Если ты упадёшь

Лун Цюэ говорил об Альянсе — о «славных временах», когда лучшие мастера цзянху ещё не догадывались, какую ошибку совершат вскоре, — а Цзышу смотрел на бледного Вэнь Кэсина и думал: мне нет разницы. Подтверди сейчас хозяин Драконова Омута, что хуже и безжалостнее Жун Сюаня не было человека, я всё равно не взгляну на его сына ни с опаской, ни с отвращением. В Поднебесной говорят, каков отец, таков и сын, но, видно, и правда истории о жадности и злобе Жун Сюаня лживы, раз лао Вэнь, которого я знаю, умеет быть и справедлив, и ласков. Вэнь Кэсин слушал, стискивая пустые руки в кулаки, и Цзышу не решался коснуться его плеча — пока нет. Сегодня он впервые напоминал себя в детстве, пусть Цзышу никогда не знал его ребёнком: покинутым, втянутым в кровопролитные игры взрослых, не способным изменить обстоятельства, но и не желающим с ними мириться. Всё его каждодневное ребячество, все эти попытки игриво надуть губы и изобразить обиду на какой-нибудь пустяк не имели ничего общего с тем, что отражалось сейчас на красивом лице. Они с Е Байи были так похожи: каждый хотел простить Жун Сюаня, один — как отца, второй — как ученика и как сына своей единственной, должно быть, любви, но ни один не находил на это сил. Сделать шаг к примирению: друг с другом, с памятью о Жун Сюане, с самим собой — вот что было им нужно. Поэтому Цзышу передал меч, едва удержавшись от того, чтобы втиснуть его в подрагивающие пальцы, и Вэнь Кэсин не стал спорить — разбил массивные цепи. Они стояли над освобождённым пленником, и можно было промолчать и сделать вид, будто ничего больше не произошло, но Цзышу решился. — Жун Кэсин, — позвал он. — Неужели ты не скажешь дяде Луну, кто ты на самом деле? Поражённый звучанием этого имени, Кэсин не сразу высвободился из объятий — Цзышу успел ощутить прикосновение ладони на своём поясе. Потом оттолкнул, конечно: большего и не стоило ожидать. Цзышу терпеливо шагнул к нему снова, крепко сжал упавшую руку. — Дядя Лун, — сказал он негромко, — будьте спокойны. Супругам Вэнь, укрывшим наследника Жун Сюаня, удалось спрятаться. Они спаслись и дожили до старости. Их приёмный сын стал взрослым. И хотя иногда он тот ещё поганец… Вэнь Кэсин стиснул пальцы, будучи, по ощущениям, очень близок к тому, чтобы сломать Цзышу руку. Тот прикрыл на мгновение глаза, но высвобождаться не стал. Продолжил нести чепуху о мастерстве и боевых искусствах, чтобы ещё раз увидеть улыбку удивительного Лун Цюэ, не державшего зла ни на бывших братьев из Альянса, ни на собственного сына, ни на ужасную судьбу. — Я рад, — сказал старик. Перед свежей могилой Цзышу ещё раз мысленно поблагодарил его за рассказ. Вэнь Кэсин говорить не желал: бросил что-то потерянно, оттолкнул и сбежал, стоило от весёлой болтовни о будущем Чжан Чэнлина, которому пришлось унаследовать теперь техники трёх кланов сразу, перейти к наследию Жунов. Чэнлин озадаченно хлопал глазами. Фигура в сиреневом ханьфу почти мгновенно затерялась среди окружающей зелени. — Я поговорю с ним, — пообещал Цзышу. — Позже. Быть может, утром. Дождись мастера Е и скажи, что пора найти место для ночлега где-нибудь, где нет смертельных ловушек. Чэнлин поплёлся обратно к Байи, задержавшемуся у могилы, а Цзышу остался наедине с собой. Всё складывалось как нельзя более правильно. Красавица Гу не могла не приютить оставшееся сиротой дитя Жунов, а её супруг не имел ничего против того, чтобы дать ребёнку собственную фамилию. И выдать за своего, когда сына этих безумцев начнут разыскивать. Наблюдай Цзышу эти события тогда, более двух десятков лет назад, он бы решил, что у Вэней всё получилось. С тех пор о них в цзянху никто не слышал, как и о маленьком Жуне. Альянс, кажется, и вовсе забыл о его существовании. Вот только Вэнь Кэсин вырос — и пришёл из Долины Призраков. Цзышу был уверен, что солгал Лун Цюэ на смертном одре. Супруги Вэнь были мертвы уже очень давно. Он заложил руку за спину и медленно побрёл вперёд по тропинке, продолжая неторопливо удивляться пейзажам Драконова Омута. Рука поднялась, полураскрытый веер описал в воздухе дугу, стряхнутые капли полетели вниз, чтобы воссоединиться с водой реки. Вэнь Кэсин танцевал над водой, едва касаясь ступнями гладких