„не хочу я, чтоб что-то закончилось, когда даже нормально не началось, понимаешь?“
***
валерку, что жил в их дворе, знал, кажется, каждый: начиная от детей, которые, в отличии от него, шустрого и до безумия громкого мальца, спокойно гуляли на площадке, занимаясь своими делами, заканчивая каждой бездомной кошкой, к которой он так и тянулся погладить, приласкать. только вот кошки, в отличии от большинства ребят-соседей с охотой к валере шли, тёрлись об ноги, знали, что малой не обидит. сверстники же, спокойные и прилежные, мальчугана обходили стороной: уж слишком взбалмошная натура у него, громкая, активная, словно не человек он вовсе, а ветер, который везде и нигде одновременно. и она тоже валерку знала, потому что валерка этот, горе мамкино, самый-самый в их дворе: самый громкий, самый непоседливый и самый проблемный. стоит ему собрать вокруг себя ещё двух-трёх таких же мальчиков, так двор на ушах стоит. а мама его все охала, на сбитые колени охала, да на синяки и чумазое лицо. впрочем, когда мать ее с валериной пересекалась невзначай, то домой всегда грустная заходила, говорила, мол, не повезло ей, она то у него хорошая такая, работящая, все для сына, а сыночек, горе луковое, уголовник будущий, бандит, не иначе. отец с соседней комнаты смеялся только, да всегда отвечал: «запомни, на таких, как валерка ваш шебутной, потом двор держаться будет, если не весь район, помяни мои слова». девчонка с ним дружбы, как таковой, не водила, только иногда они с мальчуганом во дворе пересекались, пока она в окружении детей, из разряда спокойных, мирно в песочнице играла. валеры в этих кругах никогда не было. валеру, честно говоря, никогда спокойно сидящим и не видели, он то в догонялки играет, то в прятки, то девочек, таких как она, спокойных и размеренных, за косы, да хвостики дергает.ее он дёргал чаще всего.
***
в школе его, взбалмошного мальчишку, как с ног на голову перевернули. не то что бы изменения пришли сразу: всю начальную школу он учился усердно, так, что мама его светилась, прям как огонек. в глазах ее, в те времена, больше не читалось волнение, а колени валеры потихоньку заживали, да и постоянные синяки сошли, остались только шрамы, заработанные случайно, несущие в себе кусочек его дошкольной истории. теперь он не беда, а самая настоящая гордость. он, будучи хорошим учеником и мальчишкой на класс старше, даже ей помогал иногда: то математику объяснит, подойдя на большой перемене, и, вместо заслуженного отдыха, посвятит себя ей, то до дома невзначай проводит, когда выяснится, что девчонка в очередной забыла деньги на автобус, а мама ее, если узнает, то будет очень переживать. и оправдывал он это банальным «по старой дружбе», однако, друзьями они не были никогда. только вот, от серьезного валеры, который делал все, чтоб мать его светилась, а не переживала, не осталось и следа в классе седьмом. тогда он впервые в жизни нашел свой пример для подражания – вова суворов. суворов был на два класса старше валеры, а по школе даже ходил слушок, мол, володя этот группировщик начинающий, по понятием живёт, даже кличка у него есть – адидас. рассказывали как он за девушку с параллельного класса заступился, что всех уложил один, только вот сарафанное радио даже числа точного сказать не смогло, все как один отмахивались, да бурчали: «то ли трое их было, то ли пятеро». она, на слова вечно интересующихся шестиклассниц, что по совместительству были и ее одноклассницы, лишь отмалчивалась, да глазками хлопала, мысленно делая пометку, что, как говорил отец, клички у животных, а у дворовых пацанов – погоняло. да и рассказ про девятиклассника вовку, который уложил пятерых, звучали для нее не слишком убедительно. ещё хотелось верить, что валера, теперь уже собранный, но все ещё шаловливый валерка с ее двора, не мог так оступиться. вера умирает в ней в ту же секунду, когда в