Радномайзер

— Арс-с-с, — постукивая по двери ванной, шипит Антон, — ты там как? То ли из-за шума воды, то ли из-за занятости, Арсений не отвечает ему ни с первого раза, ни со второго. Он терпеливо ждёт, пока дверь откроется и ему расскажут, что случилось. С утра пораньше Арсений, пулей выскочив из тёплой постели, забежал в ванную, попутно матеря весь мир, себя, свой ген и частично даже Шастуну досталось. Антон не ломится и не кричит, но из-за такого поведения своего парня места себе не находит. Прошло уже около пятнадцати минут, как Арсений заперся и не выходит. Грешным делом, Антон начал винить себя — пока точно не знает, в чём, но походу надеется разобраться. В голове, словно на детективной доске, прочерчивается схема сегодняшнего утра и вчерашнего вечера, ведь на большее его сонный мозг пока не способен. Антон встал раньше Арсения: решил не вылезать из тёплой постели и дальше наблюдать за спящей красавицей. Потом начал просыпаться сам Арсений, и Антон указал на… мокрые пятна? На секунду он думает, что это помутнение зрения или галлюцинация, но он же не тупой и тем более не слепой. Да и сам Арсений всполошился, только когда заметил их. Неужели он боится пары капель слюны на футболке, пускай она и Антона — он же не отругает за такую мелочь. Даже если бы отругал, Арсению точно понравилось, так что случилось? Жить совместно они начали относительно недавно и на то было несколько причин. Мало того, что они разного вида, так ещё и Арсений долго не срывал с себя маску идеала, не давая никому видеть свои изъяны, если они есть конечно. Пресмыкающиеся и парнокопытные вместе не только странное сочетание для общества, но и для них самих, особенно, если один из них скрытный хуй. Впервые за год отношений и трёх месяцев совместного жилья, за которое у них не было ни одной крупной ссоры, Антон чувствует тревогу и страх. А вдруг это он где-то накосячил или зря указал ему на эти ебаные пятна. Мыслей много, а тот, кто может дать ответ, не собирается выходить, словно провалился в туалет или утопился в ванной. А вот из-за последней мысли Антон уже думает выбить дверь к чёртовой матери, но она сама открывается. За ней медленно и даже немного испуганно показывается родная тёмная макушка с двумя маленькими рожками, выглядывающими из-под мягких прядей. Бледное лицо мокрое от воды, а голубые глаза прячутся от зелёных, всё время смотря вниз. Пятна в районе груди стали больше и дошли до ворота футболки, а может это от небрежного полоскания лица водой — кто знает? Антон подаётся вперёд, чтобы поймать Арсения на случай, если ему совсем уж плохо, но тот вытянутой ладонью показывает, что делать этого не надо. Его слушаются, но наготове стоят. Немного отдышавшись, Арсений тихо, но слышно мычит: — Нам надо поговорить, — а вот тут страшно, — мне надо тебе кое-что рассказать, — стало только хуже. Арсений ведёт его за руку в гостиную, где усаживает на диван. Сам же в это время идёт в спальню и через пять минут возвращается в одной из своих кофт с длинными рукавами. На минуту в голове Антона произошёл диссонанс: он отвык видеть Арса в его собственной одежде, а не в безразмерных толстовках Шаста. Вопреки недавнему шоку, он со спокойствием питона — коим вообще-то тут является Антон — присаживается рядом с ним, скрестив ноги в позе лотоса. — Арс-с-с, что с-случилось, — не выдержав, начинает Антон, — бога ради, объяс-сни, пожалуйста, мы с-с-справимся. Антон берёт в свои ладони Арсовы, готовый поддержать в любом случае, каким бы ни было признание. Таким он больше похож на милого преданного щенка, нежели на хладнокровного питона с рядом острых, как лезвия бритвы, зубов. У него даже зрачки из узких вытянутых стали круглыми — прелесть, а не змейка. — Шаст, всё хорошо, — успокаивают его, — просто у меня на три дня раньше началось «это самое». После сказанных слов Арсений натягивает нервную улыбку, которой надеется скрыть всю тревогу. Получается, конечно, так себе. С плеч Антона словно упал целый Эверест, и он облегчённо выдыхает. Успел же, бедный, надумать себе лишнего, а тут просто у Арса начался «отёл» — всего-то. Звучит, как безумие и какой-то бред, а не медицинское заключение, но это так. В мире, где почти каждый человек имеет свой животный ген, Арсению достались признаки парнокопытных, но вместо тельца он стал тёлочкой. За такое обращение не один раз кто-то получал в нос, иногда даже от Антона. Слишком долго и нудно это всё объяснять, но это так. Врачи, узнав про его случай, только и могли разводить руками, говоря, что он редкий случай — толку ноль. О своей особенности Арсений рассказал ему на шестом месяце их отношений. С одной стороны, о таком желательно говорить ещё до начала отношений, но с другой Антон понимает, почему Арсений так оттягивал с этим, и не винит его. Ему до сих пор сложно говорить словами через рот, но прогресс есть и это видно — раз он сейчас говорит прямым текстом, а не намёками. Момент действительно волнительный: если раньше Антон только знал про такое состояние своего парня, то теперь всё это происходит рядом с ним. Он и раньше помогал ему, но сейчас всё ощущается совсем иначе. Более интимно что ли — будто ему сильнее доверяют и раскрывают душу со всеми волнующими секретами. Он сейчас не произносит это вслух, но он чувствует себя особенным. Несмотря на вроде бы спокойную атмосферу между ними, Арсений ни радости, ни спокойствия не показывает — нет — его что-то волнует. Антон не торопит его и не дёргает в желании получить ответ, хоть и его тревожная душа жаждет этого. Он передвигается немного ближе к Арсу, чуть приобняв одной рукой так, чтобы тёмная макушка легла на его плечо. — Арс-с-сюш, — ласково зовёт его, — ты же не всё мне рассказал, не так ли? — Арсений качает головой — так и знал ведь, что надо клешнями всё вытаскивать, но они это уже проходили. — Расскажешь? – он снова кивает и, оторвав голову от уютного плеча, с обречённым вздохом начинает: — Ну, ты же понял, что у меня того, — Антон кивает, избавляя Арсения от мук разъяснения его собственной физиологии, — в этот раз всё немного иначе. Он смущённо опускает глаза вниз, словно здесь есть что-то, чего надо стыдиться. В такие моменты Антон только мечтает, чтобы люди, «одарившие» Арсения горой комплексов, мощно обосрались в этой и следующей жизни. Желание обнять, успокоить, сказать, что он у него самый красивый, умный, талантливый и лучший накрывает его с головой, но Антон стойко держится, чтобы не сбить Арсения. Тут главное не спешить и нежно улыбаться. Антон не великий психолог, и даже уверен, что сам когда-то стал причиной чьей-то детской травмы, но как взять быка за рога точно знает, особенно конкретного из них. И кажется, он на верном пути, ведь его снова берут за руку — для спокойствия, и гладят по редким чешуйкам на ладони. — У меня, кажется, на этот раз полноценный «отёл», — тихо и грустно мычит. Антон по-прежнему кивает, но мало что понимает. «Отёл» у Арса, как бы грубо это сравнение ни звучало, проходит как более умеренная версия течки: трахаться не хочется, но это не плохой способ снять стресс, из задницы ничего не течёт и слава богу. По сути тело Арса каждые три-четыре месяца готовится к беременности, которая физически невозможна, ведь он мужчина, но сбой в организме это не волнует. Он снова хочет задать поясняющий вопрос, но Арсений продолжает: — У меня началась, — сглатывает, — лактация. Между ними наступает громкая гробовая тишина, прерываемая долгим «э-э-э» Антона, который пытается осмыслить только что ему сказанное. Арсений с выпученными глазами ждёт реакции и, по-видимому, любой. Сильного шока это в нём не вызывает, лишь малое удивление, но никак не отвращение и мерзость. Ну подумаешь, лактация — ничего страшного. Теперь главное донести эту мысль до Арса, который уже успел накрутить себя, как стриптизёр вокруг шеста. — Хорошо, — начинает Антон умеренно, — ты имеешь в виду, у тебя… эм, оттуда молоко идёт? — осторожно подбирая слова, спрашивает, на что ему кивают. — Я могу тебе чем-то помочь? В смыс-с-сле, если тебе нужна помощь или что-то ещё. Договорить он не успевает: Арсений бесцеремонно кидается на него, обвивая обеими руками шею, и притягивает для поцелуя. Антон