Рандомайзер

От жары голова идёт кругом, тело покрывается испариной, что впитывается в чёрную ткань водолазки, в маске невозможно больше дышать. Арсений стойко терпит все невзгоды в виде адской жары в душном кабинете, который никак не проветрится, пока в нём ебучий географ, и призрачных рук, что шарят по всему его телу. Голубые глаза, прикрытые стёклами очков, снова цепляются на секундную стрелку, что никак не сделает пять несчастных оборотов. От безысходности Арсений снимает перчатки, но только и всего. Пользы от этого никакой, а тело, ощутив долю свободы, начало требовать ещё. Стёкла от горячего дыхания запотели, и Арсений снял их, отложив в сторону. Что с ними, что без них одинаково хреновое зрение, которое, кроме лысины географа, ничего больше ясно видеть не может. До конца ебучего весеннего семестра неделя, которая пройдёт адом для него. Чёрт дернул его учиться в тёплых краях, когда можно было так и дальше отмораживать свою задницу на севере. До звонка минута, что будет длиться вечность, но Арсений терпеливый — ещё двадцать секунд и… — Шеминов! — через всю аудиторию окликает учителя пренебрежительным, в прочем как всегда, тоном белобрысый студент. Преподаватель резко поворачивается к нему, даже кидает мел на стол вместо того, чтобы положить его в кучу к остальным. Арсений на минуту, которой нет, задерживает дыхание, истерично про себя повторяя одну фразу — «что ты, сука, задумал?». — Во-первых, не Шеминов, а Станислав… — видя, как у студента закатились глаза, он выдохнул и перешёл к вопросу: — Что Вы хотели, Шастун? — Вы просили задержать нас на 10 минут, — волной по всей аудитории пронеслись отвращённые, где-то охреневшие взгляды и недоумение. Чего таить, даже Арсений в шоке. — Точно, спасибо, — благодарит «заботливого» ученика, — не ожидал от Вас, честно говоря. Никто не ожидал. Антон Шастун — гроза всех нудных пар и заклятый враг душных преподавателей — напомнил учителю про дополнительное задание? Скорее Шеминов нормально заговорит, нежели Антон будет прилично себя вести, но, как оказалось, бывают в мире чудеса. Поступком Шастуна не доволен не только Арсений, но и весь поток, который аж заволновался о кукухе их любимого товарища. И только умеющий читать мысли Дмитрий пожалел, что снял наушники и узнал причину сия действия своего друга, после чего окинул обоих осудительными взглядами. Арсений покраснел, а Антон в свою очередь чуть не заржал на всю аудиторию. Десять минут он точно не вытерпит, поэтому не фиг и начинать. Принадлежности нечаянно громко летят в хаотичном порядке в рюкзак, и Арсений встаёт из-за сидения, направляясь в сторону двери под десятки удивлённых во второй раз за день взглядов. Все попытки учителя невнятно докричаться до студента канут в лету, после чего за ним с места подрывается Антон. — Шастун, ты-то куда? — ещё более разъярённо кричит преподаватель, но остается без ответа. Растерянный поступком учеников —на Антона плевать, от него не впервой — учитель с немым вопросом смотрит на Дмитрия, словно тот знает ответ. Знает, но вряд ли это то, что готов услышать их крайне консервативный препод, который так и последние волосинки может потерять. Поэтому Дима, улыбнувшись, откровенно пиздит: — Арсению плохо стало, Антон пошёл помочь, — невинно улыбнулся Дима. Догнать Попова не составило особого труда для Антона, который в два шага мог хоть всё здание университета обойти. Самое трудное это найти этого невидимого чёрта. В отличии от Антона, он наизусть знает расписание почти всех групп и легко может найти пустой кабинет, чтобы спрятаться в нём. Но не в этот раз. Сейчас Антон может его чувствовать: каждый неуверенный шаг, каждый надрывающийся вдох и выдох. Ощущения пока слабые — спрятался где-то, зайчонок. Сейчас главное не спугнуть его ещё больше. Медленно, но верно подходить к своей цели аккуратными шагами. Проверяя один пустой кабинет за другим, сердце сильнее сжимается и чаще бьётся, указывая верное направление. На что Арсений надеялся, когда убегал от Антона? Ни на что Арсений не надеялся и не прячется от него вовсе. Просто не каждый день его лапают призрачные руки человека, которого он по сути должен ненавидеть