через себя

пиздецки тесно. и мерзко. и противно, и пакостно, и невероятно горячо—потому что не его кайзер хватает не его йоичи за грудки и впечатывает в светло-зелëную стену подсобки в кабинете физики. несс вжимается в дверцы шкафа, придерживая золотистые ручки мозолистыми пальцами. не выпасть, не потревожить, не взбесить—не стать ещё бесполезнее для кайзера и его маленького возлюбленного. в щель хорошо видно, как йоичи резко разворачивают лицом к портрету какого-то учёного—михаэль вынуждает его прогнуться и лечь юношеской грудью на гладкую лакированную столешницу, чтобы затем в одно движение приспустить его спортивные штаны, а после и вовсе откинуть их куда-то вдаль, в другой угол комнаты. а ему, нессу, потом доставай. на ресницах йоичи стынут первые слëзы, как только кайзер льёт холодную смазку между бледных ягодиц и по-хозяйски хлопает по напряжëнному твëрдому бедру. исаги под ним вздрагивает, но послушно расставляет ноги чуть шире и тотчас же получает вознаграждение за безропотное повиновение:михаэль мягко целует его куда-то в затылок. йоичи, как всегда, очарователен—по-детски краснеет и мнётся с ноги на ногу, стараясь морально подготовиться к насилию—о физической подготовке нечего и думать. как бы сильно кайзер его не растянул, ему всё равно будет безумно больно. несс знает. несс его чувствует. михаэль красивый до безумия, до асфиксии, дрожи и топорщащейся позорно ширинки, до пелены перед глазами и желания убивать всякого к нему приближающегося. но почему-то не того, кто прямо сейчас почти рыдает от его пальцев внутри. почему-то исаги вредить не хочется. —будь громче, йоичи,—кайзер широко-широко улыбается, сгибая фаланги пальцев. —не могу,—кусает губу. это, наверное, из-за того, какой он чистый и непорочный—весь такой добрый-чуткий и близкий с самого седьмого класса, когда им еле-еле исполнилось тринадцать лет. или из-за того, что йоичи его единственный друг. или из-за того, что он терпит всё его сумасшедшее помешательство. прощает ему всю хлипкость грязной души. он ничего не сказал, когда увидел, как несс вываливается из шкафа после того, как кайзер впервые поимел его. он просто уткнулся в него и замолчал, наверное, на сутки—столько ему потребовалось, чтобы пережить это потрясение и смириться с необходимостью являться в кабинет кайзера как минимум раз в неделю. да, нессу тогда потребовалось немного больше. потому что кайзер тогда сказал, что йоичи ему нравится. да, йоичи нравится, конечно, йоичи нравится—а он, несс, нужен только лишь для того, чтобы успокаивать его после еженедельных изнасилований и убираться после них в подсобке. такой вот мальчик на побегушках—давай, благодари за то, что тебе позволили быть частью всего этого. из транса вытаскивает звон пряжки ремня. кайзер достаëт из брендового белья ровный член и жмётся меж бёдер йоичи, давая тому призрачные надежды на то, что сегодня они обойдутся без проникновения. наивный. до сих пор не уяснил, что никуда не уйдёт, пока кайзер не спустит внутрь. зря что ли растягивал? входит резко, без предупреждения, и йоичи почти кричит, рискуя сорвать до сих пор ломающийся голос. времени на то, чтобы привыкнуть, почти не даёт, темп набирает почти сразу и держит на месте крепко-крепко, чтобы он не выскользнул из железной хватки. а ему, нессу, потом обрабатывать синяки. —не дëргайся. никто не мучает тебя, правда? ты же сам приходишь сюда! да щас. ноги его тут не было бы, если бы его не шантажировали—сначала блядским исключением, а потом ещё и его