сбит с толку, но на поцелуй отвечает. Сердце щемит от осознания причины такой реакции Арсения, поэтому ему хочется максимально позаботиться о своём солнце. Зная характер Арсения, многого тут не нужно, если правильно всё сделать. — Я люблю тебя, — оторвавшись от пухлых губ, говорит Арсений и добавляет: — и ещё, я там твою футболку испачкал… — Арс-с-сюш, да не парься вообще, сегодня стирка на мне. И ещё, — указывает на одежду на Арсении, – можешь носить мои вещи и пачкать их сколько угодно. Арсений снова прижимается к Антону, зарываясь лицом в ямке шеи. Чешуйчатая ладонь гладит тёмную макушку, кончиками пальцев задевая рожки, которые по сути чувствительными быть не должны, но они такие — особенно у самого основания. Занеженный, Антон сильнее прижимает к себе своё чудо, которое вместо того, чтобы вторить его действиям, резко отшатывается от него, будто его током ударило. — Что с-случилось, — пугается Антон. — Арс-с-с, ты как? Это я с-сделал? Он отрицательно качает головой, давая Антону знать, что вины его тут нет — отчасти. Дрожащие пальцы осторожно направляются к груди, боясь сделать лишние движения. Антон не отводит взгляд от его рук, ладони которых аккуратно ложатся на соски и слегка давят, пока он снова не стонет, убирая их подальше. — Блять, — единственное, на что хватает Арсения, — только не это. Антон точно не понимает, сколько времени у него занимает осознать, в чём дело: счёт времени не был потерян — он не вёлся вообще. Арсений почти невесомо проходится пальцами по соскам через плотно прилегающую ткань, лёгкими движениями поглаживая их. Он опять резко убирает руки, словно трогает не собственную грудь, а провод под напряжением в несколько сотен вольт. Подрагивающим голосом — не от страха, а от лёгкого и приятного шока — Антон пытается начать предложение, но его быстро перебивает раздражённый тон Арсения: — Поможешь снять, пожалуйста? — просит спокойнее. — У меня соски стали чувствительнее. Будь они анимированными и гиперболизированными персонажами, то у Антона бы от этой картины кровь рекой хлынула из носа. Вот вроде больше года вместе, трахались чуть ли не во всех позах из камасутры, а когда её было мало, сами придумывали новые, но всё равно найдётся то, что заставит его краснеть до состояния маисового полоза. Отряхнув головой, как мокрая собака, Антон отмирает и идёт помогать ему снять плотно прилегающую к телу кофту. Вопрос о том, зачем из всех вариантов он решил надеть именно эту, опускается также, как и вопрос, почему именно сейчас они стали чувствительнее, но спрашивать такое сейчас себе дороже. Необъяснимые эмоциональные качели тоже определённая особенность этого периода. Порой они создают большие проблемы: никто не знает, чего хочет Арсений, даже он сам без понятия, поэтому с ним можно быть в ссоре и не быть в курсе этого, а узнать только через несколько дней, когда всё уже улеглось. Так и сейчас, он вполне может сам снять свою одежду, но просит это сделать Антона, который только рад. Он аккуратно берётся за края, медленно стягивая верх. Арсений чуть дрожит и мычит жалобно, но пока держится. Держался, пока Антон случайно не задевает район соска, вызывая шипение. — Прос-с-сти, я с-случайно, — слова так и остаются висеть в воздухе, когда Антон видит перед собой вместо двух привычных сосков два крупных круглых пластыря на слегка опухшей груди. Он ещё долго мог разглядывать давно знакомую грудь, которая сильно изменилась, но от любований его отвлекает голос Арса. — Шаст, — прикрикивает он ещё раз, пока на него не откликаются, — можно одну из твоих свободных футболок? Не хочу, чтобы они натёрлись ещё сильнее. — А? Да. То есть, конечно, с-с-сейчас, — Антон срывается с дивана в спальню, где, выпотрошив весь гардероб, находит самую безразмерную толстовку с молнией спереди, чтобы Арсению было удобно менять то, что у него на сосках, и возвращается обратно к нему. —Держи, оно с-с молнией, это чтобы ты мог менять вот эти… — Ватные диски, — называет их своими именами и забирает у Антона толстовку. — Спасибо. Как и ожидалось, ткань, в отличие от предыдущей, свободно