очередной день ноября, что потихоньку начинал морозить уши и нос девочки, она забыла деньги на автобус. тогда, стоя на порожках школы, девчонка шарила руками по карманам старой дублёнки, в надежде, что заветные тридцать копеек вот-вот материализуются в ее руках. перспектива идти пешком домой ее не слишком устраивала: даже побыв на улице от силы пять минут она уже продрогла от сильного ветра, что завывал целый день, а густые серые тучи не предвещали ничего хорошего. валеры, как на зло, рядом не было тоже, идти одной было как-то страшно. – чего стоишь, ждёшь пока снег пойдет? – раздается голос сзади, резкий, но по ощущениям очень даже спасительный. валера, как всегда вовремя, в расстёгнутой куртке и с взъерошенными кудрявыми волосами, что улыбается так, словно от одной его улыбки, треугольной и широкой, солнце просто обязано выйти из-за тяжёлых тучек, а ветер стихнуть. – опять мелочь забыла? – привет, валер, – она дарит ответную улыбку. ее лицо, обмерзшее и розоватое, кажется, от смущения стало ещё краснее. было стыдно признавать, что опять забыла, закрутилась совсем дома, да и оставила мелочь на полочке. валеру напрягать не хотелось, они не друзья, чтоб помогать каждый раз, чтоб провожать до дома. было неприятно даже от мысли, что мальчик подумает о ней плохо, решит что голова у нее совсем дырявая, а вдруг подумает ещё что у нее вместо головы коробочка с тараканами, раз с такой частотой забывает деньги на проезд. – забыла. – кратко отвечает, то ли от холода, то ли от смущения и очередного поражения, проявления слабости, в своих глазах, девочка утыкается носом куда-то в колючий шарф. – я и сама дойду, если что, так что можешь не ждать. – да ладно тебе, – валера рукой заплетённые волосы треплет. слова ее, для него, не то что пустой звук, просто последний год мальчик, словно рыцарь, охранник ее, не мог позволить девочке одной ходить: времена не такие, не спокойно сейчас, кругом малолетние группировщики плодятся, которым лишь бы до девчонок беззащитных докопаться где-то в переулке между дворов, а возраст — последнее, что их волнует. – щас, чуть погоди, вахитку дождемся, пока он там за куртку свою повоюет, и пойдем все вместе. валерка пропускает легкий смешок, зная как другому мальчику тяжко порой «отвоевать» свою верхнюю одежду: приходит он рано, в отличие от валеры, что постоянно просыпает и тянется до последнего, а куртку вахит, будто на ошибках своих не учится, вешает в самый дальний угол, в который ещё, после уроков, надо умудриться пробраться сквозь бесконечное количество людей. вахит зималетдинов с ним с первого класса, его друг, его тень, которая всегда рядом. только вот в отличие от шумного кудрявого мальчика, тот более сдержан, спокоен и, в какой-то мере, задумчив. казалось, валерке такой друг не подходит вовсе, он-то, как раз, из разряда тех спокойных детей в песочнице, что делами своими занимаются тихо, пока шумные и непоседливые носятся по двору, сбивают колени и приходят домой в синяках, зато с улыбкой до ушей. только валера вот все отмахивается, постоянно говоря: «это просто не раскрылся, зуб даю. вахитка тот ещё шалопай, похлеще меня будет». валера, стоя на порожках школы, извелся весь: секунды тянулись слишком долго, словно часы. с одной стороны тут девчонка мёрзнет стоит, опять без шапки, отмечает мальчик почти сразу, а с другой, черной шапки, совсем уши не закрывающейся, что забавно торчат, на горизонте так и не видать. валера личность импульсивная, вспыльчивая, даже стихийная какая-то, ведь ждать он не умеет, ему надо все быстро, сразу, особенно если это касается не только его. – вот ты чего без шапки гоняешь, а? – он, шустро копаясь в карманах раскрытой куртки, достает шапку, она-то замёрзла небось, вон, уши краснючие, а половина лица закутана в шарф. мальчик шапки сам не надевает толком, так носит с собой, чтоб мама не ругала и