Чудеса в декабре

      — Ну, что скажешь? Как тебе наш будущий дом? — Сережа окинул взглядом пустую еще и полуразваленную комнату, скрипнул рассохшимся паркетом, сделав пару шагов к окну. Обернулся.              Олег покрутил головой, посмотрел на потолок, теряющийся в темноте — старую люстру сняли, а новую им еще предстояло выбрать, от ввернутой одной лампочки Ильича не было особого толка, на обшарпанные стены, еще хранящие следы старых пожелтевших обоев. Да, вложиться в ремонт им тут предстоит неслабо. Но квартира неплохая: в центре, старый фонд, но после реконструкции, высокие потолки, большие комнаты. И соседей немного — всего еще одна семья на этаже, да и те, как Олег понял со слов риелтора, в постоянных разъездах.              — Ничего, — Олег обвел комнату взглядом еще раз, потом кивнул: — Нормально.              Сережа шагнул к нему, остановился напротив, быстрым движением языка смочил губы:       — Это все, что ты можешь сказать? «Нормально»?              Олег пожал плечами. А что еще было говорить? Нормально. Неплохо. Сделают ремонт — будет хорошо.              — Это же наш дом, Олег! — Сережа фыркнул, отходя. — Наш будущий дом! Наш с тобой. А тебе, тебе будто бы все равно…              Олег вздохнул, в два шага нагнал Сережу, что уже был на пороге комнаты, обнял со спины за плечи, прижал к себе. Коснулся губами макушки:       — Нет, мне не все равно. Совсем нет. Просто мне… — он замялся, пытаясь подобрать слова.              Дом. Дом для него всегда был только словом, пожалуй. Казенную комнату в общежитии при военной части, где служил его отец, домом можно было назвать с большой натяжкой: пустая, сухая и холодная. Да и они в основном там только спали: отец пропадал на службе, Олег — в яслях, потом — в саду на пятидневке, а частенько и на выходные ему приходилось сидеть в дежурной группе, когда Волков-старший отправлялся по тревоге.              Потом отца не стало, Олега забрала бабушка. У нее в комнатке питерской коммуналки было гораздо уютнее, чем в общежитии: много ковриков, салфеточек, нарядной восточной посуды, казалось, что сидишь в разноцветной шкатулке. Но все же Олег, пусть и нравилось ему жить с бабушкой, не мог бы назвать это место настоящим домом. А вскоре не стало и бабушки…              Детдом, пусть в нем и есть это слово — дом, был еще хуже, чем общежитие. Олег бы хотел забыть этот период своей жизни, в котором только и было хорошего, что Сережа и дружба с ним. Только они и скрашивали серые, а то и черные дни сиротского детства.              После детдома жилищем для Олега стала на короткий срок институтская общага, за ней — армейская казарма и армейская же палатка, их назвать домом не поворачивался язык никак, хотя это был не самый плохой период его жизни. Домом тех лет он мог бы назвать особняк Сережи, где было довольно уютно, где у Олега была своя комната, куда он мог вернуться без вопросов в любой момент, даже не предупреждая Сережу. Но потом Сережа устроил там сад грешников, и все хорошие воспоминания об этом месте оказались отравлены воспоминаниями о Сережином безумии, Венеции, пяти пулях и собственной несостоятельности.              Череда съемных квартир и домов, где они прятались после того, как Олег украл Сережу из рук какого-то бога, он до сих пор не до конца верил, что это возможно, даже их особняк в Мексике, где они прожили довольно долго, тоже были лишь временными пристанищами. И вот теперь…              — Я просто… — Олег выдохнул тихо в волосы Сережи, — я просто, наверное, не знаю, что такое «дом», Серый… Настоящий дом.              Сережа медленно развернулся, оказываясь к Олегу лицом к лицу:       — Олеж…              Олег зажмурился крепко — прохладные ладони Сережи осторожно легли на его щеки, большие пальцы огладили скулы.              — Я… — Сережа запнулся, Олег по голосу понял, что он сейчас, как и Олег, тоже еле сдерживает рвущиеся наружу слезы. — Я сам, наверное, не знаю, что такое дом. Знал, но давно забыл. Когда мамы не стало, все рухнуло. Потом… Лучше забыть все это, что было потом. Но сейчас, теперь, все иначе и… Давай построим его. Настоящий дом! Наш...              Говорить Олег не мог — перехватило горло. Он лишь молча притянул Сережу к себе и прижался губами к его виску.