речных камней, блестящих в первом розовом свете подступающего утра. Подол его одежд был забрызган, но не вымок, как и веер, которым он, склоняясь, будто разрезал водную гладь. Это была техника, которой даже бывший глава Тяньчуан не знал названия: лёгкая и в то же время смертоносная, иногда она то начинала казаться странно знакомой, то переходила во что-то не имеющее никаких аналогов среди боевых стилей цзянху. Таким было всё, что родилось в Долине — непостижимым и необузданным. Цзышу прислонился, скрестив руки, к стволу старого дерева, росшего над рекой. Погружённый в себя, Кэсин если и заметил его, то не подал виду. А может, и правда не заметил: пока тело двигалось, разум его находился где-то далеко. Другой счёл бы чуть сдвинутые брови и поджатые губы признаком сосредоточенности, но Цзышу, ненароком привыкший уже верно толковать настроение «родственной души», знал, что обдумывать каждое движение Вэнь Кэсин перестал давным-давно. Но и он не сразу понял, что это мастерское скольжение, отточенные цепочки шагов и то, как ладонь ребром разрезает воздух, — не танец, а попытка выместить гнев. Так ребёнок колотит палкой бамбук; так молодой господин в бессильной ярости ломает дорогую кисть. Но пары ударов и одной вещи почти никогда не достаточно, и вскоре мальчишка сдирает кулаки, а в тщательно прибранной прежде комнате царит хаос. Так и кунг-фу Вэнь Кэсина становилось всё беспорядочнее, не напоминая уже движения никакой из школ. Всё быстрее переступали ноги по скользким камням, всё более ожесточённо ранила невидимого противника острая кромка веера. Если ты упадёшь, подумал Цзышу, кто будет в этом виноват? Тот, кто хотел помочь, но вместо этого разворошил улей давно спрятанных воспоминаний? Старик Лун, говоривший о прошлом, но смотревший сквозь нас, будто уже видя перед собой мост через Найхэ? Мастер Е, бесцеремонный и непримиримый? То, что для него — непроходящая боль, для нашего поколения — только отголосок истории сокрушительного поражения Жун Сюаня. Ты едва ли помнишь объятия отца, Жун Кэсин. Он ли будет виновен в твоём падении? С очередным движением танцующий повернул голову и вдруг посмотрел прямо на Цзышу — будто голос услышал. Нога, коснувшаяся камня, заскользила вперёд. Кэсин оступился: Цзышу увидел, как не завершившее предыдущего движения тело отклоняется назад, как двигаются руки, помогая восстановить равновесие, и там, где голова другого уже ударилась бы о камень, этот человек чудом меняет направление. Удар ступнёй — и он оттолкнулся и взлетел, показывая почти безупречный цингун. Почти — потому что вместо того, чтобы приземлиться на ноги и остаться стоять, охнул и неловко рухнул в воду у самого берега. Песок и набежавшая волна не могли его ранить, но Цзышу всё равно услышал собственное «лао Вэнь!». Руки его были холодны, как и ступни. Река оказалась по-утреннему негостеприимной. Кэсин охнул снова, потому что пальцы бесцеремонно прошлись по его щиколотке, приподняв ступню над водой, и нащупали больное место. — Лао Вэнь, — повторил Цзышу. Часть его всё ещё боролась с мыслью больше не звать Кэсина так: теперь, когда тайны раскрылись, в масках не было нужды. Впрочем… Человек стремится называть всё истинными именами, но чего от этого больше — пользы или вреда? Пусть и услышав подлинную историю Жун Сюаня, в одиночку обелить его имя умирающий бродяга Чжоу Сюй не мог — даже в глазах одного-единственного человека. Вэнь Кэсин не захотел носить проклятую фамилию, и ни у кого не было права вынуждать его. — Ты наблюдал? — ступня выскользнула из некрепко удерживающих её пальцев и упёрлась в плечо опустившемуся на колени Цзышу. — Ты разве не знаешь, что от горюющего положено отвернуться, дабы не мешать его горю? В Долине Призраков, быть может. В Доме Четырёх Сезонов было принято утешать плачущих. Цзышу накрыл холодные пальцы ладонью, полностью спрятал их в руке. — Это было бы неблагоразумно. Если я отвернусь, какова вероятность, что ты разобьёшь себе голову прежде, чем мастер Е вернётся отдавать долг? Кэсин поморщился, слегка качнув согнутой ногой. Цзышу качнулся вместе с ней. — Старый хрыч выводит меня из себя! Не удивлюсь, если он вместо обещанных поисков целителя устроит тур по винным