фотографиями, папка с которыми пополняется из раза в раз. йоичи с широко разведëнными ногами, изведëнный уже донельзя; йоичи на коленях на полу, йоичи, пытающийся писать что-то в тетради, пока его имеют сзади—у кайзера чёртова коллекция. исаги не может пожаловаться. исаги не может уйти. лучшая школа москвы, лучшие учителя, высокий уровень, подготовка к олимпиадам—триста десять баллов за три предмета сами себя, знаете ли, не наберут. обратно в районную школу не хочется—хочется в мехмат мгу, а потом на престижную работу, а дальше, наверное, к психологу—лечить наносимые в этой душной комнатке травмы. его подгоняют, и он подмахивает медленно, в меру своих возможностей—раньше кайзер всегда делал всё сам, не заставляя его изображать любящего и любимого любовника. аж воротит от слова любовь в радиусе тысячи километров от кайзера. —лицо попроще, йоичи, ты же не на похоронах!—смеётся михаэль. ну почему же. вот же он, несс, в деревянном гробу, холодный мертвецки, теснящийся в шести досках, словно принятый за труп каталептик, по ошибке похороненный и обречённый теперь ждать своего конца под землёй, не в силах выбраться. вот же его, несса, душу, разъедают могильные черви, падкие на всякого рода гниль—обернитесь, поцелуйте в лоб на прощание и забудьте о существовании покосившегося креста. а михаэлю смешно. ему, разумеется, нравится весь этот кайзероцентризм:несс плачет бесшумно из-за него—и йоичи глухо полустонет по той же причине. йоичи раскрывают, кайзер добавляет палец к и без того распирающего его нежное нутро члену и хвалит за податливость. несс мог бы лучше. несс бы не жаловался и не огрызался. честно. но несс только упирается оттопыренной ширинкой в дверцы шкафа и смотрит на то, как горячо любимый кайзер имеет горячо дорогого йоичи. от собственного стояка становится ещё хуже. нельзя возбуждаться в такие моменты. нельзя возбуждаться в шкафу у своего школьного учителя физики. вообще нельзя в шкафу своего школьного учителя физики оказываться, кажется. что-то он не помнит, чтобы кто-то ещё так делал. но кайзер так позволяет на себя смотреть. тогда, вывалившись из шкафа, алексис думал, что его по меньшей мере убьют. по большей—кайзер повесит на него изнасилование, и у несса не будет будущего. но михаэль только мягко засмеялся, знакомый уже с его собачьей натурой—и велел приходить сюда вместе с исаги. и теперь по отработанной схеме:несс является сюда за полчаса до оговоренного ими времени и сидит молча в шкафу, пока кайзер не запрëт его с исаги в комнате до тех пор, пока нигде не останется следов их всеобщего греха. а потом, дома—возможно, не у себя—плачет и дрочит себе сумбурно, рисуя в голове точеный силуэт. ключицы у него красивые. и лопатки. и всё-всë-всë. хочется любоваться, целовать, покусывать нежно и всякое ещё там, ну, что делают возлюбленные. ужасно хочется быть на месте йоичи. то есть не только тут, везде, во всех смыслах. йоичи у нас пай-мальчик и умница. староста класса, обожаемый и уважаемый. с йоичи все общаются, йоичи все любят—воспринимают порой как соперника, но любят. йоичи у нас взял кучу олимпиад, йоичи у нас такой красивый и искренне хороший. только он любит несса. только у него получается видеть в нессе не стрëмного ботаника из американских ситкомов. странно, вообще-то. он не то чтобы очень далëк от этого—хотя исаги вроде говорил, что ездить за мкадом и спать с какими-то взрослыми мужиками замены кайзера ради не очень по-ботански. и не очень по-человечески. и вообще за мкадом жизни