и презирать. Давление и сжатие пропало, но волнение ушло недалеко и вернулось с двойной силой, когда Антон открыл дверь ударом ногой и спокойный, как удав, вошёл внутрь, закрыв её на замок. Арсений не напуган, — знает, с ним ничего без согласия не сделают — но настороженность лишней не бывает. — Перебор? — лаконично спрашивает Антон, медленным шагом подходя к зажатому у окна Арсению. — Немного, — отвечает и снимает маску со вспотевшего лица, — стало слишком жарко. Жар почувствовал Арсений, но избавляться от одежды почему-то начал Антон. Длинные пальцы расстёгивают пуговицы по одной, пока за всем эстетичным процессом, искривив лицо в гримасе недоумения, наблюдают со стороны. Жёлтая рубашка в зелёную клетку снимается с широких и худых плеч, после чего её протягивают Арсению. — Надень лучше это, — увидев ступор Арса, уточняет: — в своей омской форме ты зажаришься и точно в обморок грохнешься, а до общаги я тебя нести не буду. Не признает, но будет, как миленький с удовольствием свою невидимку на руках таскать, но ему об этом знать незачем. Арсений обводит его недоверчивым взглядом, мол, когда это в нём добродетель проснулась, особенно к нему. Минуту поломаться это святое, но в итоге, «нехотя», принимает помощь. — Отвернись, — приказывает Антону, и тот повинуется, — не смотри! «Какая же дверь охуенная» — думает Антон, сверля очередную дырку в ней, словно сделанных лазерным зрением недостаточно. Прошло явно меньше, чем ощущается Антоном, отчего тот, не стерпев, поворачивается к Арсению и замирает каменным изваянием. Арсений возится с узким воротом водолазки, в которой застряла его большая от знаний голова, но не это привлекло внимание Антона. Объектом интереса становится периодические проявления сверхспособностей Арсения – невидимость. Способность, один на миллион, но природа сыграло злую шутку с Поповым и вместо полной прозрачности, он получил частичное проклятие. Мало того, что они не контролируются и часто живут своей жизнью в его теле, не оплачивая коммунальные услуги, так ещё и уродуют при каждом проявлении. Очередная вспышка грозит всеобщим представлением внутренностей всем наповал: вены, кости, слои кожи и всё то, что у нормальных не виднеется. Из-за чрезмерного внимания к своей дефектной персоне, Арсений на постоянной основе носит одежду, которая покрывает большую часть тела, а вдобавок к ней ещё и маску. Ото всех скрыть свою «особенность» он не мог, сколько бы ни старался. Благо, многие сами не желали видеть его богатый внутренний мир и не грезили посмотреть поближе, разве что пара чудиков. Одним из таких отбитых представителей человеческой расы оказался Антон Шастун — сосед по комнате Арсения и по совместительству милая головная боль, которая перешла в боль в пятой точке. Справедливости ради стоит отметить, что сам Арсений не шибко сопротивляется знакам нездорового интереса со стороны Антона. Нет бы послать нахуй, как и всех остальных — нет — он хочет, не меньше него, изучить этот интересный феномен: высокий, светлый, безумный. Ему он прощает то, за что других убил бы, не моргнув и глазом. С ним он будто свой, и его, во всех смыслах, видят насквозь. Промокшая потом водолазка отправляется в рюкзак, после чего Арсений складывает грязные салфетки, которыми он вытирал очки, в одну кучу. Его педантичность было одним из пунктов для постоянного стендапа Антона, у которого всего один верный поневоле слушатель. Шутки а-ля, «я тебя вижу насквозь», «богатый внутренний мир» и «ходячий медицинский манекен» унизительны, отчего сложнее притворяться, будто ему это не нравится. Не нравится — он это обожает. — Сказал же, не подсматривай, — повернувшись к Антону, ворчит на него за неповиновение. — А ты бы мог побыстрее одеться, — язвит в ответ, — всего-то верх поменять, а времени потратил, словно там бабские панталоны, хотя кто знает. Очередной день, очередная убогая шутка. Арсений вздыхает и, толкнув Антон плечом, проходит к мусорному ведру, чтобы выбросить скопившиеся салфетки, когда чувствует запах дыма. Наплевав на правила и предупреждение со стороны руководства, Антон снова курит в кабинете, а единственное, о чём беспокоится Арсений, это о