лишних вопросов от нее не было. – заболеть хочешь? – валера, по-отцовски натягивает яркую, совсем детскую, мальчишескую шапку красного цвета, закрывая одновременно уши и глаза, а потом одной рукой поправляет головной убор, чтоб смотрелось лучше. на девчонке шапка смотрелась смешно: даже несмотря на то, что она детская и всем своим видом указывает на тот факт, что мужская, для нее шапочка оказалась большой, а при любом движении снова медленно спускалась на глаза. забавная она была, в его-то шапочке. – спасибо, валер, – девочка аккуратно поправила шапку уже сама, чувствуя, что убор снова спускается все ниже и ниже, точно пытаясь закрыть глаза ей. его доброта отзывалась в ее душе теплом, не смотря на то, что на улице холодный, северный ветер, а с неба начинают срываться небольшие хлопья снега. первого снега. – не стоило, правда. – валера улыбается, снова и снова показывая свою чудесную улыбку ей, слегка отмахиваясь от девчонки, мол, хватит тебе. только смотрит куда-то за нее. за узкой спиной показалась знакомая голова в черной шапке, из-под которой торчали смешные уши. зималетдинов отвоевал-таки свою куртку, быстро пролетая мимо школьников, где-то обгоняя их, а где-то, совсем нахально, пролезает сквозь небольшие компании из учеников. он, словно на крыльях, летит точно к валере, не забывая сдержанно поздороваться с девочкой, что друг его кличет «подругой детства». вахит лепечет валерке о чем-то, активно двигая руками, что явно ломает его сдержанный, местами суровый, не по годам взрослый, образ в глазах девочки, что идёт чуть дальше мальчишек, изредка поправляет шапку. она, к слову, и правда греет. только странно, что не только уши и голову согревает, но и где-то под ребрами теплее от нее стало. где-то сбоку доносятся разговоры о том, что сегодня вова суворов пожал руку вахитке, назвав ровным пацаном. валера восхищённо реагирует, всем своим видом показывая, что считает вову «адидаса» крутым, меж слов бросает, что хотел бы с таким, «по понятием живущим», дела вести. вера в то, что валера, хоть капельку остепенившийся валера, в это не полезет, действительно умирает прямо у нее на глазах, а в глазах читается страх. они не друзья ни разу, она говорит это себе каждый день, только за «не друзей» не бояться и не переживают так, как она за валерку печётся.***
в конце мая, прямо в лето до начала его восьмого, почти выпускного, класса, валера пришился.
теперь он с универсамовскими. теперь он и сам универсамовский. прям как мечтали они с вахитом в ноябре, пока на их головы падал первый снег: под крылом вовы адидаса, их авторитета, который принял их и отнёсся с неким уважением, которое свойственно улицам. больше валера не приходит на чай, просто потому что дома ему одиноко и скучно, пока мама на сутках, а до вахита идти было лень, ведь там снег идёт, а все дорожки покрыты льдом; больше не приносит дешёвые жвачки из ларька, чтоб подруга улыбалась, не зовёт ее посидеть на лавочке, как в апреле, когда только-только началось тепло. помнит, как валерка, такой запыханный, улыбчивый и нежный, с сиренью, белой-белой, к ней заявился в начале все того же мая. она тогда болела, обычная простуда, со слегка повышенной температурой. только вот кости ломило ужасно, с такой силой, что даже лишний раз с кровати вставать не хотелось. мама ее всеми силами старалась доченьке боли в теле облегчить, обезболивающие с работы таскала, только вот остаться с ней не могла: в больнице напряжённо все, число поступающих с каждым днём только росло, все медсёстры задействовались в работе. а валера, чтоб подруга не скучала, сирени ей нарвал в соседнем дворе. жалко только, что бабуля с того двора увидела, ругаться начала, так тот и рванул к ней. бежал, улыбался и думал, что сирень ей точно понравится, душистая такая и красивая. прям как она. сирень она любила. и значение сирени знала, только вот валерка