нет. только гниль. ну, всё правильно. значит, там нессу и место. несс живой только пока он с исаги. физически. на расстоянии не больше тридцати сантиметров. иначе всё—можно кремировать. исаги, исаги, исаги—исаги сейчас распадëтся на атомы и на своём примере продемонстрирует всевозможные физические явления. кайзер то гладит его, то вгрызается в его шею, то больно бьёт по ягодицам—он теряется в ощущениях, бедняжка, и пытается не опозориться. он не будет умолять о пощаде. уже пытался. не работает. —йо-оичи, какой ты у меня красивый, —громко комментирует кайзер, прижимаясь к нему грудью. —давай поедем ко мне? —спасибо, откажусь,—вздыхает. —ну-ну, чего ты вытираешь слëзы? думаешь, кому-то будет дело до того, что ты ревëшь на этих фотографиях? все будут смотреть только на твою дырку. и, гляди—у тебя же стоит,—михаэль вдруг кольцом сжимает пальцы свободной руки на его члене. —стои-ит, йоичи, тебе тоже нравится. ещё бы он не стоял. кайзер дрочит ему, наверное, уже минут пять, но намеренно изображает слепого—восприимчивость исаги ему в этом помогает, и несс видит, как хищно он улыбается, когда лицо исаги совершенно опухает, а воротник становится мокрым. о, кайзер обожает его слëзы—его синие сквозь них блестят ещë ярче, кайзер обожает слизывать с его румяных щëк солëную влагу, кайзер любит видеть йоичи таким. а несс нет. но приходится простить это михаэлю. нельзя ему не простить. несс готов вставать в пять утра, выходить из дома ни свет ни заря, игнорируя пьяную в хлам мать, и мчаться покупать кайзеру кофе со своей мизерной зарплаты. несс готов терпеть его наплевательское отношение. несс вообще что угодно от него готов терпеть. а йоичи, неудобный, ненавидящий его йоичи, ему всё равно милее. очертания подвздошной кости кайзера, наверное, оставят на бëдрах исаги следы—если отпечатки ладоней их не перекроют. йоичи скулит, сжимается, напрягает мышцы, пытаясь приблизить оргазм кайзера—старается сократить экзекуцию. всё ещё наивный—решает тут только кайзер. к его счастью, он уже почти удовлетворён—вбивается только быстро-быстро, будучи на пределе. капли пота стекают по красивой бледной спине, на шее проступает испарина, несс на несколько секунд задерживает дыхание и смотрит-смотрит-смотрит. смотрит, как михаэль кончает прямо внутрь отчаянно вырывающегося йоичи. смотрит, как он поглаживает двумя его пальцами чуть вздувшийся живот. —держи подарок,—шепчет томно, вытаскивая из стоящей на столе сумки самую примитивную анальную пробку. —с наступающим днём матери. приедешь домой—скинь мне фотку с этой пробкой и после неё. в телеграме, пожалуйста. сможешь? куда же он денется. йоичи быстро кивает, и несс вздрагивает:вид у него совершенно несчастный. бедный-бедный мальчик. пробка входит в него легко и быстро—сущая ерунда по сравнению с членом кайзера. исаги хватается за живот и старается привыкнуть к новым ощущениям. ему надо доехать до дома с игрушкой внутри. доехать, а потом ещё и сфотографировать себя в таком состоянии. катастрофа в двух действиях. а кайзер всë ещё смеётся заливисто; смеётся он вообще почти всегда. особенно когда рядом исаги. особенно когда этот самый исаги хочет сдохнуть. он не желает ему смерти, правда. просто так уж совпало. он последний раз хлопает исаги по ягодицам, застëгивает брюки и отстраняется, на ходу целуя исаги в шею. выходит из подсобки и закрывает дверь на ключ—оставляет их с исаги наедине. он, наверное, может и не вернуться однажды—или прийти только за одним из них. ясное дело, не за нессом.

