Бессонница

      Хитоши привык к бессоннице. Привык просыпаться ночами от кошмаров, либо не засыпать вовсе. Привык к синякам под глазами настолько, что перестал их замазывать. Где-то на первом году средней школы. Сейчас шел второй год старшей.       К чему он так и не смог привыкнуть — это общежитие. К студентам 2-А, его по факту одноклассникам. К их шуму по утрам, пускай и радостному, задорному, но все ещё шуму. К их одре дружелюбия и вселенскому любвеобилию. К полному отсутствию кошек. И если кошку можно было тактично украсть у Айзавы, а потом также тактично вернуть, то что с остальным делать он не знал. Ну и пустил все на самотёк.       Ночь с субботы на воскресенье была удивительно тихой для геройского общежития. Может дело было в том, что время близилось к четырем утра? Шинсо не знал и узнавать не горел желанием. Он лишь надеялся не встретить никого из одноклассников в такое время суток.       Знаете, герои иногда, ну ебанутые. Они встают на пробежки в половине пятого, делают зарядку до семи утра, принимают душ, готовят себе завтрак и идут в школу до позднего обеда, приходят, идут на тренировку, учат уроки, готовят ужин и так по кругу. Хитоши искренне не понимал тех, кто встает ночью чтоб побегать.       Ночь — священна.       Ночью нормальным людям нужно спать.       Нормальных в героике не было.       Так вот, вернемся к истокам.       Обычно бессонница заставляла его бродить по коридорам общежития в гордом одиночестве, не то чтобы ему нужна компания. Иногда он слышал странные звуки из какой-нибудь случайной комнаты своих одноклассников, но Хитоши придерживался святому принципу «не мое дело», хотя полусонный бред померанца был очень смешон, особенно та часть, где он побеждает «зазнавшегося задрота, а после Всемогущий дарит ему свой костюм и отдает номер в рейтинге». Шинсо честно не было до этого дела, абсолютно, но он не мог сдержать хитрой ухмылки глядя на Бакуго.       Каждый блядский раз.       И каждый блядский раз его пытались взорвать, но это уже побочная линия.       Воскресенская ночь. Он не ожидал никого. Даже призраки спят. Но нашел Мидорию.       Того самого, который герой снов померанца, и этот герой должен быть в постели.       Картина мира Шинсо рушится.       Потому что «зазнавшийся задрот» сидит в общей комнате, в чертовы четыре утра, совершенно безнаказанно затягивается электронкой и так бессовестно улыбается. Это даже не улыбка, это ухмылка, хитро́ играющая на устах безалаберного ребенка.       О, Хитоши упоминал, что у него новый конкурент по самым большим синякам под глазами?       Потому что в мешках Изуку можно похоронить весь Токио.       И какого хрена…       — Ты куришь?       Мидория смеётся, как самая последняя сволочь на земле. Как Бакуго, но беззлобно.       — Шинсо, я еще и пью, прикинь? У меня выходной и бессонница. Не хочешь кофе?

***

      Теперь сидят они вдвоем, у каждого по кружке: у Шинсо — кофе, у Мидории — айриш.       Шинсо пребывает в некой прострации, пока Мидория, черт бы его побрал, спокойно пьет свой полукофе с блаженной усмешкой и не спешит хоть как-то разъяснять ход дела.       Политика «не мое дело » важна всегда. Она работает всегда. Но сегодняшняя ночь — исключение.       — Мидория, какого хуя?       Ему жизненно необходимы объяснения, ибо с какого перепугу Изуку курит, пьёт, какого хрена он герой снов Бакуго, где он взял вискарь для айриша, да и в целом какого Всемогущего тут творится. Изуку же тот самый помешанный на тренировках в пять утра, прилежный ученик, с умением прощать всех и вся с ласковой улыбкой на лице. Который заставит дружить с ним даже заклятых врагов, с прекрасной россыпью веснушек на щеках, с яркими изумрудными глазами.       Шинсо не понимает.       Тяжело вздыхает.       И на него в кои-то веке обращают внимание.       — Померанского, — вздыхает ему в ответ обладатель солнечных поцелуев и Шинсо не может подавить возмущенный хрип, — Нет, если ты ожидаешь, что я сейчас вот просто возьму и просто скину на тебя всю гору своей ментальной херни, то жди дальше, Хи-чан. Этого не будет. А Бакуго действительно первоисток всей хуйни. — Я действительно не понимаю, — он начинает понимать Айзаву, дети это действительно трудно, особенно когда этот ребенок тебе вроде как нравится, — И нет, я не буду лезть к тебе в голову, просто какого хуя? Ты ж заклятый зожник, это раз, — он хмурится, пятерней зачесывая лавандовые локоны назад, — Ты назвал шпицем Бакуго, это два.       Изуку хихикает. Слабый уличный свет пляшет на его лице и руках, очерчивая каждый шрам, и о боже у него есть клыки, каждую веснушку, бликует виридианом в радужке, теряясь в густых кудрях волос.       Его лёгкий голос наполняет тишину ночной комнаты.       — Знаешь, иногда хочется вытащить свой мозг и вставить сюда что-то другое, — он фыркает и стучит по черепу. На скулах играет легкий румянец, пить Мидория не умел никогда. — Потому что эта штука слишком тревожная и нелогичная. Меня затрахали ежедневные, или лучше сказать еженочные, это не так важно, — он так и не избавился от бормотания. Хитоши находил эту привычку милой и ему честно хотелось набить Бакуго рожу, когда он оскроблялся с этого, — Кошмары. У меня бессонница. И возможно каждый раз, когда я вижу Каччана, я хочу отправить его в лазарет? Это было бы заслуженно. И кажется ты мне нравишься, и у меня сегодня единственный выходной, и быть героем нелегко, особенно когда у тебя батя злодей, а отчим Всемогущий, и…блять я заговорился, прости.       Шинсо в шоке. В некультурном.       Во-первых, он нравится Мидории. Это типо взаимность? Ведь Хитоши достаточно вздыхал по юному герою, чтобы это заметил ледышка и объявил их соперниками за чувства. Во-вторых, у него отчим Всемогущий? А батя злодей?       Шинсо не понимает ничего.       — Мидория…       — Не говори ничего, Хи-чан.       — Нет, я скажу, Мидория.       Его прерывает треск зелёных молний. Они струятся по чужой коже, словно змеи в серпентарии. Шипят также. Они яркие, напряженные и опасные. Но Шинсо не пугают.       — Хи-чан, — невольный собеседник затягивается, прикрывает веки настолько устало, будто бы не спал пару веков уж точно, — Ты ничего не слышал, — выдыхает, — Кроме одного. Это взаимно?       На него глядят решительные, прохладные очи; треск успокаивается. В них нет места типичному геройскому сожалению и переживаю, лишь вопрос и капля тревоги. Шинсо никогда не скажет им нет.       — Да, Мидория, да. И я ничего не слышал, только если ты не захочешь сам об этом рассказать.       В какой-то вселенной они поменялись ролями, уж точно. По другому это никак не объяснить.       Его обнимают, с тихим «спасибо», а после целуют — смазано и неуверенно.       Внутри Шинсо взрывается целая галактика и он притягивает Изуку ближе, целует сильнее, глубже, слегка прикусывая мягкие, влажные губы.       Их первый поцелуй со вкусом айриша, бессонницы, тревоги и ягодной электронки. Их первое обещание — набить лицо Бакуго, а после от души посмеяться и наконец выспаться.       Хитоши поможет Мидории с его проблемами также, как Мидория помог ему с его.       Все же бессонница сближает.