видимо не знал. «ты – моя первая любовь». без него грустно и одиноко. подружки со двора поговаривают о том, что он вечно ошивается в коробке через два двора от их домов. она точно знает: через два двора живёт зималетдинов, а раз он рядом, то валера, в хоть какой-то безопасности, за него заступятся, если что, поддержат и помогут. на вахитку она надеется. о нем девочке напоминает шапка, красная, совсем детская и мальчишеская. валера, с того дня, так и не забрал ее, отнекиваясь, мол тебе нужнее, ты в ней смешнее смотришься, а мне давно новую пора купить. вот и лежит теперь, как память на полке в комнате. и не важно что на дворе июнь, она все так же греет. ещё напоминает окно, где силуэт парня, уже не юноши, тенью в ночи проходит, когда домой возвращается. сказать честно, даже возможность увидеть его издалека вызывает на ее лице улыбку, потому что живой, потому что не забили его как собаку на улице. иногда ей даже казалось, что перед ее окном он замедляет свой шаг и заглядывает в него, словно ночной дозор проверяет. и коты, к которым с детства валерка привязан, о нем напоминают: они сытые и довольные, воду им меняют, а какую никакую еду оставляют прямо перед дверью в его подъезд. они все также ласковы, трутся об ноги, требуя любви. и теперь она может дать им эту любовь, словно через них она хоть как-то общается с валерой. коты громко мурчат, норовят приблизится к девичьему лицу, чтоб терануться об щеку, дать тепло в ответ. она скучает, хоть и другом его не называла ни разу. но сколько бы она не ждала, теперь валера не заглядывает к ней даже на минутку.***
он объявляется на пороге ее квартиры в середине августа. на часах около полуночи, а оба родителя на сутках, работа у них теперь на первом месте, дочурка-то выросла уже. барабанит по двери руками долго, в надежде что пустят, пригреют. сил быть так далеко больше не было. валера грязный, с засохшей кровью на лице и какой-то игрушкой в руках, смотря прямо в глаза, а у нее в голове лишь одно слово, что словно красным цветом горит перед глазами: «пришел». валерка, ее долгожданный валерка, пришел, значит не забыл. и она улыбается, широко, впервые за долгое время на душе спокойно, ведь валера пришел, значит живой. и все равно что лицо в крови и глаз подбитый, а чертами лица он вообще на себя не похож, главное живой пришел. – привет, – он аккуратно чешет кудрявый затылок. смущается, что не свойственно ему вообще-то, но ей все равно. она смотрит ему прямо в глаза, словно насмотреться не может. – это тебе. – он протягивает серого плюшевого кота, который местами испачкан его кровью. игрушка едва больше его ладони, но смотрится в ней даже гармонично. руки, с ободранными костяшками, кровоподтёками выглядели жутко: у валерки руки всегда были чистыми, ни единой царапинки. сейчас же на них взглянуть было страшно. на самого валерку смотреть было страшно. его побитый вид вызывал жалость, параллельно перерастая в некое отвращение: весь грязный, в крови, с кучей ран, как больших, так и мелких, что усеивают его лицо и руки, а из разбитого носа видно, как кровь струйкой стекает в рот, медленно проходясь по зубам и, достигая подбородка, капает около ковра в прихожей, местами пачкая одежду юноши и пол в доме. а он все стоит и лыбу давит, дурачок, не иначе. молчание. оно длится, кажется бесконечное количество часов, а с каждой новой секундой накаляет воздух все сильнее, так, что ни одной молекулы кислорода не остаётся между ними. углекислый газ душит, дышать, глядя друг на друга, кажется уже непосильной задачей. – ну заходи, раз пришел, – девочка забирает игрушку из чужих рук, большим пальцем аккуратно, чтоб валера не заметил, поглаживает корпус. мягкая. где-то внутри что-то щелкает, запуская по телу приятную волну радости и тепла. приятно было от валеры снова получить подарок. – в мою комнату иди, надеюсь не забыл где