***

йоичи, сломанный и униженный, с глухим звуком падает на пол, ударяясь коленками о полумягкий пол учительской каморки. всё за секунду прекращается—гвалт постыдных фраз, угроз и манипуляций внезапно стихает, сменяясь скрипом дверцы платяного шкафа с моделями атомов. красные, с лопнувшими сосудами, глаза исаги не в состоянии разглядеть выражение лица несса, в очередной раз ужасающегося его отвратительному состоянию. —йоичи!—вскрикивает, на ватных ногах подбегая к нему, обесиленному после ментально и физически невыносимо изнуряющего секса с кайзером. исаги, не сдерживаясь—от полуродного несса, привычно пахнущего самыми дешёвыми сигаретами, нечего скрывать—рыдает, уткнувшись в его крепкое плечо. алексис понимающе приобнимает за плечи, послушно позволяя йоичи отдаться в тепло его полусгнившей плоти, разгоряченной от сумасшедшего биения сердца:кипящая едкой щëлочью кровь разгоняется по занемевшим после получаса в тесном школьном гробу конечностям с совершенно бешенной скоростью. исаги запускает пальцы под шерстяной свитер, сдавливает его рёбра, подушечками касаясь чуть выпирающих костей; устало всхлипывает, кусая дрожащую нижнюю губу, и громко дышит ему в ухо. горячий воздух приятно греет грубую кожу, и несс растекается в блаженной блуждающей улыбке, стараясь ободрить йоичи одним своим присутствием. его хрипловатый голос обычно почти мгновенно приводит к исаги к душевному спокойствию, он знает—исаги любит, когда он поёт; любит, когда он играет на подаренной давным-давно исчезнувшим отцом гитаре старые песни цоя, неловко подпевая собственному аккомпанементу. никакой бачира не может заменить его в этом—это, пожалуй, единственное, чем он может гордиться. йоичи светлый весь; от неровных вихрей на затылке до носков с маленькими красными рачками; йоичи сделает для него всё, что потребуется—и что не потребуется тоже, и платить нессу нечем—но его дорогой исаги вдруг вечерами укладывается к нему на коленки и вежливо просит сыграть ему что-нибудь. песни, которые он слышал тысячу раз; записывал на диктофон, просил даже снимать на видео—хранил у себя и переслушивал перед сном вместо колыбельных, ему дороже всего, что нессу следовало бы делать как порядочному лучшему другу. сдать кайзера в полицию, например. не слушать йоичи и писать заявление. снять всё на видео. не вытирать уже запëкшуюся кровь с бледной шеи влажными салфетками, а тащить его прямо в таком виде в кабинет директора, чтобы михаэль потерял работу и, собственно, возможность жить дальше. несс не может. правда, он даже порывался достать телефон и начать снимать; предоставить потом доказательства кому надо—но руки немели, пальцы тряслись и отказывались нажимать на красную кнопку внизу почти разбитого экрана телефона. и йоичи снова плакал ему в плечо, разбивая о края его черепа свои всхлипы и еле слышный сумбурный лепет. —не могу встать; не хочу домой,—жалобно хнычет исаги.—не хочу больше... я не могу, алекс, и рассказать я тоже не могу; и больно, он отвратительный, совершенно... много... несс успокаивает, сжимая ладонями талию; баюкает йоичи, как маленького ребёнка, мерно двигая корпусом. он дрожит в его руках; его тяжело лихорадит от навязчивых мыслей, от боли и от жгучей обиды за собственное достоинство. у них ещё есть время, кайзера ещё нет в кабинете, они заперты здесь вдвоём ещё как минимум на полчаса—этого достаточно, чтобы привести его в порядок. несс остаётся доедать объедки внутренностей, заботливо выпотрошенных кайзером. падальщик. как стервятник с шеей цвета кончиков покрашенных дешёвой краской волос. исаги вдруг неловко вскакивает, чуть не падая на несса; ладонью опирается на прочное стекло шкафа и, хаотично бегая зрачками по тесной подсобке, наконец натыкается на жестяную раковину. он правда не может стоять—почти валится с ног, и несс заботливо перехватывает его посередине туловища. алексис не отворачивается в отвращении—позволяет исаги почти полностью расслабить своё тело. не мерзко. организм исаги как будто его собственный, он на себе чувствует все его судороги, чувствует, как сокращается его диафрагма и как его живот уходит прямо под его узкие рёбра. исаги хотя бы может выблевать из себя всё мерзкое. ему, нессу, такого не дано. его гнилая душа остаётся в его теле мёртвым пространством, не позволяя влиться в общество, найти других друзей или позволить себе любить кого-то другого. не ненормального кайзера, натурально насилующего йоичи после уроков. —ш-ш, йоичи, —шепчет тихо-тихо.