и он уже хотел им отдаться полностью, потому что не видел путей отхода. В любой ситуации парень чаще всего винил именно себя, тревога не жалела его и выплëвывала только кости даже после малейшей оплошности. Художник настолько привык всё преувеличивать, что спустя пару минут почти словил ужасную панику и начал мелко дрожать, как к нему без спроса зашли. Раньше бы тот злился, почему перед входом даже не постучали. Но теперь ему это всё казалось совершенно неважным: парень лишь смотрел в пол и даже не оглянулся посмотреть, кто именно пришёл. К нему вскоре сам подошёл его самый близкий друг, Ши Цинсюань, явно обеспокоенный и потерянный. На самом деле, тот сам не имел ни малейшего понятия, как именно ему помочь и как успокоить. У него самого никогда не было подобных проблем с отвержением и отказом, так как он предпочитал слушать об этом больше, чем испытывать самому, однако в последнее время всё тоже неплохо так поменялось. Он выдохнул и сел рядом, сочувствующе смотря на Се Ляня и поглаживая его по спине. Сам по себе Цинсюань всегда был эмпатом и насыщался эмоциями других людей, хорошими или грустными, плакал и веселился вместе с ними, так как не мог по-другому. Это и хорошо, и плохо, ведь эти постоянные смены утомляли его, даже если парень ничего не мог с этим сделать. А ещё его утомляла его давняя любовь. Не влюблённость, лёгкая и простая, какая наверняка была у Се Ляня сейчас, а именно глубокая привязанность, понимание, желание быть с человеком и отдавать ему самого себя. Только с тем, кто сидел сейчас рядом с ним, такое было. Уже несколько лет, со старшей школы, но его упорно игнорировали. Даже если он был рядом. Всегда помогал, выручал, силой хватал за запястье и медленно вытаскивал из глубокой ямы: у них уже создалось впечатление, что Цинсюань поможет даже при провале в Мерианскую впадину. Но Се Лянь вечно выбирал не тех, понимая это чуть позже, чем собственный друг. Выбирал разных, парней и девушек. Которые не помогали ему, бросали в самые сложные моменты, убегали при первой трудности и расставались тринадцатого февраля с аргументом «чувства погасли», возвращаясь через день. А Ши Цинсюань только тянул на себе всё. И ждал. — Ну что ты, Лянь.. Нежно и тихо начал он, пытаясь успокоить поглаживаниями и внимательным взглядом. Смотреть на грустного друга было для него печалью сильнее, чем та присутствовала у самого художника. Слишком за него болело слабое сердце, слишком человек рядом был ему близок. — Не стоит тебе расстраиваться из-за этого идиота, который пытается строить из себя самого крутого. Найдëшь себе кого-то получше.. Проговорил он и не сдержал на последней фразе вымученного выдоха. Всё время приходилось говорить такими загадками, хотя душа так и рвалась, так и кричала: «взгляни на меня! Я не такой, я приму тебя любым! Просто будь со мной, я лучший вариант». И столько было этого «я» много, что оно вытесняло всех жалких кандидатов. Он ведь идеален. И Се Лянь тоже, только искал и смотрел не в тех. Прощал измены, терпел оскорбления, только кивая, — Цинсюань давно готов лично выгрызть глотку каждому, кто вбил в его возлюбленного каждый малейший комплекс, — выдерживая всё-всë, как будто даже если бы партнёр вонзил в него сотню ножей, Се Лянь извинил его после самого неискреннего извинения с одным тюльпаном в целлофане. Однако Ши Цинсюань не смел заставить, понимая, что насильно мил точно не будешь. Поэтому просто ждал, уже несколько лет. А Се Лянь любил, просто не осознавал и не смотрел в нужную сторону. — Наверное, ты прав. Через некоторое время молчания пробормотал Се Лянь и глянул на Цинсюаня, выдыхая. Взгляд художника был такой родной, а у друга рядом — томный и с блеском в глазах, будто дай команду, и тот заплачет. Се Лянь слабо улыбнулся уголками губ: эта черта в нём умиляла больше всего. — Почему