сидит и не вызывает лишний дискомфорт. Антон в последний раз бросает взгляд на голую грудь Арса, прежде чем она скрывается за застёгнутой молнией. Недавняя тревога пускай и ушла, но её отголоски дают о себе знать, ведь Арсений всё ещё чем-то недоволен, но в этот раз он решает сказать всё сразу. — Так не вовремя, блять, — Антон знает, по опыту, что сейчас начнётся долгая, но необходимая часть, полная нытья Арса на свою физиологию, обвинений всего живого и неживого на планете и во всей вселенной, и в конце он захочет обнимашек для утешения — всё по классике. — Я же эти ебучие выходные брал на другие даты, а сейчас всё менять нахуй и писать этому ебучему лосю, который хуй знает, когда ответит. Да ещё и это чёртово настроение на месте не стоит. Последние претензии Арсений невнятно мычит в грудь Шаста, находясь в кольце его рук. Самой сложной задачей в такой ответственный момент является не то чтобы не заржать во весь голос, а просто хихикнуть сквозь стиснутые зубы, но Антон держится. — Ещё и грудь ноет от этого, ну какого хуя, — заканчивает свою тираду, после чего берёт в руки телефон — наверное, чтобы позвонить на работу и взять отгул. — Арс-с-сюш, может я возьму отгул за тебя, а ты пока отдохни немного, и так нервов мало, а тут ещё и с-с этим С-с-стасом разбираться опять. Нахуй тебе это надо? Арсений снова благодарит Антона, говоря, какой он у него хороший и заботливый. Так и есть, но помимо заботы, он также хочет сохранности своих нервов, а после разговоров со Стасом, который кроме того, что выглядит как лось, ещё и так себя ведёт, их ни у кого не остаётся. Его упрямство, как красный платок для Арса, который так и хочется порвать его рогами на мелкие кусочки, да жаль рожки малы. Как и ожидалось, упрямый лось начинает ворковать на запланированные съёмки шоу, реклам, за что любезно посылается в пешее эротическое Арсом, а Антон пытается тщетно уладить разразившийся конфликт. Настроение в итоге испорчено только у упрямца, чему Арсений несказанно рад. Змей тут Антон, но настоящий гадёныш — Арсений. Отгул на добрые пять дней через боль и слёзы им всё же дали, точнее Арсу — Антона никто так просто не отпустит, особенно этот ущемлённый любитель денег. Справедливости ради, денёк ему тоже дали отдохнуть, и то с явным одолжением. — Ну вс-с-сё, — радостно шипит Антон, — можно и отдохнуть… Вернувшись из спальни, где велись переговоры, Антон чуть было не лишается нижней челюсти. Арсений, как ни в чём не бывало, сидит на диване и трогает себя за грудь, будто это не он жаловался, что она гиперчувствительная, и не разрешал её трогать лишний раз, а сам? И ладно бы через ткань, но нет: он делает это в открытую. С такого ракурса грудь даже больше, чем спереди. Такая мягкая — так и хочется сжать или укусить. — Да? Отлично, — в приподнятом настроении мычит Арсений, радостно виляя ушами, — тогда я готовить ужин, ну то есть заказывать. Ты что будешь? «Отбивную» — хочется сказать, но Антон держит свой длинный язык за зубами до подходящего времени. Вместо этого он просит взять ему то же самое, что у Арса, и идёт в ванную, чтобы ополоснуть лицо холодной водой и заняться стиркой — сегодня его очередь. Движения заторможенные и более неуклюжие, чем обычно. Перед глазами то и дело мелькают давно изученные, но каждый раз вызывающие необъяснимый восторг соски, которые накрыты ебучими дисками. Антон не понимает свою реакцию: о таком он знает давно, хоть и переживает такое наяву впервые, да и не настолько это редкое явление, пускай даже Арсений самец. Злостно шипя своим мыслям не в ту степь, Антон закидывает одежду в стиральную машину, пока не доходит до той, которая не должна была быть в стопке тёмных вещей. Только развернув, он понял, чьё это и откуда оно сюда попало. Утренняя футболка Антона-Арса, которая испачкалась в его молоке. Неведомыми силами, вместо того, чтобы, не глядя, отложить её в сторону, он подносит её к своему лицу — нюхает. О чём сильно жалеет. Запах копьём врезается в голову, протыкая её насквозь. С первого раза ему будто было мало, поэтому он несколько раз проводит по пятнам