———
«–Абонент временно недоступен. Пожалуйста, повторите попытку позже…» Сигма разочарованно выдохнул, пока безэмоциональный голос робота в трубке пытался достучаться до него, повторяя это раз за разом, и что–то внутри тревожно завыло. Николай не брал трубку, и менеджер не знал, что и думать. Почему он не отвечает? Не хочет никого видеть? Разрядился телефон? Или лежит мёртвый где–то далеко? От последней мысли передёрнуло. В последний раз, когда они виделись, а это было несколько часов назад после смерти Достоевского, Гоголь был разбит и раздавлен. Зная шута, он мог поддаться эмоциям сейчас и сделать что–нибудь очень глупое… Должно быть, Коля думал, что совсем один и некому о нём позаботиться после гибели Фёдора. Сигме же всегда хотелось стать чьим–то проблеском во мгле, пылать ослепительным огнём, проводя через бесконечную темень. И, по иронии судьбы, его сердце откликнулось на этого очаровательно–жестокого гетерохромика. И смотреть, как цвета в нём стираются и выцветают было тягостно. Решив больше не сидеть сложа руки, владелец небесного казино оделся и взял зонт с твёрдым намерением найти его и уберечь от чего угодно.———
Как протекали дела у Николая? Протекали, как крепкий алкоголь в клубе. Спустив последние деньги на выпивку, Гоголь сидел насквозь продрогший, уже вдребезги пьяный, но зато «свободный и счастливый». Первой мыслью было скитаться по улицам, пока ноги не забьются в ковульсиях, но на улице холодно. Страшно и холодно. Поэтому, наткнувшись на сомнительный бар и встретив странную компанию, паяц с радостью согласился влить в себя адскую смесь и забыться. Ну, это хотя бы помогло. Он давно потерял нить разговора, и просто иногда поддакивал или вставлял неуместные фразы. Две девицы в джинсовках и коротких, узких платьях периодически целовались и болтали о веществах. Парень с татуировками и прокуренным голосом что–то оживленно рассказывал, гадко смеясь и жестикулируя. Неизвестный мужик лет сорока с притупленным взглядом и мерзкой улыбкой трогал ноги фокусника и пытался делать неудачные намёки. Впрочем, ерунда. Спустя несколько часов, люди стали редеть. Тот самый человек, который трогал его предложил пойти к нему домой, яро настаивая: –Давай же! Терять нечего. Пойдём ко мне, развлечёмся. Будет почти не больно, а я в квартале отсюда живу. Сознание помутнело настолько, что Гоголь едва понял, кому он кивал и с кем вяло соглашался, негромко смеясь, видимо, там был не только алкоголь. Мужик поставил его на ноги, придержал и поволок за собой в неизвестность.———
Сигма не учёл свои способности и информацию, имеющуюся у него. Позвонить Гоголю он не мог, местоположение выяснить–тоже, а в розыск ещё рано обращаться. Вдруг он просто решил прогуляться? А если нет? Предчувствие подсказывало второе. Где он живёт менеджер едва знал, но не был уверен, что помнил адрес верно. Наворачивая круги по аллее, Сигма попытался сосредоточиться, но его трезвые размышления прервал не самый трезвый звонок с неизвестного номера. Он поднял трубку с надеждой, взявшейся из ниоткуда. –Эй… В трубке зазвучал смех вперемешку с кашлем. Это был Николай, несомненно, но пьяный. Владелец казино буквально вцепился в телефон. –Гоголь?! Где ты? Сигма хотел спросить строго и спокойно, но голос предательски дрожал, звеня тяжёлым истеричным беспокойством. –А я развлекаюсь. Хочу узнать, как дела у моего дорогого друга Сигмы, хотя Фёдора ты конечно не заменишь никогда, даже не пытайся, не, дохлый номер. Я–то знаю, что вы все хотите! Слова болезненно отозвались в голове, но менеджер придержал своё недовольство, ибо волнение преобладало. Поняв, что ответа на своё местоположение юноша не даст, Сигма решил спросить что–то другое. –Почему ты позвонил мне, ещё и пьяный? –А я не только тебе звонил. Ещё Гончарову и Пушкину. Говорил мол вот, я тут с… уже забыл, как зовут этого чувака, но он прикольный. И знаешь, что они ответили? Они ответили что им по–е–бать. Прикинь? Приподнято продолжал рассказывать Николай, и через секунд десять до Сигмы наконец дошло, что он ещё под чем–то кроме алкоголя. И вряд–ли этот «чувак», зависающий с ним имел чистые намерения. Что–то внутри оборвалось, эхом отдаваясь по всему организму. –Ну?! Чего молчишь? Ты тоже меня кинуть решил?! Невнятно завопил в трубку шут, явно раздражаясь попусту. Сигма лихорадочно думал, что сказать, но лишь сумел выдавить из себя банальное… –Ты в порядке? –Я кайфую больше, чем ты за всю жизнь! Видишь, мне