ты улыбаешься? Всё хорошо? Только сильнее встревожился Цинсюань из-за резкой смены настроения вместо того, чтобы радоваться вместе с ним. Может, Се Ляню и не нужны все эти лишние люди, которые только мешают на пути к самой главной и верной дороге. Раньше он не понимал, но именно этот момент привёл его. Не нужны милые, которые притворяются самыми чистыми и ангельскими созданиями, а потом предавали. Не нужны крутые в джинсовых куртках, которых насильно не оторвать от азартных игр и бесконечных тусовок. И не нужны даже верные, как домашние старые собаки, которые будут рядом до самой старости. Это всё хорошо. Но ему нужен только один-единственный человек. И больше уже никто. —..думаю, я уже нашёл такого человека. И это ты. Неожиданно произнёс Се Лянь, чуть смущаясь. Ши Цинсюань заметно удивился, — неужели тот правда способен на два признания за вечер с разницей в час! — и сердце его наполнилось радостью. Он так давно хотел услышать эти заветные слова, а после них приблизиться и примкнуть к желанным губам... Но что-то всё равно немного мешало ему. Как будто Се Лянь сказал это не от всей своей души, а так, чтобы моментально заглушить отказ Хуа Чэна. Всё же, такие трепетные дела быстро не делаются, ему всё равно нужно хоть какое-то время прийти в себя, даже если никаких чувств и в помине не было. Поэтому вздохнул и достаточно тихо проговорил в ответ, сдерживая радость и продолжая нежно глядеть глубокими глазами. — Сейчас я не очень уверен, что ты меня искренне любишь. Давай если ты повторишь свои слова при выпуске из университета, я отвечу тебе взаимностью. Ладно? Улыбнулся тот слабо в ответ. Конечно, ему самому было больно так аккуратно отстранять Се Ляня после стольких лет ежедневных грëз о нём и их будущем, но так будет лучше. Художника нужно иногда опускать с небес на землю, чтобы тот сам потом не натворил дел. Се Лянь только молча кивнул и усмехнулся. Ничего, он подождёт, сколько угодно. И обязательно докажет все-все свои чувства, даже если ждать придётся до первого седого волоса. Лучше правда отойти от всего произошедшего и расслабиться. — Хорошо. Давай тогда фильм посмотрим? — Давай. И до конца дня они были вместе, смотря сериалы, обсуждая всë-всë на свете и в итоге засыпая. По крайней мере, друзья они тоже чудесные.

***

Так прошло несколько лет. Ситуация рассосалась быстро, ведь Хуа Чэн пришёл на следующий день и глубоко извинился, всё объясняя и вручая подарки, поэтому жизнь вернулась в прежнее неспешащее русло. У Се Ляня всегда такая была, нерасторопная и спокойная, просто на время она была прервана сложной ситуацией. В итоге всё прошло хорошо. Они с Хуа Чэном остались приятелями, иногда общаясь и рассказывая друг другу всё на свете. Ци Жун по вечерам часто приходил к нему и жаловался на всех подряд, а когда дело доходило до его парня, то хмыкал, смущаясь заметно для глаз брата и бормоча что-то вроде «сегодня он даже не был мне слишком ненавистен». Конечно, их отношения были не сахар, скорее соль или бьющий в нос чёрный перец. Они вскоре стали жить вместе в одной маленькой комнате Ци Жуна, — Хэ Сюань не подал виду, что расстроился, однако стал заходить в каждый свободный момент, выдавая этим себя перед лучшим другом, — и тогда полезли наверх их сложные вольные характеры. В принципе, этого можно было ожидать, и оба парня были готовы. Они изначально обговорили, мол, я человек хуëвый, и ты меня потянешь с трудом. Поэтому Се Лянь с Цинсюанем и даже иногда Хэ Сюанем взяли на себя роль помощников, примиряя их. Впрочем, отношения у них хорошие, хоть и не простые: видно, что любили друг друга до смерти. И это проявлялось в сущих мелочах. Обычный человек бы даже не обратил на них особого внимания, но Ци Жун был безмерно благодарен каждому сорванному цветочку, каждому поданному зонтику во время проливного