—всё хорошо, держу. всë хорошо. выплëскивай свою ненависть к нему сколько влезет. или сколько вылезет. исаги выглядит почти жалко; хватается в панике за собственное горло, как будто проверяя наличие там всех должно имеющихся органов. несс успокаивающе гладит его по линии позвоночника, мягко опуская обратно на пол. нужно одеться; обтереть его и сделать что-то с запахом секса, липнущем к нему мерзкой оболочкой. ярко-синие глаза понемногу проясняются, сбрасывая налетевшую дымку, но взгляд у йоичи еще мутный, неадекватный:он не может так быстро прийти в себя. не здесь. не в подсобке у кайзера. исаги приходится придерживать на месте, когда несс касается его—он всё пытается уйти от прикосновений к интимным зонам, как будто всё это не отрабработанный сценарий. подсобка-унижения-салфетки. набор юного физика. от количества их встреч с кайзером не зависит степень омерзения. йоичи почему-то не может привыкнуть к его рукам на талии, ягодицах, члене и груди—на всём подряд, кайзеру, кажется, вообще плевать, где его трогать—только бы присвоить себе и физически заклеймить его. всё в нём—от баллов на всеросе до шëлковых прядей волос—должно принадлежать михаэлю. существовать только для михаэля. ему, нессу, не останется ничего, кроме сорванного голоса и трепещущей в благоговейной абоминации грудной клетки. цепкие скользкие пальцы обхватывают середину смуглого предплечья, задевая недавний синячок от манту. на матрасе в тëплой—отапливаемой—квартире йоичи несс бегством спасается от грозящего развиться из-за нечеловеческих условий туберкулёза. странная слепая доброжелательность родителей исаги играет на руку, и несс проводит у него, наверное, семьдесят процентов ночей. ещё двадцать приходятся на незаконные ночёвки в подвалах лицея, и только десять—на возвращение в обшарпанную двушку к спятившей матери. деревянный крестик на груди впору поменять на подвеску, подаренную йоичи. яко на тебя, господи, уповах. надо подниматься, да. пора домой, малыш йоичи сегодня ещё не кушал, и его хрупкая пищеварительная система может не выдержать такого потрясения—чёртовы долюбленные дети. родители исаги похлопочут о нём, когда он вернётся. спросят, как он, как оценки, как друзья и что интересного происходит в школе. и исаги соврëт вынужденно, понуро глядя в такие же синие, как у него глаза. мать ведь ему поверит. и не подумает поставить под сомнение слова любимого и любящего сыночка. ах, эта их наследственная доброта. хорошая генетика. доктрины по этой архидурацкой науке пиздят, от матери у несса только почти неподвижные тёмные брови, узкий нос с характерной горбинкой, часто посаженные волосяные луковицы и вечно широкие, как у заядлого наркомана, зрачки; от отца, вероятно, разве что нежелание видеть эту вечно пьяную женщину. никакой наследственной склонности к алкоголизму у несса нет—чтó бы там не говорили его соседи. и учебники по биологии. ну, то есть, может и есть. просто несс в жизни не притронется к бутылке спиртного. йоичи не реагирует даже на прикосновения к нежной внутренней стороне бедра, обычно вызывающие у него странный и почти приятный тремор. несс вытаскивает из пачки последнюю салфетку и собирает остатки смазки с белых ягодиц. исаги снова чистый. духовная грязь к нему не липнет—он окружён своим светлым ореолом из чистой детской любви, и никакой кайзер этот ореол убрать не может. алексис аккуратно выворачивает тёмный свитер правильной стороной и с трудом натягивает его на йоичи через голову. он нехотя проталкивается в рукава и даже тянется за штанами—неслыханная доселе самостоятельность. йоичи наконец-то выглядит почти нормально—если не считать кошмарно опухших после долгой истерики глаз. стыдно показываться так в коридорах. благо, лицей уже почти пустой. негоже ему, йоичи, реветь, как отличнице после четвёрки. кто увидит—засмеют. российский