она? – он отрицательно машет головой, быстро снимая обувь, стараясь лишний раз голову не опускать слишком низко: мало ли ещё заляпает все кровью своей. а она на кухню забегает, словно скрываясь от него, чтоб дух перевести, да аптечку найти. слишком это неожиданно все: почти два месяца ни слуху ни духу от валерки, а тут держите, пришел к ней, побитый, как собачонка, с игрушкой. в голове вопросов кажется миллион: «где был?», «почему не приходил?», «а вахит где? неужели не доглядел за тобой?», «скучал ли ты по мне?», «неужели совсем с группировкой своей обо мне позабыл, валерка?» и ещё с тысячи таких же «почему». задать хотелось каждый из них, чтоб душу отвести, чтоб узнать что у него все хорошо. а ещё хотелось обнять. крепко так, со всей силой, что может она позволить себе. только вот они все ещё не друзья даже: отчитываться он перед ней не обязан, а объятия они друг другу ни разу не дарили. аптечка находится быстро, словно ждала своего часа в этом доме. а игрушечный кот лежит прямо на столе. не до него сейчас, там Валерка в крови сидит, мало ли что. идти к нему не хотелось, страшно было, только в беде оставить не могла, сердце у нее доброе. особенно, если дело теперь касалось валеры. она старается двигаться медленно, будто там, в стенах ее родной комнаты, ждёт великая опасность, которая так тянет ее к себе, завлекая всеми способами. девочка стоит в дверном проеме и смотрит: так боязливо заглядывает внутрь, словно стоит ей переступить через порог, то что-то точно произойдет. однако там только валера, что на месте опять не сидит, круги наворачивает, да задумчиво в пол смотрит. а в руках шапка, его же шапка, ярко красная и забавная, что памятно лежала на книжной полке, напоминая о том, как был к девчонке он добр, как заботу проявил, да мёрзнуть не оставил. руки, что так крепко сжимали коробочку с лекарствами, предательски тряслись. – долго ещё стоять там будешь? – голос валеры хриплый, ниже, чем она его запомнила, но такой приятный. непривычный, но родной даже. девочка медленно, словно на расстрел, заходит в комнату, что освещает лишь луна за окном, да одинокий фонарь на весь их двор. юноша даже свет включить не подумал, ему было комфортно и без света круги наворачивать, ему фонарь путь освещал. ей приходится аккуратно тянуться к лампе настольной, чтоб включить хоть какой-то свет в комнате, валера же, одним движением, грубым и резким, совсем ему несвойственным, перехватывает аптечку и на письменный стол ставит: то ли помогает ей так, видит что растерянная она вся, то ли от нетерпения своего привычного выхватывает. лицо его в тусклом желтоватом свете другое: более острое такое, а места румяным детским щекам больше не находилось, теперь на замену пришли, начинающие выделяться, скулы и красивое очертание линии челюсти. его лицо больше не казалось ей таким круглым и милым, только вот даже не верилось, что пара месяцев могли так круто изменить человека. только улыбка у него все та же, треугольная и широкая, это она ещё в прихожей отметила. красивая она у валеры, до ужаса красивая. вырос он, возраст такой. в воспоминаниях он был таким нежным, почему-то хочется ей именно этим словом валеру из воспоминаний назвать. он как кот. уличный, побитый, любви, да ласки, не знающий. сейчас же черты грубее стали, может это свет так падал тусклый на валеркино лицо, а может это не черты его, может сам валера зачерствел. она осматривает юношу, каждый миллиметр лица его запоминает, мало ли когда увидит его ещё так близко, вдруг последний раз они один на один друг с другом так. валера в ответ смотрит, а в глазах у него блики света: и от лампы, и от фонаря, и от души мальчишеской, что в них отдельным, самым ярким светом отдает. смотрит на нее, с теплотой необъяснимой, с нежностью, что с грубостью его, приобретенной, не считается ни разу.глаза никогда не врут, особенно валеркины.