лавкам и вернётся с пустыми руками и набитым брюхом. Или не вернётся вовсе. Со стороны могло показаться, что такая неблагодарность — чересчур даже для хозяина Долины Призраков, но и дурак успел бы заметить, что эти двое на самом деле не так уж и плохо ладили друг с другом. Кого лао Вэнь напоминал Е Байи? Потерянного ученика или, может, потерянного возлюбленного? — Ну, хватит, А-Сюй, пусти. Не дождавшись ответа, Вэнь Кэсин попытался освободиться и даже поднялся на ноги, но, наступив на левую, снова пошатнулся с болезненной гримасой. Цзышу не стал ничего говорить: вскочил следом, удержал, недолго думая, подхватил на руки. Вынес на берег. Ткань ханьфу под руками была мокрой. Высушить её можно было только на длинных ветвях с восточной стороны их маленького лагеря, где солнце уже вовсю золотило верхушки деревьев. Кэсин показал жестом: «не буди Чэнлина», подождал, сидя на траве, пока Цзышу подберёт их плащи и молча поможет ему подняться снова. Иногда казалось, что слова не нужны им вообще. Иногда — что никаких слов не хватит, чтобы донести друг до друга истину. Когда лагерь полностью скрылся за деревьями, так что негромкие голоса уже не смогли бы помешать спящему, Цзышу опустил свою ношу на траву и бросил в Кэсина скомканным плащом. — Обычно ты мальчишку не балуешь, — заметил Кэсин, расстелив тот и удовлетворённо откинувшись на спину. — Почему сегодня? — День был трудный, — сказал Цзышу неопределённо. Он высвободился из промокшего ханьфу, подол которого неприятно лип к ногам, без особенной тщательности набросил его на ветку и вернулся. Кэсин протянул к нему руки, Цзышу сел. Первый поцелуй вышел смазанным и каким-то неаккуратным. Должно быть, им не стоило уходить вот так, но Чэнлин ещё сладко спал, закутавшись с головой, а Байи ночью исчез, таинственно пообещав любой ценой выполнить просьбу сына своего дурного ученика. Цзышу даже почувствовал неловкость: Вэнь Кэсин хотел излечить его, мастер Е из чувства долга тратил время на поиски целителя, а сам он не делал совершенно ничего, смирившись со своей участью. Но, быть может, оставшееся время жизни и было отведено ему для этого. Второе ханьфу они снимали куда медленнее. Кэсин мешал, сталкивался с ним пальцами, касался лёгкими движениями плеч, груди, скрытых нижними штанами бёдер. Продолжал изучать, но не ощущался как опасность: внутри Цзышу всё было спокойно, будто буря улеглась. Смотреть на гвозди в его груди явно было не слишком-то легко, но Кэсин не отводил взгляда, будто старательно учился принимать всё как есть. Всё рвался податься ближе, прильнуть губами к ключице или соску, но Цзышу с трудом удалось отстранить его, выпутать из сиреневого и белого. — Подожди, — Кэсин снял с пояса веер и отложил его в сторону вместе с мешочком, в котором носил всякую ерунду. Цзышу потянулся к нему, не раздумывая, и только достав изящный крохотный сосуд, понял, что никогда прежде не делал этого сам. Пальцы сами мягко разжались, уронив сосуд на подстеленный плащ. Цзышу стянул исподнее, помог Кэсину — и остановился, увидев, как тот снова едва заметно вздрогнул, неосторожно повернув ступню. Всё-таки не просто притворялся с целью отвлечь и помириться. Цзышу согнул его ногу в колене и, поколебавшись, заставил снова упереться ступнёй себе в плечо, как в воде до этого. Целительство не было его занятием — ещё очевиднее, чем не было оно занятием лао Вэня, утверждавшего, что совсем ничего не унаследовал от приёмных родителей. Но восстановить течение ци, смешать поток своей энергии с чужим и успокоить больное место могли они оба. При должном, старательном и долгом применении духовных сил исчезали бесследно и куда более серьёзные внутренние повреждения — что уж говорить о подвёрнутой ноге. Вэнь Кэсин дёрнулся прежде, чем он успел влить хотя бы каплю ци, коснувшись двумя пальцами щиколотки. — Не надо. Позже. После. Он точно чувствовал боль, когда тянул Цзышу ближе, вдавливал пятку ему в спину, будто подгоняя, полностью открывался, нашарив вслепую и втиснув ему в руку сосуд с маслом. Будь это кто угодно ещё, пришлось бы заподозрить, что это наказание самому себе, но подобное совершенно не было похоже на Вэнь Кэсина: тот предпочитал наказывать окружающих. Оставался