даже не грустно! Я свободен! А ты оставайся в своём прелестном казино гнить до конца своих дней, пока я буду веселиться. Чао–какао! Закончив свой монолог из потока не особо связного бреда, Гоголь повесил трубку. Младший зло выдохнул, однако гнев этот был на себя. Ему нужно было выдавить из себя хоть что–то нормальное! Мутная вода от дождя уже наполнила дороги, промочив аккуратные и удобные балетки. Слава богу, у Сигмы ещё был зонт… А брал ли его Николай? Если он ещё и простынет… Учитывая заботу паяца о себе в последние дни, так и до пневмонии дело дойдёт, а там уже и чай Ивана не поможет… Точно, вот и решение. Гончаров трубку не взял, кажется, без Достоевского ему было совсем херово, да и после «прикола» Гоголя он вряд ли был настроен говорить. Заверив себя в том, что Ванька ещё продержиться на чае ближайшие пару дней, а потом Сигма уж навестит его, последний позвонил Пушкину. Встретил его недовольный голос, в котором читалась безысходность и напряжение, а также пьяные нотки. –Чё звонишь, педик? Проигнорировав наглое заявление, владелец казино спросил, молясь на нормальный ответ: –Николай сказал тебе, где он? Сашка кротко усмехнулся, и на фоне что–то зазвенело. –Хаха, а он это, тоже тебя доставал? Ещё и бухой. Видимо, я не один в запой ушёл, как хозяин почил… Ну–с, он чё–то ляпнул про криминальный район и клуб там. Дальше уж сам. Кстати, а чё– Сигма моментально завершил звонок. Он догадался, что это может быть за место, и быстрым шагом направился к более–менее знакомому клубу. Выяснив у двух ошивающихся там женщин об упомянутом «чуваке» с помощью способности, сероокому стало очень не по себе: так называемый «Мишка» часто был в их компании и неоднократно пытался домогаться до красивых девушек и реже–парней, вот только ни разу не получал взаимности. По сплетням между регулярными посетителями он всё ещё был девственником, хоть и не самым уродливым парнем, даже наоборот. Дело в том, что мужик был тем ещё фриком, фетешистом и антисоциалом, только в клуб у дома выбирался. Сигма взъерошил сплитовые волосы и выдохнул. Споить и дать Гоголю понюхать дряни, а потом увести домой и изнасиловать. Вот на что расчитывал этот урод. На душе заскребли кошки. Вряд ли Коля этого действительно хотел, и сюда забрёл чтобы забить на то, что было. Сигме даже не хотелось представлять, какого это–терять самое важное тебе. А если бы такое случилось с его казино?.. Менеджер выпросил адрес этого Михаила у одной женщины, которую тот однажды привёл к себе (но у него попросту не встал, и поэтому она ушла), и горячо поблагодарил. Пора спасать его клоуна. Его любимого клоуна.———
Николай молча наблюдал, как Миша раздевался. Разум был забит какой–то откровенной хуйнёй, и голова кружилась. Зрение же периодически мутнело, а во рту сохло. Как он тут оказался? Дрожащие руки расстегнули мокрую от дождя жилетку и откинули в другую сторону ванной. Да, фокусник сидел в ржавеющей ванне, раздвинув ноги и скучающе слушая капающий кран. Здравый смысл нагонял на него страх и панику, но это заглушали наркотики в крови, которыми его накачали. Где лежали штаны и обувь? Где лежала его совесть и честь? Галлюцинации размашисто танцевали рядом и кричали невнятный бред, либо просто что–то шептали, отдаваясь эхом в голове по множеству раз. Внезапно зазвенел знакомый голос, словно раздавшись по всей комнате, отскакивая от серой грязной плитки. –Что же ты творишь, Николай? Внутри что–то оборвалось. Не хотелось верить, что сознание настолько подлое, раз решило наслать морок в лице Достоевского. И впервые за всё время Гоголь не понял, было ли в этом голосе осуждение, небольшая жалость или злость. Почувствовав потёртые, жёсткие и вездесущие касания на себе, он машинально скинул грубые ладони со своего тела. –Ты чего, ангел мой? Проскрипел голос Михаила, и Гоголя затрясло. Стены давили на него отовсюду. Дышать стало сложнее, как если бы кто–то давил на грудь и сжимал её. –Я больше не хочу. Руки нелепо пытались трогать его, но дальше не заходили. –Уже поздно, киса. Равнодушно мотнув головой, агрессия накатила на Николая вновь, и он злобно откинул руки, немного отходя от веществ, хотя глаза всё ещё жгло огнём, когда он направлял взор на лампочку, даже такую слабую, как у этого извращенца дома. –Ты не понял? Лапать меня хватит, я сказал! У тебя даже хуй не стоит. Мужик резко отпрянул, и глянул на свой вялый член. –Эээ… Я сейчас зайду в кладовую. Не волнуйся, я не долго… Ну, не