пожарной сигнализации. — Ты сдурел, а если узнают? — пытается отобрать у него сигарету, но безуспешно, — отдай, сейчас снова это херня запищит. — А ты отбери, — издевательски говорит Антон и выдыхает струю никотинового дыма ему в лицо. От едкого потока лёгкие сгорели так, словно курил он, а не ему в лицо этим выдохнули. Арсений кашляет, пытаясь уйти от новой порции, но этим только привлекает больной интерес Антона. Тому слишком понравился вид кривляющегося в страданиях невидимки, поэтому без особых раздумий, сжав его подбородок и притянув к себе почти вплотную, выдыхает ещё одну струю. На этот раз показалась столь любимая Антоном дефектная вспышка силы. Под пальцами исчезла кожа, и Антон секунд десять сжимал в руках нижнюю челюсть – одни кости. Высвободиться из цепких рук удаётся, но для обеспокоенного организма нужно время, чтобы прийти в себя. Вспышка следует одна за другой, и удаётся увидеть всё представление, что не скрыто за тканью одежды. Кнопочный нос на миг становится прозрачный, как и вся правая половина лица, показывая перепутья вен и глазную впадину. Отойдя от действия яда, Арсений зло смотрит на Антона, одним взглядом предупреждая, что это будет последнее, что он увидит перед своей смертью. Он не чувствует ни капли страха, скорее азарт. Хочется довести, чтобы потом растоптать, унизить, показать, насколько это подобие обладателя силы жалко. Самое смешное в этой ситуации то, что Арсений тоже этого хочет, но не признает, пока не сломают. Сегодня, но не тут: не хватало ещё зрителей. — Ты в край охуел, блять! — а то он не знал. – Для тебя это ещё новость? А говорили, что умный, — Антон хватает его за запястье и тащит за собой, предварительно заботливо захватив его вещи тоже. Арсений противится, даже сопротивляется, но его не слушают. Антон ведёт за собой брыкающуюся тушку, которая без конца поливает его всеми возможными ругательствами к двери. Силой никого он ни к чему не принуждает, знает, если захотят — вырвутся, отпиздят и сверху ещё накидают. К тому же, за всё время самовольства ему ни разу не сказал «нет», что о многом говорит. Спустя время, когда Арсений понял, что его тащат в их комнату, что всяко лучше, чем заниматься непотребствами в аудитории, успокоился и перестал сыпать Антона угрозами расправы. Снова даёт себе слово, что не будет подчинятся приказам живого одуванчика, но каждый раз с треском ломается. И сейчас, когда Антон ведёт его за собой безвольной марионеткой, пока все видят и перешёптываются, что-то внутри него перестаёт жить, но сердце биться не прекращает. Одним словом описать то, что происходит между ними, никто не может. Да они и сами не разобрались до конца. В один день они встретили друг друга, обменялись колкостями и пошло-поехало. Теперь несчастным соседям приходиться слышать звуки искренней ненависти двух товарищей по комнате: то крики, то взаимные оскорбления, то драка, а иногда даже стоны. Хотя последнее вряд ли является проявлением ненависти. Только оказавшись в нескольких метрах от двери в комнату, Арсений понимает причину ряда недоумевающих взглядов на них. Всё это время его за собой вёл не Антон, а его призрачные руки, которые схватили его, как котёнка, за шкирку. Вторая рука помогает открыть дверь, после чего его, как мешок с мусором, кидают на пол. — Я думал ты дольше продержишься, — шагает в сторону Арса, пока тот, наоборот, пятится назад, — но ты снова показал, насколько жалок. Сказанное бьёт под дых, лишая возможности что-либо сказать, оправдаться. Из-под длинных дрожащих ресниц он смотрит вверх, на возвышающегося над ним Антона. Такого высокого, сильного, дерзкого, который может при желании раздавить и размазать, как сопли по стене. Арсений не привык разочаровывать, но успешно занимается этим в глазах Антона последний месяц. Внутри всё сворачивается в крендель, который можно увидеть, сняв с него одежду. — Ты даже слабее, чем я думал, — почти хрипит, подойдя ещё ближе, — безнадёжен, даже пяти минут вытерпеть не смог. Сознание кричит — «я терпел дольше, я смог, ты врёшь», но язык словно онемел. По телу до сих пор гуляют фантомные ощущения призрачных рук, которые гладят, сжимают, лапают