саэ медленно поворачивается, и осознание определённо протыкает его насквозь. его имя шепчет не шидо, готовый отчитывать его ещё пару дней без перерывов на еду и сон. не шидо—это рин судорожно дëргается на постели и всё так же бессознательно подаётся вперёд и снова натурально плачет, царапая кожу предплечий короткими ногтями.

он вжимается в грудь кайзера, сгибается напополам и несколько раз гулко всхлипывает в его дублет—на нëм остаются следы спермы, смазанный блеск с его век и эта блядская розовенькая пудра, которую он наносит на пухлые губы. наверное, кайзер повесит его. четвертует. бросит на съедение своим породистым охотничьим псам.

моральный компас разбивается вдребезги, стрелка вылетает наружу и кольцом ложится на основание члена. сдерживает, не даёт получить долгожданной разрядки. ничего, михаэлю плевать на принципы йоичи—уж он-то позаботится о том, чтобы стрелка компаса сгинула в подземельях его замка.

от количества их встреч с кайзером не зависит степень омерзения. йоичи почему-то не может привыкнуть к его рукам на талии, ягодицах, члене и груди—на всём подряд, кайзеру, кажется, вообще плевать, где его трогать—только бы присвоить себе и физически заклеймить его. всё в нём—от баллов на всеросе до шëлковых прядей волос—должно принадлежать михаэлю. существовать только для михаэля. ему, нессу, не останется ничего, кроме сорванного голоса и трепещущей в благоговейной абоминации грудной клетки.

от собственного предназначения никуда не деться. он, фëдор, создан для высшей миссии, он—посланник божий, пожалуй, почти мессия; гоголь же существует как инструмент для завершения его земного пути. он, фëдор, вынужден нести на себе свои и чужие грехи, вынужден будет за них пострадать и принять всё достойно; гоголь же должен справиться с одной лишь простой задачей:распять его на кресте.