Всё будет хорошо

Крапива скользила сквозь Нижний город, погруженный в полуночный мрак, будто нож сквозь мягкую печень. Воздух, густеющий перед надвигающейся грозой, был влажным и тяжелым. Ноздри забивал запах крови, воображаемый на этот раз. Она бесшумно ступала по грязным булыжникам, куталась от порывов ветра в темный плащ, скрывающий голову и хвост. И старалась не смотреть на редких прохожих, что пугливо перебегали улицу по мостовой, расчерченной светлыми клетками горящих окон. Но глаза будто сами собой жадно выискивали уязвимые места – голые шеи, беззащитные затылки, впадинки висков. И предугадывали, куда свернут встречные бродяги. Она незаметно пойдет следом, загонит кого-нибудь в угол и... Нет, нет. Не сегодня. Кровавая пелена перед глазами рассеялась, повинуясь ее воле. Отец сегодня забавлялся, давая ей иллюзию свободы. Что ж, он вдоволь посмеялся, слушая их с Энвером последний разговор. Крапива зашипела сквозь зубы и прибавила шаг. Под кожей были иглы, в груди – шар из огненных лезвий. Она больше не вернется туда, ни за что, никогда. Не после того, как отец во всех подробностях показал ей, как она будет резать Энви по кусочкам, как будет его кормить его же собственной плотью, и станет сама ее жрать прямо у него на глазах. «Разумеется, ты вернешься, дитя. Ты сделаешь все, что я прикажу, правда?» Разумеется сделает, о да. Крапива рассмеялась, не разжимая стиснутых до судорог зубов. Иглы протыкали мышцы, разрывали ее на части. Отец на нее сердился. И она на него тоже. Того, что у нее было, больше нет. Нет больше островка покоя и тепла, и никогда не будет. Он отнял у нее и это. Отнял последнее, чем она дорожила. Оставил ей только боль и страх. И сладкое безумие. О да, она канет в него и растает в нем без остатка уже скоро. Может даже сегодня. Поскорее бы. А пока у нее есть время, она станет вспоминать те немногие вещи, что были ее и только ее. …Когда-то давно у нее была приемная семья. Не сказать, что крепкая и дружная – но родители, братья и сестры называли ее своей. Наверное, они ее любили. Скупо и сурово. Не разменивались на ласковые слова, но все же защищали и оберегали. Она ведь всегда была трудным ребенком: диким и своенравным. Ее бранили, а порой и лупили хворостиной. Но так поступали со всеми детьми на их улице: наказывали за дерзость, шалости и непослушание. У нее были друзья, они считали ее своим вожаком и вместе с ней ввязывались в опасные, но такие наивные и детские приключения. У нее были и простые радости, и радужные мечты. Она хотела стать наемницей. Баловать родных дорогими подарками, расплачиваться за приглянувшийся товар золотом, не торгуясь. Ей случалось брать чужое, но по мелочи – украденное с прилавка яблоко, прихваченный с открытого окна горячий пирог. Ей случалось драться до крови, чужой, как правило. Уже тогда этот вид и запах радовал ее сердце. Она била грубо и жестко, наслаждаясь испуганными криками. Но всегда останавливалась. Ей нужны были власть и победа – не смерть. Ей было двенадцать, когда она их всех убила. Из-за сгоряча сказанных матерью слов и отцовского тумака. Скорее обидного и незаслуженного, чем по-настоящему болезненного. Но вот тогда-то кровавое безумие и накрыло ее впервые. Все мысли и чувства исчезли. Остались только жажда крови и темная ярость. Она накинулась на отца, будто взбесившаяся сука, повалила взрослого мужика на пол лишь силой этой неистовой ярости. Она драла его когтями и клыками, осыпала ударами кулаков, и он никак не мог оторвать ее от себя. Мать попыталась было ее оттащить, но она подобрала с пола упавшую кочергу и одним ударом размозжила той череп. Начав убивать, она уже не могла остановиться. Она разделала всю свою семью и прибежавших на их крики соседей – долго-долго кромсала ножом трупы и раскидывала куски плоти по всему дому. Когда кровавая пелена спала, она попыталась вонзить покрытый кровью нож в собственное горло. Но руки не послушались. Тогда он и заговорил с ней в первый раз. Ее бог. Ее настоящий отец. Ее хозяин и господин. Крапива услышала в голове его злорадный хохот и оскалилась сама. Тело резануло новой болью. Она попыталась