везде, где можно и нельзя. Сука, сам ведь дал согласие, а теперь ноет, в прочем, как всегда. Не успевает он привстать и хоть как-то прийти в себя, как пара рук прижимает вместе его запястья и держит над его головой, не давая двигаться. Антон минуту смотрит на него — ждёт сигнала, но его не следует. Арсений брыкается, но лишь для того, чтобы посмотреть на своего мучителя, которому было мало его публичных унижений. От нервов его тело пропускает одну вспышку за другой, обнажая строение черепа. — Боже, ты даже скулишь мерзко. Арсений натурально (с этим поспорю) пищит. От накативших эмоций он не заметил, как издаёт какие-то звуки, помимо сбитого дыхания. Антон откровенно насмехается над ним, над его беспомощностью и наслаждается этим. Запястья от крепкого сжатия болят, но от них не избавиться. Победить врага его сила от природы не позволяет, но сейчас он безоружен и обездвижен не только физически, но и морально. Живые руки Антона гладят его по лицу, задерживаясь на просвечиваемых зонах. Нездоровый, местами маниакальный, интерес Шастуна к его недоразвитой способности пугает и одновременно манит дразнить его. Если Антон больной, то Арсений не лучше. Он не упустит момент случайно забыть надеть одно полотенце на бёдра вместо халата, уснуть без верха в одних шортах — всё, на что любит залипать Антон. Коленом он давит на пах Арсения, отчего снизу доносятся чуть ли не крики боли, что остаются без внимания. Фантомные руки тянут его тело вверх, пока тот не оказывается разложенным на кровать — как заботливо, в этот раз не на полу. Принцип работы сверхчеловеческих рук Антона Арсений всё ещё не до конца разобрал: сейчас одна тянет его голову за тёмные волосы назад, пока вторая вжимает его грудь в постель. С ним обращаются, как с неодушевлённым предметом, вещью, мусором в конце концов, а он и слово против не скажет. Никогда. За всю свою жизнь Арсений никому не позволял унижать себя, смотря на каждого, как на грязь из-под подошвы, а потом случился Антон. Мало того, что он приручил демонов Попова, так ещё и спустил с цепи новых, о существовании которых не догадывался он сам. Донимать себя вопросами по типу «интересен он был бы Антону, будь обычным или имея другую силу» он не хочет. Такие мысли он отгоняет куда подальше от себя, не желая принимать значимость своего сожителя как нечто большее, чем взаимный интерес на почве общей двинутости. — Ты так дрожишь, — расстёгивает верхние пуговицы со своей рубашки на Арсении, — не описайся мне на кровать только. Возможность спрятать покрасневшее лицо есть, чем Арсений и пользуется, правда ненадолго. Заметив это, Антон опять применяет своих помощников и снова пленит руки Арсения, дабы те не мешались. Рубашка полностью раскрыта, но сильно мешают штаны, которые следуют вслед за откинутыми в сторону ботинками. Теперь точно безоружный и беспомощный. — Знаешь, — проводит рукой по прозрачной коже, сквозь которую виднеются ряды рёбер и сплетённые хаотичным узлом кишки, — мне порой интересно, что в тебе самое жалкое? Твоя сила, если это убожество можно так назвать, или твоё существование в целом. — Жалко то, что у тебя за всю жизнь было всего четверо отношений, и то с собственными руками, — возвращает колкость обратно Антону, из-за чего ухмылка меняется на гневный взгляд, но не без улыбки. Стервозность Попова его же главный враг, который вовремя не держит язык за зубами. Если Антон хочет прогнуть его и втоптать в землю кнопочным носом, то пусть делает это как профессионал. А то как-то слишком просто. Холодные кольца на пальцах проходятся по полу-возбуждённому члену Арсения, заставляя тело ответить очередной вспышкой. Орган в широкой ладони на миг становиться прозрачным, но снова не до конца. — Какая же мерзость, — цедит сквозь зубы, прикасаясь свободной рукой к груди Арсения. От сильного давление на грудную клетку он хнычет и старается уйти от прикосновений, но тщетно. В такие моменты что-то внутри ломается с громким хрустом и грохотом падает на самое дно. Дерьмовое чувство, которое заставляет жить. Резко становится холодно, по коже проносится табун мурашек, узел внутри сильнее затягивается, доставляя не лучшие ощущения. За