Мэрилин

Эдди сам не знает, что ожидает увидеть, когда Адриан вкладывает ему в руку фотографию небольшого формата: плотная фотобумага, острые углы и матово-белая оборотная сторона, которую он видит первым делом, — наверняка это не случайно. Адриан умеет обставлять сюрпризы. — Вот, взгляни, — негромко говорит Адриан, сидящий на диване рядом с ним, очень близко; и слегка улыбается, наблюдая за ним как бы выжидательно. Наверняка сейчас я увижу его голым, думает Эдди. Как будто бы я не видел его голым. Он переворачивает фотографию — и понимает, что почти угадал. И еще самая первая мысль, которая мелькает у него на какое-то мгновение, это: Мэрилин. Ассоциация — мимолетная, и, казалось бы, странная, поскольку у Адриана Вейдта и Мэрилин Монро, что ни говори, мало общего, — разве что светлые волосы; не считая, конечно, красоты. Но так или иначе, Эдди отчетливо вспоминается знаменитая фотография Монро, которую он когда-то видел в первом выпуске журнала «Плейбой»: на ней самая желанная женщина Америки позировала лежа, томно откинув голову на руку и смотрела так, что каждому нормальному мужчине немедленно захотелось бы прыгнуть в ее постель — даже не будь она совершенно обнаженной. И с той фотографией, которую он видит сейчас — приблизительно та же история, хотя Адриана и запечатлели только по плечи (но почему-то Эдди уверен, что одежды на нем в тот момент было не больше, чем на Монро). И он тоже откинул голову, подложив под нее руку, в то ли сознательном, то ли ненамеренном и все равно довольно точном подражании. Потом он замечает в глазах, на редкость призывно смотрящих на него со снимка, кое-что еще, и очень необычное. — Это что... Ты подвел глаза? Адриан тихо и без всякого смущения смеется. — Я специально разыскал золотистую подводку. — Ну, это, — говорит Эдди, — самая отличная шутка из всех, что я видел, можешь мне поверить. А кто тебя снимал? — Друг. — Ясно. Адриан как бы невзначай придвигается еще ближе и склоняет голову, как будто тоже внимательно разглядывая фото, сделанное каким-то его прежним любовником. — Тебе нравится? — А то, — отвечает Эдди с усмешкой, и сейчас же думает: я влип. Как же, черт побери, я влип. Прошло чуть больше года после того, как ему в руки попал новый журнал с незабываемой «красоткой месяца», когда он встретился с Монро в Корее: они оказались в один и тот же день в одном и том же месте. Он должен был толкнуть хорошую, вдохновляющую речь перед парнями, застрявшими в еще одной чертовой стране косоглазых, — не только как Комедиант, известный супергерой, но и как герой еще прошлой войны, Тихоокеанского фронта; но на самом деле проторчал на сцене совсем недолго, всего лишь предварив появление той, кого они все ждали по-настоящему; и он хорошо это понимал. Он тоже ждал ее. Она же по-голливудски искрилась даже на этом импровизированном выступлении, устроенном на сцене, примыкавшей к какой-то церкви, носила легкое облегающее платье, несмотря на холод, а еще немного позднее, приближаясь к нему, сверкнула своей знаменитой улыбкой, как будто увидела старого приятеля, и залихватски отдала честь: «Привет, солдат!» Разумеется, их сфотографировали вместе, причем она от этого получила явное удовольствие, хотя им обоим пришлось потрудиться, чтобы фотограф, пытавшийся наилучшим образом расположить в кадре двух моделей настолько разного роста, был удовлетворен. Она мастерски позировала, вертелась, позволяя рассмотреть себя со всех сторон, смеялась его не самым удачным остротам лишь чуть громче естественного, посматривала на него с непосредственным любопытством и была для него не больше, чем мимолетной яркой вспышкой чего-то счастливого и недостижимого, мелькнувшей перед глазами, ровно в той же степени, что и для сотен солдат, видевших ее лишь издалека, на сцене, а не вплотную, так, как видел он. Но еще в ней было что-то как будто ему знакомое, что-то очень смелое, бесшабашное, и, наверное, именно этим она больше всего напоминала ему Салли. Так что вскоре он смог открыть, что думать сразу о двух женщинах, с которыми ты не можешь быть, вместо одной — то еще наказание. Можно подумать, что он не пытался это исправить. Можно подумать, что он так и не понял, в чем был виноват. Можно подумать, что на свете существовала хотя бы одна такая стерва, ради которой он был бы готов сделать буквально все. Но не сделал ничего.