– я скучал, – валера шепчет, как будто эти слова для него нечто интимное, то, что даже стены одинокой квартиры слышать не должны. сейчас он слаб, слаб не физически, но перед ней валера абсолютный слабак. хотел в стороне держать, знал, что даже с самого начала его «дворового пути» это опасно, значит рядом и ошиваться не стоит. только ей знать не обязательно об этом: она умная девочка, сама поймет, рано или поздно, но поймет. осознает что не просто так пропал, что не забыл он ее. да и кому скажет не поверят, что «подругу детства» забыл. никакая она может ему и не подруга. – знала бы ты, как я скучал. его рука, дрожащая слегка, к голове ее тянулась, хотелось по волосам гладить, что так редко были распущенны. они у нее мягкие такие, густые, красивые, даже когда в две тугие косы заплетённы, все равно красивые. ладонь его, мягко, почти невесомо ведёт по прядями. сначала сбоку, нежно касаясь девичьей щеки, словно случайно, заправляя прядь за ухо, затем по затылку аккуратно. хотелось обнять, дышать ей, ее волосами. и он обнимает. впервые за все их знакомство обнимает, с силой к себе прижимает, так, словно это первый и последний раз. она на объятия отвечает, такой же силой к телу мальчишки прижимается. тоже скучала, тоже ждала, надеялась что придет. – я ждала тебя, валер, – она шепчет ему в ключицу, за пару месяцев он сильно вырос. отпускать валеру не хотелось, вдруг действительно последний раз он перед ней такой. – где же пропадал ты, валерочка. – хотелось плакать. от количества эмоций, от ощущения тепла, да от отчаянья в какой-то мере. впервые от валеры пахло сигаретами. но она лишь жмется к нему сильнее, руками все пытаясь торс обхватить покрепче: вдруг валерка исчезнет с минуты на минуту. она отстраняется лишь на секунду, чтоб рукой своей, совсем маленькой, нежной, по лицу его провести. только чувствует она все самый маленькие порезы, да царапины. от этого на душе ещё тяжелее становится. девочка аккуратно, чтоб лишний раз дискомфорт не причинить парню, прокладывает линию от виска к щеке, невесомо поглаживая их.живой, самый настоящий, улыбается стоит.
– валер, – она аккуратно тянет его к кровати, усаживая. обработать нужно, мало ли, вдруг заражение будет, заразу подцепит. руки с лёгкостью выуживают из аптечки перекись, да бинтики с пластырями. хотелось задать все вопросы, что каждый день душу девичью терзали, молчать сил не было больше: не собиралась она терпеть, обидно даже было, что он к ней только побитый пришел. – ты скажи мне, на чистоту только, – она аккуратно придерживает его лицо, трепетно, со всей осторожностью и усидчивостью своей, начинает бровь его, рассеченную, обрабатывать. чувствует только, что то ли от боли, то ли от напряжения в целом, его челюсть сжимается. – это последний раз, когда ты так приходишь? – нет, – он шипит, словно сам ответа на свой вопрос не знает. только в глаза ей снова смотрит, за тусклым блеском лампы в его очах лишь одно виднеется — надежда. валера, честно, сам не знает, что завтра даже будет: вчера вот со старшими, с вовой адидасом, на дела ходил. володя за него сам поручился, под свое крыло взял скорлупу совсем. а сегодня уже по морде получил за то, что с вахитом на площадке курил. – не знаю я, малая. – не врёт. ей врать нельзя, только правды она заслуживает. она лишь грустно улыбается. понимает все, только оставить друга не может. а друг ли он? а она ему подруга? только вопросы эти надо будет позже разобрать, обдумать, да по полочкам все мысли разложить. не сейчас. не тогда, когда валерка носом разбитым хлюпать начинает. надо обработать до конца. – я же понимаю все, – она ваткой около носа проводит, лишь перекись тихо шипит, вступая в реакцию с кровью. валера молчит, ожидает ее слов, словно приговора, который жизнь мальчишескую на до и