умереть еще два раза. Во второй он всего лишь высек ее стальным хлыстом руками своих жрецов. Да так, что мясо отставало от костей. А вот в третий… Зачем она рассказала об этом Энверу? Хотела предостеречь? Напугать? Оттолкнуть? Он и испугался. Но не тогда, когда услышал про гноллов. А когда увидел, как отец лезет ей в голову. Она совершенно точно учуяла запах страха и увидела страх в его взгляде. Но не за себя – за нее. Крапива сдавленно зарычала. Нет. Нет! Этого больше не будет! Отец снова захохотал, напоминая, какой сладкой будет плоть Избранного Бэйна. Каким красивым будет Горташ, вывернутый мясом наружу. И как он будет кричать. Ей ведь нравится его голос? Она будет слушать его долго, долго, очень долго. Боль чуть утихла. Все будет хорошо. Она всех убьет, и все будет хорошо. Отец пойдет дальше, но для нее все, наконец, прекратится… … и как он смотрел на нее, когда они сидели вдвоем в его кресле. Она тогда поняла, что не хочет уходить. Никогда. Именно тогда отец и начал ей показывать, что будет дальше. Крапива ускорила шаг еще и еще. Она уже почти бежала темными улицами, пропахшими нечистотами и кровью, прямиком к люку, ведущему под землю, и ни о чем не думала. По дороге в Храм ей встретились двое неосторожных бродяг. Она убила их, не замедляя шага, – первому раскроила череп о каменную стену, а второму всадила в глаз метательный нож – и прошла мимо, даже не останавливаясь, чтобы полюбоваться алыми брызгами, украсившими стену и пол. Крапива остановилась лишь у алтаря. Опустилась на колени и начала молиться вслух, прося прощения, забивая знакомыми словами непрошенные мысли. Иглы исчезли, огненный шар потух. Сладкая эйфория вновь потекла по ее жилам вместо крови. Он больше не сердился. Он снова ее принимал. «Принеси мне что-нибудь особенное, дитя», – сказал отец нежно. – Как насчет жреца Хельма? – ее губы дрогнули в хищной усмешке. – Они такие крепкие. Но я буду пытать его, пока он не начнет тебя восхвалять, а потом умрет с твоим именем на устах. «Сделай это». Она призвала Гнуса, тот помог ей вымыться холодной водой и переодеться в доспехи паладина Хельма. Опоясал черную котту с золотым Недремлющим Оком перевязью с мечом. Застегнул шлем и даже заботливо положил в поясную сумку паладинский Кодекс и слова клятвы. – Мне пойти с вами, госпожа? – спросил он с надеждой. Крапива качнула головой: – Жди здесь и приготовь все к ритуалу. Я скоро вернусь. Новое задание ее воодушевило и заставило отбросить все лишние мысли. Крапива по веревке взобралась на высокую стену укрепленного храма, прямо в доспехах, под шквальными порывами ветра. Обычному смертному такое было бы не под силу, но она – Избранная! Спустилась вниз и спокойно прошла прямо по двору мимо охраны хельмитов – никто из этих бдительных дуболомов не заподозрил в уверенно шагающей фигуре самозванку. Они ждали, что злоумышленники будут пользоваться магией, а Крапива использовала лишь удачу, силу, сноровку и непоколебимую уверенность в успехе. Выкрасть жреца было сложнее. Пришлось потратить свиток телепорта и таки поднять в крепости Хельма тревогу. Впрочем, погоня оказалась безуспешной. Даже с тяжелой ношей Крапива двигалась по запутанным улочкам Ривингтона быстрее преследователей. Она сиганула в реку, следя, чтобы ее жертва не захлебнулась раньше времени, пробралась в Нижний город через тайный лаз, а потом взяла жреца под контроль и спокойно провела по улицам до нужного люка. Но на входе в Храм Баала ее встретил Эбби Костолом с письмом от Избранного Бэйна. Вид у него был взволнованным. – Что-то случилось в Лунных башнях, госпожа! Крапива быстро пробежалась глазами по письму. Горташ писал, что Абсолют устроила бунт, усмирить ее нетерилльским кристаллом у Кетерика не получилось. Он просил ее прибыть как можно скорее и назначил встречу на перекрестке в Ривингтоне. Возможно, ей удастся успокоить их своенравную деточку, а возможно, им придется объединить силу трех Камней. В груди полоснуло яростью – ну почему они с Кетериком никак не могли поладить с их псионической крошкой? У нее это выходило без проблем. Но за яростью пряталось что-то другое, тайное. Крапива