раздвоенным языком. Рот наполняется слюной, а мозг требует больше, словно это не молоко, а самый настоящий наркотик. В одурманенную голову приходит совершенно безумная идея, которую он пытается вилами и факелами отогнать куда подальше. Но не слишком уж далеко. Яркая фантазия без разрешения рисует самые пошлые картины, отчего сразу оба члена Антона подрагивают. Спасибо, природа, за такой щедрый подарок: одного проблемного стояка было мало — вот тебе два. Вот поэтому он не понимает тех, кто принижает других за особенности, а иногда проклятия их вида. Попробуйте сами хоть раз в жизни убрать столько чешуи, утихомирить два стояка, не лишаясь рук, и уверять партнёра, что ты не ядовитый и никто от простого поцелуя не умрёт — кошмар, а не жизнь. Немного придя в себя, Антон выходит из ванной, но не обнаруживает Арсения на кухне, да и в гостиной им тоже не пахнет. Последний вариант — спальня. Мук от лицезрения груди на день ему явно было мало, и поэтому он опять видит сцену в десять раз хуже предыдущей. Арсений мирно стоит перед зеркалом и меняет один из дисков. В надежде поймать ещё больше сладкого аромата, который волнами исходит от него, язык Антона начинает чаще высовываться аж до слышного шипения, которое не остается незамеченным. Арсений пугается от вида двух зелёных глаз, смотрящих на него до дыр на теле, и отскакивает в сторону. Антон сам немного отходит, но потом приближается, чтобы успокоить. — Тих-тих, это я, — подняв руки, словно грабитель перед вооружённым офицером, подходит к шокированному Арсению, который от испуга выронил упаковку ватных дисков на пол. — Блять, Шаст, — выругавшись, Арсений садится на колени, чтобы собрать их, — вот говорю же, что нужна тебе погремушка, чё тихий такой. — Арс-с-сюш, ну не быкуй ты, — за гениальный каламбур в него кидают мягкий диск, но до слуха доносится тихий смех — оценил. Он следует примеру Арса и наклоняется помочь с уборкой, но делает только хуже себе. Арсений сам забывает, что один сосок до сих пор не накрыт диском, а руки при каждом движении сильно сжимают опухшую грудь, из-за чего тонкими каплями по ней стекает молоко. Антон как парализованный сидит и только лицо выдаёт больше тысячи эмоций за секунду, основной из которых является полнейший ахуй. Рука в этот момент сама тянется к груди отвлечённого Арсения, который отрывается от сбора дисков только тогда, когда пальцы Антона проезжаются по потемневшему соску, забирая себе белые капли. Два голубых глаза, широко раскрытых до размера волейбольных мячей, наблюдают, как Антоновы пальцы подносятся к его собственным губам, и языком слизывается жидкость. На этот раз от шока дар речи и умение собирать слова в предложения теряет Арсений. До Антона поздновато доходит то, что он сделал, но когда понимает, то даже не кривится и не начинает плеваться. Ему понравилось. Очень. — Шаст? — а, точно, Арсений всё ещё не(много) в ахуе. — Ты зачем… — Арс-с, я знаю, что это какое-то извращение, но ты такой вкус-с-с-с-сный, — без зазрения совести и стыда валит Арсения на спину, сам при этом нависая сверху, — обещаю, я совсем чуть-чуть выпью, пожалуйста. К такому Арса жизнь не готовила, но он не он, если даже тут не попытается найти свою выгоду. Антона он не использует — ни в коем случае, просто находит плюсы в ситуации, которая кажется бредом его сумашедшего разума, а у него ведь даже температуры нет. Антон не отрывает щенячьих змеиных глаз, терпеливо дожидаясь ответа. Фантазии, где к его ноющей груди присосутся и будут пить его молоко, отзывается где-то в паху, отчего еле ощутимо скручивает низ живота. Всё это время он боялся, что его физиология, от которой порой воротит даже его вид, вызовет у Антона неимоверное отвращение, но видать зря. Он не просто с ней свыкся, он в восторге. Арсений окидывает свою грудь беглым взглядом: ореолы потемнели, соски сильно вытянулись вперёд, грудь от тяжести внутри ноет. Подняв глаза наверх, он снова сталкивается с голодным и пожирающим его взглядом Антона. Ещё чуть-чуть и слюна с кончика высунутого языка начнёт капать ему на грудь. Чёрт с ним, всё равно