институт репутации им. гендерных стереотипов. в двери щёлкает ключ:кайзер возвращается, чтобы отпустить их обоих домой. несс, впрочем, был бы не против остаться здесь—если надо, на птичьих правах. что угодно, чтобы быть рядом с ним. но михаэль смотрит на йоичи. и улыбается тоже только ему. и шепчет что-то про следующий раз. сил на споры у исаги не остаётся, и он молча кивает, глядя в пол. несс не заслужил ничего, кроме презрительного взгляда. ни редкого поглаживания по голове, ни даже лёгкого толчка в спину—чтобы ускорился. кайзеру противно даже прикасаться. больно. больно, потому что он смотрит так же, как ненавидящая несса мать. прожигает холодными глазами и вынуждает растекаться по полу мутной лужицей из крови с валяющимся в ней сердцем. в нём, неловком и забитом, кайзера не привлекает ничего. то ли дело йоичи, поднимающийся медленно с холодного пола и опирающийся на золотистую дверную ручку. вот йоичи—совсем другое дело. они вдвоём обессиленно вываливаются за синюю дверь кабинета и молча переглядываются. исаги хочет увидеть в нём осознание своих ошибок, желание оставить кайзера, что-нибудь здоровое—например, намерение перестать таскать ему кофе, но несс смотрит совершенно отчаянно. удерживает руки на спине йоичи, чтобы не вернуться в кабинет к кайзеру, не упасть на колени и не начать играть с ним в привычные домашние сыночки-матери. в широких коридорах приятная атмосферная полутьма, они идут в обнимку—большая часть веса исаги на нессе, потому что ноги всё ещё не слушаются его. несс снова не может нести на себе полубессознательное тело. мать сказала бы, что он калека. ну инвалид, да. эмоциональный. не умеет толком проявлять чувства, нервно кусает губы и гуглит какие-то яды, чтобы приготовить в домашних условия, но ему услужливо предлагают телефон доверия вместо толкового ответа. не умеет толком улыбаться и искренне радоваться за других—и слушать других на самом деле тоже не умеет. не научили. йоичи—единственное исключение; йоичи хочется слушать и слышать, йоичи хочется трепать по голове, в йоичи хочется тыкаться носом, с йоичи хочется бесконечно ходить по ночной москве. пожалуй, в этом несс может понять кайзера. да, йоичи достойнее. и интереснее. и красивее. и— и йоичи ещё говорил, что так говорить нельзя. позитивная психология, все дела; мол он, несс, тоже красивый и приятный—только вот люди что-то, кажется, не очень-то в это верят. список контактов у несса ограничивается двумя учителями, йоичи и матерью, которая, наверное, звонит ему только если путает его с её собутыльниками. видимо, даже они для кого-то интереснее него. лестница даётся с трудом, с картин на стене косо смотрят кукольные лица, и йоичи хватается за перила жадно, судорожно—как будто они уходят у него из под рук. тяжёлые двери для него открывает несс. вещи из шкафчика ему вытаскивает несс. а потом исаги вежливо отстраняется, бурча что-то себе под нос, и сам надевает на себя шапку. и сам поднимается по лестнице из подвала наверх. и через турникет тоже проходит сам—и вроде чем дальше от кабинета кайзера, тем свободнее йоичи дышит. морозный воздух мгновенно отрезвляет его:взгляд мигом проясняется, он оглядывается по сторонам и глухо смеётся, глядя на время. мельком даже проглядывает сообщения в телеграме, смахивая уведомление от куратора о пришедших баллах по физике. прошёл на регион, конечно. о-о, кайзер расхвалит его в пух и прах. уже почти плевать. уже открывается тяжëлая железная калитка, и они выходят, наконец, из лицея—не прошло и двенадцати часов. машины гудят, на улицах опять пробки, а в курилке возле школы ошиваются уставшие преподаватели, ещё не закончившие проверять их работы. такие же несчастные, как их ученики—погрязшие в работе, листочках, черновичках и отчётах в экселе. они какое-то время идут молча, минуют поворот, пешеходный переход и пару кафешек, из которых уже испарились знакомые лица. несс, завёрнутый в длинный, почти до щиколоток, пуховик, высовывает язык и ловит пару крупных пушистых снежинок слабого ноябрьского порыва. на улице далеко за ноль; алексис, ворча, натягивает большие красные варежки, рассматривая чужое румяное лицо. йоичи почти оправился. йоичи не злопамятный, хорошенький и добрый—особенно с ним. и варежки эти ему он подарил. пуховик несс купил себе сам—с первой настоящей зарплаты:зарплату фембойчика-проститутки приходилось тратить на еду и проезд. его первый человеческий заработок. если бы он мог найти работу с большей зарплатой, он бы, наверное, снял бы себе жильё, чтобы перестать жить у йоичи. но учëба всё ещё обязательная. но несс всё ещё хочет в мгу и не хочет в детдом. —зайдëм в продукты?