не стала выяснять, что. Лишь усмехнулась, бросила жреца в руки Эбби и приказала: – Проведи этот ритуал, как следует, отец не любит ждать. Гнус проследит. Она зашагала обратно в Ривингтон другой дорогой, попутно избавившись от шлема и укутав приметные доспехи широким плащом. Проблема была серьезной, и медлить не стоило… Горташ ее ждет. И просит о помощи. Она не откажет – они ведь союзники. Но больше никогда не назовет его по имени. Но губы сами прошептали: «Энви…» Жилы вновь наполнились иглами – отец рассердился. Ничего. Она найдет ему еще какую-нибудь вкусную жертву, например, капитана Кулаков. Все будет хорошо. *** Она распахнула глаза и резко втянула носом воздух. Пахло дымом, сладковатой гнилью и кровью. Голова болела просто нестерпимо. Приступ тошноты безжалостно выкрутил ее внутренности, подломил колени и уронил с небольшой высоты на влажно хлюпнувший пол. Схватившись за виски, она сдавленно застонала сквозь зубы. А потом задышала быстро и поверхностно. Боль послушно разжала стальные когти, позволяя думать. «Я умею бороться с болью. Отлично». Она осторожно огляделась. Округлые своды навевали мысли о выпотрошенной брюшной полости, а вот устройства, выглядящие тоже предельно физиологично, никаких ассоциаций не вызвали. Ее вдруг закрутило в вихре воспоминаний – запертая душная капсула, иллитид, извивающаяся личинка в серых когтистых пальцах… Что еще? Ничего. Дальше ее память оказалась пуста, как дырявый черпак. Она напряглась, боль ударила по затылку с новой силой, но где-то под сводом черепа родился слабый женский голос: «Элья, дочка, принеси дров! Пора готовить ужин». Элья. Видимо, это ее имя. И у нее была мать. Что ж. Она поглядела на свои руки. Костяшки сбиты, но начали заживать. Когти кое-где обломаны, под ними грязь. Или кровь. Она принюхалась. Точно, кровь. Хм. Элья продолжила осмотр. Одежда сплошь в кровавой корке и порвана… нет, разрезана во многих местах, кольчуга зияет дырами. На такой же драной и испачканной кровью котте нарисован золотой глаз. В поясной сумке две какие-то тощенькие книги. Она быстро пролистала страницы: Кодекс и Клятва паладина Хельма! Так она – паладин? Элья облизнула запекшиеся губы и хриплым голосом прочитала сперва клятву, а потом написанную на первой странице молитву: – О, Наблюдатель! Дай мне мужество оставаться бдительной и стойкой, дабы охранять справедливость. Дай мне силы защищать слабых, бедных, больных и юных. Дай мне мудрость предугадать атаку врага и познать его слабость. Дай мне свою благодать, дабы я могла исполнить свое предназначение и хранить свою верность роли стража и защитника. Эти слова коснулись ее души, будто целебный бальзам, будто чистая тряпица, смывающая грязь. – Я буду сильной! Я сдержу свою клятву, Часовой! – пообещала она и поднялась на ноги. Что-то внутри нее гадливо дернулось, будто ее обещанию недоставало искренности. И Элья повторила громче и увереннее: – Я буду сильной. Попытаюсь спасти остальных пленников. Убью тех, кто меня сюда притащил, избавлюсь от пакости в своей голове и непременно все вспомню! А пока поищу оружие. Поиски помогли понять, что она находится на летящим сквозь Аверно корабле иллитидов. И что убивать надо не только иллитидов и их слуг, но и залетных демонов. А потом она встретила гитьянки. И опустила уже занесенный для удара шестопер. Эта женщина была пленницей, как и она. Отбиваться от врагов вместе будет проще, не так ли? Они продолжили путь вдвоем. Переводя дух после очередного боя, Элья вытерла кровь с лица. Поддавшись порыву, лизнула испачканную ладонь. Кровь демонов отдавала тухлой вонью, кровь иллитидов носила аромат странных благовоний. Кровь людей заставила ее облизнуться, хотя этот железистый вкус ей совершенно не понравился. Но он был… знакомым? Что-то внутри радостно заурчало, приветствуя это открытие. Что-то темное, слепое, жадное. Мерзкое. Безумное. Кажется, у нее было интересное прошлое… Элья поджала губы, а потом брезгливо сплюнула. Идти на поводу у безумия? Ну уж нет. Она – страж справедливости, а не какой-то там упырь. – Я готова, – сказала она гитьянки. – Если ты тоже, продолжим путь.