завтра собирался сцеживать, а так хоть добро не пропадёт. — М-м-м… — тянет время, — ладно, — все оттенки радости мигом раскрашивают лицо Антона, но тут парад радости на время останавливает Арсений: — но у меня есть свои условия. От серьёзности голоса Антон выпрямляется, сидя на коленях перед ним, и кивает. Ему будто всё равно на то, о чём его попросят или прикажут сделать — главное, чтобы накормили вкусно. Когда они оба сели поудобнее, Арсений начинает: — Во-первых, никаких укусов, — от первого пункта Антон собирается запротестовать, но быстро себя одёргивает. Арсу и так больно, а тут ещё и кусать его вздумали, поэтому вместо недовольства, он кивает в знак согласия. — Во-вторых, посуда всю неделю будет на тебе, — ну это не так страшно. — В-третьих… — Любовь моя, а не дохуя ли пунктов у Вас-с-с? — перебивает Арсения. — Ты пить хочешь или нет? — Антон поднимает руки, безмолвно говоря мемом «окей, я заткнулся», и Арс продолжает: — Последний пункт — ты должен будешь надеть костюм горничной. Не сегодня, а когда я попрошу. — Не то, чтобы это верх с-с-странности, но ладно, я с-с-согласен, — они скрепляют уговор рукопожатием, после чего Антон, имея все права, тянется к груди Арса, но тут его опять обламывают, благо только для того, чтобы удобнее облокотиться на спинку кровати и взять пульт от телевизора, вызвав у Антона некоторые вопросы. — Что? Ты сосать будешь хрен знает сколько, а мне тут скучать? — смысл есть, но заскучать ему Антон точно не даст. Сейчас Антон выглядит как что-то между ребёнком, которому мама разрешила конфеты, и маньяком людоедом, выследившим свою жертву. Совсем не кормят бедного мальчика. Скрывать нет нужды: Арсению самому немного нравится происходящее, правда, пока он не понял, почему с него сняли шорты, оставив сидеть с голой задницей, но предвкушает. Несмотря на свою нетерпеливость, Антон не спешит. Губы в опасной близости от беззащитной кожи, которую обдувает горячее дыхание. По телу бегут мурашки, и он морально готовится к предстоящим действиям, хоть его грудь и не раз была выцелована и обкусана. Раздвоенный язык, который то и дело высовывается для разведки и быстро исчезает, проходится по соску, слизывая почти засохшие на коже капли. От щекотки Арсений мычит, а когда это повторяется несколько раз, то и вовсе пищит в попытках сдержать стоны. Длинный юркий язык кольцом обвивает сосок, после чего к нему льнут губами. Арсений отворачивает голову, но телом ощущает, как из него, в буквальном смысле, пьют соки. Зато теперь можно сказать «спасибо» Антону за то, что заботливо избавил Арса от шортов, в которых сейчас было бы тесновато. Антону хорошо, даже не так, Антону ахуенно. Запах любимого всегда заставлял желать дышать только им, а почувствовать его вкус на своём языке ещё одним способом просто изумительно. Он делает полноценный глоток, после того, как собрал во рту достаточное количество. От удовольствия глаза закатываются так, что виднеется мозг — настолько ему хорошо. Рука тянется до конца расстегнуть молнию на толстовке, чтобы добраться до второго соска, который всё ещё под диском. Локтем Антон чувствует, как Арсению не меньше, чем ему нравится всё происходящее. Не удержавшись от соблазна, он легонько кусает за грудь, точнее, он думает, что легонько, а на деле снова раскрывает пасть в полную ширь и вбирает её всю. Останавливает его рука, что, тщетно цепляясь за белые отростки, тянет его назад. Язык активно зализывает все случайно повреждённые места, мол, прости, не прогоняй, пойми, милый. С белобрысой макушки рука Арсения спускается на шею, сильнее притягивая к груди — на него не злятся. Со стороны будто младенца-переростка кормят: полуразвалившийся на бедной коровке здоровый питон пищит от радости, словно котёнок. Антон резко с громким мокрым чмоком отрывается от замученного соска. От рта к груди тянется ниточка слюны белого, из-за молока, цвета. Длинный язык облизывает губы, не давая пропасть ни одной капле. Он выпрямляется на коленях, снимает с себя домашнюю футболку и откидывает в сторону. В районе паха виднеется внушительный бугорок, аж