подавлением и проглатыванием всех оскорбительным и унизительных слов Антона Арсений не заметил, как тот зря времени не терял. Смазанные пальцы проходятся по сжатому кольцу мышц, которое, ощутив скользкую массу, только сильнее сжалось, вызвав недовольство у Антона. — Будь полезен хотя бы раз в жизни и расслабся, — пытается протолкнуть внутрь палец, что даётся с трудом. Арсений хочет съязвить, мол, от его узкой задницы больше пользы, чем от самого Антона, но всё, что он делает, это глотает очередное высказывание в свою сторону. Временами он уверен, что Шастун скрыл от него свою вторую способность — умение управлять людьми, но почему эта сила действует только на него объяснить не может. За всё время проживания вместе он ни разу не сказал Арсу добрых слов, даже утро у него не доброе. Колкости о своей силе он слышал чаще, чем своё имя или привет из уст ебучего манипулятора. Справедливости ради, Арсений сам не раз шутил, что всю половую жизнь Антона составляют его четыре руки, но не он начал первый. И точно не будет первым, кто прекратит. — Блять, лучше бы я этого не видел, — от сказанного Арсений поднимает голову настолько, насколько это возможно сделать из-за крепко держащих рук, но он всё видит. Средний и указательный пальцы Антона проникли в прозрачное нутро и виднеются невооружённым глазом. Член от вспышек стал почти полностью невидимым: видны только вены и канал, переходящий в более заметную головку. Арсений стонет, неспособный дальше смотреть — слишком стыдно, унизительно, хорошо. — Как же противно, — проталкивает глубже с широченной улыбкой на лице, — мерзко. Слова заставляют Арса сильнее сжаться. Всегда гордый, порой высокомерный Попов, сейчас готов свернуться калачиком и плакать от своей ничтожности, которую видит только Антон. Он будто был создан для того, чтобы быть пустым местом, на которое никто сесть не захочет. Всегда бесполезный, сколько бы раз он себя ни переубеждал в обратном. Пальцы проходятся по чувствительной точке, отчего его током подбрасывает наверх. Не первая попытка выбраться за сегодня и снова неудачная, зато его оставляют в покое. Правда ненадолго. Фантомные руки отпускают затёкшие запястья, чтобы приподнять Арсения и усадить на бёдра Антонa, который полностью одет. Даже возвышаясь над ним, Арсению всё равно кажется, что его вдавили в грязь и прижали ногой. Пока одного метает из стороны в сторону ураган эмоций и чувств, второй наслаждается происходящим, словно это первый самый желанный раз. Ломать маску Снежной Королевы с мистера невидимки, обнажая не только тело, но и душу, самое любимое занятие Антона. — Ты дрожишь, как щенок, — вспышка показывает насквозь грудную клетку — сердце, — хотя тебе больше подходит слово «сучка». Антон не на шутку завёлся и снова повалил Арсения на кровать. От такой резкости сердце начало пропускать вдвое больше ударов в минуту, что прекрасно виднеется из-под прозрачной кожи. Зрелище далеко не для слабонервных, беременных или несовершеннолетних детей, которых лучше убрать от экрана. Перед глазами Антона во всей красе предстаёт кровеносная система Арсения: многочисленные вены распространяющиеся по всему телу, трахея и само сердце, что бешено бьётся. Своего рода пытки длятся больше пятнадцати минут, но свою позицию Арсений только сейчас осознаёт в полной мере. Не первый раз, но каждый непредсказуемый. Лицо Антона напротив не передает никаких эмоций, один только голодный оскал, будто от него сейчас откусят огромный кусок мяса. Но, зная Антона, позже этот кусок выплюнут, поморщив лицо. Челюсть сильно болит, и Арсений не сразу понимает, что происходит. От сжатия он открывает рот, чувствуя внутри фантомные пальцы. Те абсолютно не щадили его: по ощущениям в ротовую полость толкнулся целый кулак, хоть и было это всего два пальца. От такого давления возникает рвотный рефлекс, но каждый раз, стоит Арсу быть на грани, хватка и глубина тут же уменьшаются, давая ему время на отдышку и снова по новой. — Сука, не блевани тут, — хрипит сквозь сжатые зубы. — Хватит, — кашляя и задыхаясь слюной, говорит Арсения в пустоту, получая в ответ насмешку. — Нашёл, кем командовать. Руки покидают рот и, схватив