после поделит. – знаю, что ты как лучше хочешь. – руки ее поднимаются выше, продолжая аккуратно обрабатывать нос. вместе с кровью шипит уже и валерка, не то от неприятного пощипывания, не то от ожидания. – только вот если тебе так надо будет, я готова уйти из жизни твоей. если тебе так легче будет с пацанами твоими, то я сделаю вид, будто не знаю тебя, пойми. – она убирает ватку от лица, отстраняясь полностью. ее работа окончена. только вот паренёк сидит теперь, чернее тучи. выводы девчачьи ему не нравились, не по душе ему такое. не по-пацански. только вот она и не пацан, она по понятиям жизнь не выбрала, в отличие от него. настоящий пацан, как адидас говорит, за свою женщину стоять будет до последнего. настоящий пацан свою женщину не оставит. вот и валера ее не оставит никогда, потому что она его, пусть даже и сама этого не осознает, но его, потому что сердце у мальчишки от нее бьётся быстро-быстро, как при беге, а от мысли, что из-за ужаса, что на улице творится, с ней что-то случиться может, оно болезненно сжимается и на душе не спокойно. сразу к ней хочется, чтоб убедится, что девчонка, его девчонка, в безопасности. – нет, – он с места подрывает, но тут же назад на кровать возвращается. с ней резко нельзя, вдруг напугает ещё. – не хочу я, чтоб что-то закончилось, когда даже нормально не началось, понимаешь? – он пылит, снова эмоции под контролем держать не может, потому что дело ее касается, потому что теперь дело их касается. ему от мысли, что между ними та самая тонкая ниточка, которая держит вместе, оборвется, на стену лезть охота, да на луну завывать, как животное последнее. как пёс дворовой. – давай просто, я не знаю, возьмём паузу какую-то, все что угодно, – он мечется, сжимает кулаки свои, шипя от боли: костяшки ноют, а короткие ногти врезаются в кожу с такой силой, что кажется вот-вот ее совсем проткнут. – только не оставляй. пожалуйста, не оставляй. – его голос срывается, совсем слабый, тихий, местами переходит на шепот. сейчас он готов умолять, потому что привязан, дорожит он ей, как последнюю надежду воспринимает. ему на гордость свою плевать с самой высокой, он ребенок совсем, но был бы он старше, как, теперь уже, десятиклассник вовка, то все равно бы перед ней на коленях ползал. перед ней можно было и пацанячьи заскоки игнорировать, не с пацанами он сейчас, а с ней. только пацаны не извиняться, не готовы на коленях перед девчонками ползать. а валера готов, только перед ней готов. даже если об этом в группировке узнают и отошьют чушпаном, он готов. это для пацанов он теперь турбо, а не валерка. это для пацанов он весь из себя суровый, местами вспыльчивый и холодный. он стал тем, кем мечтал быть, так если бы между группировкой и девочкой встал выбор, то что бы выбрал он? группировку. ему уличные правила дороже, только почему же перед ней он честь свою готов оставить, когда вот-вот в пацаны выбился. – не оставлю, – она снова к лицу валериному наклоняется. в его глазах отчаяние. глаза его никогда не врут. он не знает что делать, как быть, да как поступить, чтоб «и вашим, и нашим». мучается, чувствует девочка, как душа у него за все болит, не только после его слов начала, а все это время изнывала от боли, от того, что выхода из ситуации найти не может. – только запомни, ты и без меня счастлив будешь, а на всех твоих шрамах, порезах и синяках расцветет сирень, валер. та самая, белая-белая, с соседского двора, что ты таскал, когда температура у меня была, в середине мая. обещаю, валерочка. – она аккуратно, совсем неуверенно, клюет губами его в кончик носа, успокаивая то ли его, то ли себя, что все хорошо будет, что пауза на то и пауза, чтоб потом к друг другу вернуться и счастливыми вместе быть.а они обязательно будут, валера уж точно, она об этом позаботится.
***