—вдруг спрашивает исаги, поворачивая к привычному магазину. несс пожимает плечами и идёт за ним. терпеливо ждёт, пока исаги выберет себе напиток и ловит косые взгляды продавщиц. в узком проходе не развернуться; он прижимается спиной к нему, дрожащему ещё от неприятного ощущения смутной тревоги и предстоящих невзгод. исаги—обречённый. и избранный. и обречённый. на полке опять нет вишнёвого сока. как всегда. а кайзер ему откуда-то таскает. из своего района, наверное. хотя несс, вообще-то, бывал во всех тамошних магазинчиках. нихуя там нет. промозгло. дверь глухо ударяется о перила лестницы. несс снова хватает его предплечья, чтобы только не упал на скользких ступеней, испачканных жидкой кашицей из снега, грязи и и химикатов. и, может, отравы для собак. или для людей. кто знает, чем порадует московский воздух. дошли. колонны станции спортивная любезно принимают в свои объятия защищëнный тонкой шапкой затылок исаги, и он взвизгивает, резко нарушая царившую между ними тишину. —йоичи,—неловко выдыхает пользующийся минутным аффектом несс, переходя на прожигающий шëпот.—а каков он на вкус? исаги поворачивается на него медленно; глаза раскрывает широко-широко и смотрит так отчаянно, что у несса сосёт где-то под ложечкой, и он почти готов сказать, что сморозил чушь и ерунду, извиниться, обнять его и убежать на мцк. но желание получить ответ держит на месте железной цепью—такой же, как та, на которой сидит этот совершенно обескураженный йоичи. йоичи ненавидит, йоичи не поймёт, йоичи, того хуже, возненавидит и отвернëтся—йоичи смотрит в пол, жалея, наверное, несса всеми фибрами своей голой души. —мерзкий, —вдруг смазанно отвечает.—духи эти... не помню, том форд что ли... и солёный такой привкус, но это, наверное, кровь моя, он мне язык прокусил... он же его насилует. насилует натурально, шантажирует, издевается—а несс всё равно до противного хочет и вожделеет. в глазах у йоичи—вся печаль вселенной, направленная на алексиса, травмированного до самого желания ударяться в сомнительную полупроституцию, только чтобы хотя бы на пару секунд перестать думать о кайзере. —спасибо,—благодарно кивает. —извини. —дурачьё,—с пустым укором хмыкает исаги. несс молчит, терпеливо прижимая его к себе. прячет свои руки в ощущении чьего-то присутствия—он, несс, не один, пока с ним исаги. пока его волосы ерошат чьи-то нежные, не привыкшие к труду руки, пока ему звонят по вечерам, пока они с йоичи вместе прыгают в случайные ночные трамваи и троллейбусы, пока неловко трогают пальцами щеки друг друга, пока они оба учатся безответно любить—пока оба смотрят на кого-то голодными до поцелуев глазами, не получая ничего в ответ. наверное, будь йоичи сейчас в олимпийке кайзера, несс бы, так и быть, совершил вероломство. больше не плачь, йоичи. негоже плакать, когда тебя любят. тогда и ему, наверное, негоже. но хочется—и они оба почему-то плачут. плачут друг в друга, пачкая воротники курток, плачут, осознавая собственную беспомощность. они ничего не могут сделать. они в тупике. исаги не может отпустить его, исаги страшно, исаги боится, что он не вернётся, что мать разобьёт ему об голову бутылку, или что он сам по собственному желанию поедет к каким-то мужикам за гаражи, и его там придушат очень далеко не в сексуальном плане—исаги страшно представить, что в один день на физике ему не на кого будет оборачиваться в жуткой панике, когда кайзер пересадит его на первую парту. и чигири не пошутит, что в чехле из-под гитары у несса автомат. и бачира не посмеётся над тем, что исаги возится со всякими фриками-нефорами. и не будет больше объятий возле метро поздней осенью. и самого дорогого не будет.