Арсения за талию, переворачивают спиной к Антону. Поневоле приходится встать в коленно-локтевую. Сейчас его полностью отключили от реальности, отправив витать где-то в стране сомнений и будущих сожалений, но ему не привыкать. Призрачная рука, слюнявая и влажная, давит на спину, заставляя прогнуться. Ещё одна вспышка и на глазах Антона обнажается ряд позвонков и тазовая кость. — Меня сейчас стошнит, — по правой ягодице прилетает звонкий шлепок, — как же противно. Арсений сильнее зарывается головой в ямку рук, пытаясь уйти от… от всего. Слишком плохо — очень хорошо. Пальцы снова внутри, но со стороны будто в воздухе. От нового проникновения он стонет, стараясь не зажиматься, хоть тело и не успело тогда привыкнуть. За спиной слышится цоканья, отчего вспышек и стыда становится больше. Поднять голову наверх, только чтобы взглянуть на собственную исчезающую руку, было большой ошибкой. Даже при желании он не сможет закрыть от этого глаза — веки стали прозрачными. Всё вокруг виднеется через призму переплетений красных линий вен и полос длинных ресниц. Со своей силой Арсений родился и избегает её сколько себя помнит, но тщетно. Он не ненавидит свою природу, он презирает её, пока все вокруг, надев маску добродетелей, пытаются убедить его в обратном. И только Антон разделил его ненависть, обойдя в этом его. — Помедленнее, — он упустил момент, когда член Антона оказался внутри и почувствовал только тогда, когда ощутил пронзающую боль. — Настолько слаб? — поворачивает боком для более глубокого проникновения, но обороты уменьшает. Толчки медленные, как и просил Арсений, но длина компенсирует скорость. Пока его тело трахают, словно безвольную игрушку, сам он борется с желанием посмотреть вниз и увидеть, как внутри вперёд и назад двигается член, распирая органы. Арсений побаивается это видеть, а Антон наслаждается и наслаждаться он этим хочет явно не один. Резко его голову тянут за темные пряди вниз, заставляя смотреть на весь процесс в неудобной позе. Тело снова даёт вспышки там, где этого хочет Антон, не спрашивая его мнения. Подтянутый живот от такой позы сложился уродливой гармошкой, которая благодаря силе не сильно виднеется, позволяя видеть расширяющиеся от толчков стенки кишок. — А ведь, если я кончу внутрь, — с хрипом начинает Антон, — то это можно будет увидеть. Арсений панически качает головой, но на этом останавливается. Маска приличия и самоуважения давно потрескалась и превратилась в пыль. От желания быть униженным полностью и увидеть это Арсений стонет, подначивая Антона ещё больше, а ему многого не надо. Рука всё ещё держит за волосы, доставляя много боли, но после этих мыслей тут же исчезает. Антон точно читает его мысли, но будь это правдой, то хрен бы он его слушался и делал бы всё наоборот. Член покидает его нутро, оставляя за собой пустоту, сравнимую с чувством брошенности. В четыре руки его поднимают и полностью разворачивают к зеркалу напротив кровати. Внутри что-то ёкает от осознания, что его заставят смотреть, как из него вытрахивают всю душу, если та ещё жива. Фантомные руки сильнее куриных лап Антона и способны держать его на весу полностью раскрытым. Антон пристраивается сзади, направляя член обратно в растянутый анус. Он видит всё: как мышцы разжимаются, как в него входят сантиметр за сантиметром и как его тело становится ещё прозрачнее. В отражении виднеется, как струя спермы движется вверх по каналу в половом органе Арсения. С таким зрелищем он кончает первым и закидывает голову на плечо Антона, но уйти от выступления у него не получается. Шипением и резкими толчками его заставляют заново смотреть на зеркало и видеть, как в него разливается чужая сперма. Капли текут внутрь всё глубже и тонкими струями стекают вниз. — Грязный, — шепчет ему в ухо, кусая мочку, — моя игрушка. Арсений скулит. Весь трясётся, дрожит, ни на что больше сил не хватает, разве что расплакаться можно. Вспышки редкими огнями горят по всему телу, обнажая разные участки, по которым Антон проводит пальцами, ехидно улыбаясь. Он и так всё пометил и осквернил, что ему ещё надо? — Арс, — впервые почти ласковым тоном обратился к нему, – пойдём на свидание?