единственно верный вариант: ему просто нравилось. Цзышу не собирался его осуждать. Скользкие пальцы коснулись входа, медленно погрузились в горячее и тесное, и Цзышу отчего-то дрогнул сам. Прежде ему этого не позволяли — не предлагали, вернее, и новизна ощущений заставляла задыхаться. Только бы не гвозди, только бы не сейчас — пусть им будет достаточно прошедшей ночи. Именно они под утро выгнали его к реке, — уснуть заново так и не удалось, а после уже не хотелось. Кэсин ахнул. Мягко и проникновенно, заставив дрожь пробежать от макушки по всему телу. Цзышу скользнул пальцами глубже, вернулся, взял ещё масла, медленно принялся двигаться, увлёкшись. На чужих скулах уже расцвели заметные пятна румянца, и он едва не позволил себе остаться вот так, забыв про собственное возбуждение, только чтобы посмотреть, как Кэсин кончит под ним, жмурясь и приоткрыв губы, стискивая в ладони сбившийся плащ. Но лао Вэнь и сам не собирался ему этого позволять. Цзышу с неохотой выскользнул из него, Кэсин перехватил его руку, положил сверху на горячую твёрдую плоть, заставил сжать пальцы на члене. Цзышу высвободился, шепнул «подожди», потому что сам ждать не мог, в жарком полубреду вылил на руку остатки масла и обхватил себя. Так могло быть с любым — но ни с кем не бывало. Прежде он думал, что можно или влюбляться, или делить постель, но не желать того и другого сразу. С Вэнь Кэсином сразу вышло иначе — как ни с кем и никогда. В единении одновременно душ и тел была какая-то высшая мудрость, которую стоило передавать как бесценное даосское знание. Толкнувшись глубоко, соединившись так, что, кажется, насильно не расцепить, Цзышу чувствовал, что находится именно там, где ему положено. «Клинок и ножны? Может, веер и золотом расшитый чехол?» — как-то раз предложил Вэнь Кэсин и расхохотался. В этом была своя правда. Цзышу хотел взять его медленно, покачиваясь как на волнах, запоминая дрожь ресниц, частые вдохи и движение губ, пытающихся что-то произнести. Но волны набегали на берег одна за другой, и движения им в такт становились быстрее и несдержаннее. Кэсин застонал, открыто и громко, явно забывшись; зная, что его может услышать Гу Сян, сделал бы это намеренно, но чувства Чэнлина у него ещё хватало совести щадить. Цзышу, не думая, провёл второй, чудом не перепачканной маслом ладонью по чужой щеке и скользнул пальцами между губ. Кэсин почти замолчал — постанывал теперь глухо и низко, беспорядочно то гладя языком, то сжимая губами фаланги пальцев. Это было чересчур, и Цзышу едва подавил рвущийся из собственного горла звук. А потом лао Вэнь укусил его, опять послав мурашки по телу, и укусил ещё, оставляя красноречивые следы на влажных пальцах. Цзышу оставил его рот в покое, но только потому, что был на пределе. Кэсин сдвинулся, медленно опустил ногу, сжал его собой. Быть вдвоём с самого первого раза означало падать: с первого занятия любовью, с первой встречи, вчера, сегодня. Они падали, падали, падали: когда мост не выдержал, и они рухнули вниз, так глупо попавшись в ловушку Драконова Омута, когда подхватили друг друга и покатились вниз, в долину, удирая от чересчур живучих «детей» полоумного Лун Сяо, и теперь, когда Вэнь Кэсин, крепко стиснув его и в себе, и бёдрами, уронил и перекатил их обоих, меняя положение в пространстве. Он, кажется, ударился коленом; в поясницу Цзышу воткнулся то ли камешек, то ли жёсткий сучок, заставив зашипеть. А потом Кэсин, приноровившись, двинул бёдрами, и Цзышу кончил почти сразу, глухо и издалека услышав ответный сдавленный стон.

***

Они не могли лежать так чересчур долго; когда Цзышу пришёл в себя, то обнаружил, что на него набросили край плаща, а полуодетый лао Вэнь, с осторожностью вытянув ногу, сидит, задумчиво рассматривая его лицо. Цзышу повернул голову, и кончики пальцев прошлись по щеке, коснулись губ. — Ты ещё многого не рассказал мне, — пробормотал он. — Что ты делал в Долине. Как принял решение вернуться в цзянху. Отчего тебе становится плохо при попытке вспомнить… Вэнь Кэсин свёл брови, подушечкой пальца проведя по кромке зубов, что само по себе пресекло дальнейшие расспросы. — Есть вещи, которых даже ты не захочешь знать, А-Сюй. Цзышу с наслаждением укусил его за палец.