дождя, каждому маленькому знаку внимания. А сам показывал свою любовь в незаметных влюблённых взглядах и совсем редко — в тихих словах. А тем временем уже закончились студенческие года. Вроде жизнь была медленная, а, оглядываясь назад, всё произошло так сумбурно и быстро. Раньше Се Лянь ненавидел такую хаотичную жизнь, а теперь как-то даже скучал по ней немного, даже если сейчас его тоже вполне устраивало. Он вообще скучал. По посиделкам с чаем и сплетнями, по залатыванию ран нелюдимого Хэ Сюаня, по неудачной любви, по любой напоминающей детали. Но вот, теперь он здесь, на пороге университета и прощался с ним. Се Лянь взрослый, ему двадцать три, и тот только примерно представлял своë дальнейшее будущее. Однако его успокаивал тот факт, что он молод, и у него есть время. Станет художником, будет продавать свои великолепные творения в центре города и, может, куда-нибудь пробьётся дальше горбатых стариков с холстами за триста рублей. Ему одному всегда становилось их жалко, поэтому он покупал их творения на последние деньги стипендии. Он тяжело вздохнул. Все уже попрощались и разошлись, обещая друг другу не прекращать общаться, хотя в глубине души все прекрасно понимали, что почти со всеми мгновенно разорвут контакт. Се Лянь не любил это напускное лицемерие: зачем врать друг другу в лицо даже при последней встрече? Для кого разыграно это театральное представление? Впрочем, уже неважно, ведь эти люди для него ничего больше не значили. Значил только завывающий летний ветер в ушах, расцветающие кусты, стены родной академии со стенами ещё более расколотыми, чем тогда и Ши Цинсюань напротив. Он улыбнулся также нежно, как и тогда, смотря на художника внимательно. А у Се Ляня теперь улыбка другая. Он сам весь остепенился, стал более мудрый, хотя доброты, честности и жажды справедливости совсем не утратил. Правильно говорят: люди не меняются. В душе он такой же, даже если его улыбка сейчас более вымученная. Довольная. Он рад, даже если готов заплакать. Ему сложно покидать столь привычные места. Но Се Лянь знал, что самое дорогое всегда останется рядом, несмотря на любые препятствия. И так, шаг за шагом, понемногу, он достигнет всего того, что хочет. Самого дорогого немного: это воспоминания и люди, но и этого вполне достаточно. Хуа Чэн, вспыльчивый, но отходчивый, столь любимый всем университетом, который в нужное время всегда рядом. Ци Жун, старший брат со сложным характером, столь ненавистный всеми и противный, но в глубине души стремящийся помочь всем подряд. И Ши Цинсюань, который смотрел на него тепло, будучи одетым в самую лёгкую одежду, с распущенными волосами и той же искрой в глазах. Они такие же. Также помогают друг другу, засыпают спокойно в объятиях, проводят вечера за пустой болтовнёй. Ши Цинсюань также долго наблюдает, как рисует Се Лянь. Се Лянь также это обожает, хоть и теряется, мигом боясь всё испортить. И чувства у них друг к другу такие же. — Ты всё ещё любишь меня, Лянь? Спросил Цинсюань так невесомо и легко, что как будто его неожиданные слова в тишине мигом унëс летний ветер. Но Се Лянь ловил их на лету, не давая убежать и отвечал, подходя чуть ближе и беря за тёплые запястья. — Люблю. А ты? И он взглянул в эти зелёные глаза, которые были ближе всего света. Пока все развлекались вместе на дискотеке, они были готовы всю жизнь переглядываться так смущённо, но одновременно уверенно во всём, что в них таилось. — Можешь даже не сомневаться. Парни оба потянулись за некрепкими, но необходимыми объятиями, закрывая глаза. Руки Се Ляня спустились на талии, в Цинсюань не смог избежать привычного хихиканья от этого приятного прикосновения, о котором он мечтал ещё школьником. Пока ветер продолжал дуть на зелёные листья, и вокруг них расцветала земля. Теперь они готовы ко всему. И мир должен быть готов к ним.