два. Зрачки стали уже, отчего весь глаз наполнился потемневшей зеленью. От вида такого Антона, который готов во всех смыслах заглотить его, он чувствует себя не тельцом на худой конец, а мышкой, которую сейчас съедят, что так и есть. Языком движут по его животу до приклеенного диска, а потом зубами, слегка задев кожу, отрывают его. В этот раз с ним не церемонятся и сразу берут в рот, всасываясь как пылесос. Но решив, что этих ощущений мало, Антон окольцовывает пальцами член Арсения, который давно наготове. — Шаст, стой, не… — стоны не позволяют договорить. Раз Антон первый начал, то отставать ему нет смысла. Арсений давит коленом на бугорки в штанах, отчего Антон чуть не давится. Выпустив сосок изо рта, Антон нависает над ним, любуясь видом своей усталой «коровки», чего он вслух никогда не скажет. Вся грудь в слюнях и молочных каплях, тело покрыто испариной, дыхание сбито, не это ли прекрасно. Антон бросает на него вопросительный взгляд, мол, зачем от ужина оторвал. — Трахни и можешь пить дальше, — Антон думает — Арсений слишком много себе позволяет, но опять не может этому противиться. Ухмыльнувшись, он тянется к смазке, которую они хранят почти в каждом уголке квартиры — хрен знаешь, когда завалят на первую попавшуюся поверхность. Тесные штаны покидают тело Антона, давая свободу двум вставшим членам. У пресмыкающихся они часто разного размера, но у Антона разница небольшая. Пока кто-то считает это преимуществом, для самих обладателей это сущий кошмар. Но только не для Арсения. Для Арсения парень с двумя хуями — это дар свыше, ведь ебливее существа природа ещё не создала. Буквально вчера вечером он скакал, насаживаясь на оба сразу, после чего просил кончить внутрь и не вынимать чуть ли не целую ночь. Смазанные пальцы без особого труда проникают в нутро, начиная двигаться. Арсений стонет, стоит трём пальцам оказаться внутри, растягивая мягкие податливые стенки. Видеть получающего удовольствие Арсения хорошо, но за это время Антон снова успел проголодаться. Губы снова накрывают соски, язык ведёт по ореолу, а из протока снова стекает сладкое молоко. Стимуляции в миг стало слишком много, а это в нём ещё нет двух хуёв. Антон сосёт уже добрые полчаса, но высосал только половину, судя по неуменьшающимся размерам. Не отрываться от сосков и одновременно растягивать дело не из лёгких, но когда они выбирали лёгкие пути? Сквозь пелену всхлипов и стонов Арсений просит не размениваться на нежности и уже всадить ему, если тот и дальше хочет не отрываться от груди. Слова Антон пропускает мимо ушей, добавляя четвёртый палец. Он никогда не входит в Арсения сразу двумя, пока не убедится, что туда войдёт вся кисть — не фетиш, просто для его же безопасности. С прошлой ночи он растянут, но этого, по мнению Антона, недостаточно. Рука ноет из-за долгого пребывания в одном положении. Чтобы побыстрее покончить с растяжкой, Антону нехотя приходится оторваться от пиршества. Рука сильнее проталкивается в обмякшее нутро, вызывая тихое мычание, переходящее в громкий скулёж, как только задевают ком нервов. Второй Антон всегда придавливает Арсения в кровать, зная его любовь делать сальто от удовольствия, пока кто-то себе что-то не сломает. — Антон, — скулит, не в силах терпеть, что уже не ново, — прошу. Дальше Арсений не слышит из-за собственного крика. В него прошла самая широкая часть кисти: он может чувствовать все костяшки, а будь на Антоне кольца, он бы точно кончился физически и морально. Он аккуратно движет кистью, насколько это возможно в их положении, и убедившись, что с него хватит, вытаскивают руку с пошлым хлюпающим звуком растёкшейся смазки. Анус сжимается, почувствовав пустоту, но и не думает закрываться полностью. Антон несколько секунд любуется обмякшими мышцами и притягивает к себе Арсения, заботливо положив под его поясницу подушку. Раскрытый и готовый, Арсений ждёт, скулит, призывает, пока Антон спокойно поливает смазкой оба члена. Два одинаковых по длине ствола с редкими венами; отростки, напоминающие шипы, но не колючие; среднего размера головки, прикрытые крайней плотью — всё, что сейчас нужно дрожащему под сильными руками телу. Протолкнуть сразу два члена звучит, как безумие на грани больного садизма, коим оно и является. Два органа — эта причина популярности пресмыкающихся в экзотическом порно (ну ещё широко открывающаяся пасть), и причина, по которой так трудно найти пару среди других видов, способную принять такие размеры. Арсений не один из этих видов, он просто ёбнутый. Одной ладонью Антон держит оба члена, направляя ко входу. Перед первым толчком снова льёт каплю смазки, получая в бок пинок ступнёй, мол, не трать так много. Арсений пытается расслабиться — сто раз уже так делал — но не всегда получается с «первого» раза. Он чуть ли не пищит, когда в нём одновременно оказываются две головки, распирающие края ануса. Антон медленно толкается, углубляясь по миллиметрам, чтобы не причинить боль. Бархатные стенки, нехотя, поддаются, принимая в себя размеры змея. Шипы дополнительно стимулируют, отчего Арсений срывается на фальцетный стон, поневоле сжимаясь. От давления на члены Антон шипит, обнажая клыки, которые остриём лезвия проходятся по мягкой коже Арса, не царапая. Ещё один толчок, и Антон почти полностью внутри, но дальше не двигается. Он наклоняется, чтобы поцеловать Арса: нежно, грубо, мокро, с языком. Губами ведёт к скулам, затем — шее, сдерживает себя, чтобы завтра там не виднелись следы их любви. Позволяет оставить один лёгкий еле заметный укус на выпирающей ключице. И снова спускается к соскам. От переизбытка ощущений Арсений пытается за волосы оттянуть Антона от груди, но всё тщетно. Не хватало ему высасывать соки из одной, так он начал мять рукой вторую. В воздухе веет сильным запахом пота, молока и секса, которого меньше, чем хотелось бы. Свернувшись в три погибели, Антон делает короткие толчки, задевая простату, и шумно глотает жидкость, будто вместо узенького протока, откуда силой её добывают, там стоит кран с хорошим напором. Арсений уже близок, о чём пытается предупредить занятого Антона. Ему для финала нужно лишь пару заветных движений, которые оттягивают по максимуму, не давая достичь долгожданной эйфории. Мышцы ануса давно отказали и даже при сильном желании их не получается сжать. Остаётся только терпеть болезненное удовольствие, пока Антон сам не решит пощадить его. Движения из умеренных и ритмичных переходят с грубые и хаотичные, ноги и спина затекли, потому реагировать Арсений мог только стонами, всхлипами и частыми вскриками при попадании по простате. Антон устал не меньше него и решает закончить на сегодня, о чём сообщает Арсению, но тот из-за белого шума в голове ничего не слышит. С влажным чмоком Антон отрывается от ноющей груди и целует Арсения. Тот в полном шоке и оргазменных конвульсиях ничего, кроме вкуса собственного молока на языке, не различает. Он чувствует три порции спермы: одна растекается по его животу, пока две другие вытекают из его растраханной задницы. Обессиленный, Антон тянется положить руку на грудь Арса, за что получает по ней хлёсткий шлепок. — Убрал нахуй, иначе сломаю, — устало-раздражённо мычит Арс. Антон слушается. Из-под полуприкрытых век он смотрит на истерзанную им же грудь: синяки, следы зубов, потемневшие и поморщившиеся ореолы сосков. Он доволен — они довольны, но второй хрен сейчас это скажет — сил нет даже на то, чтобы дышать, потому он хрипит, пока Арсений вовсе проваливается в полудрёму. Идиллию нарушает назойливый звонок в дверь. Игнорировать не выходит, потому Антону приходится встать и идти открывать дверь. Посмотреть на Арсения перед уходом было ошибкой. Густые капли спермы, из-за отсутствия преграды, струями начали вытекать из его задницы. Чтобы дойти до двери, пришлось собрать всю волю в кулак — они начисто забыли про курьера, который неизвестно сколько проторчал за дверью. Вернувшись в спальню с их ужином, Антон раздосадовано сообщает грустную новость: — Арс-с-с, кажис-сь, они забыли напитки положить, — лицо озаряет ухмылка, пока напротив его сверлят уничтожающим взглядом, давно прочитав мысли, но Антону это не мешает, облизнув губы, двинуться в сторону «жертвы».