смотри ты так, там просто висят фото моих любимых аниме–лолек! Я быстренько передёрну на них и… вернусь! Нервничая, ответил Михаил и скрылся. Отлично. Он ещё и ёбанный грязный лоликонщик. Вместо страха была лишь опустошающая апатия и… тошнота. Хотелось блевать от того, что шут пил, нюхал и говорил. Особенно Сигме по телефону. Гоголь не был уверен, что именно он ляпнул, но точно что–то очень обидное и дрянное. Укол стыда и вкус горечи проявились на просохшем языке, как если бы слова вернулись к свому владельцу. Тревога и тяжесть на сердце вновь вернулись, повиснув и словно пробираясь под кожу. Чувство вины на самом дне души зашевелилось и внезапно вылилось в слёзы. Удивленно хлопнув глазами, парень понял, что действительно плачет, но не по Достоевскому, а из–за совести и раскаяния. Всхлипы и рыдания душили его, издавая сдавленные звуки. Николай вообще редко плакал. Резкий и пронзительно–громкий удар. Гоголь вздрогнул, прикинув, что это могла быть входная дверь. Всё застыло в давящем ожидании, пока дверь кто–то настойчиво ломал, пиная её и нанося новые сокрушительные хлопки. Послышался грохот, видимо, хлипкая преграда больше не выстояла. Кто это? Знакомый этой мрази? Сосед? Клоуну внезапно очень захотелось, чтобы случилось чудо и его спасли. Спрятали и надежно укрыли, забрали отсюда подальше, неважно кто, но он боялся подать голос. Михаил что–то кричал незнакомцу, вернувшись из кладовой, а затем послышался смачный удар и шлепок увесистого тела об пол. Николай забился в угол, едва дыша. Вдруг это тот, кому задолжал его «спутник», и сейчас этот человек возьмёт паяца в качестве долга в обоих смыслах? Или это разыгралось воображение? Ничего не понимая, Гоголь прижался к мокрой плитке, приглушенно роняя слёзы. Элегантные и размеренные шаги проследовали вглубь квартиры, и пол заскрипел. Напуганный и напряженный голос спросил в никуда: –Николай? Ты здесь?.. Это Сигма! Он не мог поверить своему счастью. Коля выжидающе посмотрел на исцарапанную дверь ванной… И робко позвал, пока слёзы вновь застлали глаза. …Я–я тут! В ванной! Вновь торопливые шаги, и внутрь просунулась голова Сигмы. Младший облегченно выдохнул, осторожно ступая по сырому полу. Он склонился у ванной. Помолчав несколько минут, менеджер пристально осмотрел его тело в одном белье и смятой рубашке с долей переживания во взгляде. Сигма наконец выдавил сдержанное: –Ты не ранен? Он ничего не успел сделать? –Нет, но… он хотел меня… меня… Слова сами застряли в глотке не только от стыда, но ещё и от рвоты, подкатившей и вернувшейся снова. Выскочив из ванной, Николай склонился над раковиной и его желудок вывернуло наизнанку. Нездоровая жидкая масса, содержавшая в себе кусочки еды растеклась по полуразбитой раковине. Сигма отошел к другой стене, чувствуя смесь из отвращения и жалости. Опустошив себя, Гоголь включил душ и направил его на себя без задней мысли, смывая лихорадочный пот и слезы с лица. Беспорядочно торчащие локоны, лохматые и распущенные стали слипаться в колтуны от воды. Он вырубил душ и откинул на дно ванной, а затем повернулся к владельцу небесного казино с неоднозначным выражением лица. –Ты пришёл спасти меня?.. Как ты узнал, где я? Язык всё ещё заплетался, а сердце бешено билось от адреналина и действия дряни. Дыхание нечаянно сбилось. Слёзы опять начали неконтролируемо стекать по бледному, осунувшемуся лицу, а потускневшие глаза покраснели. –Я очень волновался за тебя и решил вытащить тебя из этого любой ценой. Тебе тут не место. Николай спросил, шатаясь и оседая на пол: –Где? В мире этом? Он мрачно и едко усмехнулся, наконец понимая своё положение и ужасаясь ему. Сигма выдохнул. –В мире пьяниц и наркоманов. Я видел, что происходит с такими. Твои глаза застекленеют, кожа посереет, сосуды будут торчать по всему телу, а тело–истощится и станет недомогать от ломки. Не мучай ни себя, ни меня, прошу, остановись, пока не стало поздно. Пока ты ещё не привык к дозе и не пристрастился к бутылке. Задумавшись, Коля ощутил полную пустоту и бессилие своего положения. –А тебе то что? Неуверенно спросил Гоголь, нехотя ожидая ответа. –Ты мне дорог. Реальность поплыла, мутнея, и единственным, на чём сфокусировались расширенные зрачки Николая был Сигма, сложивший руки и действительно переживающий. Ему было не всё равно. Менеджер поднял его с пола, подождал, пока паяц коряво натянет смятую и мокрую одежду и накинул на него своё пальто, а затем положил обмякшую вялую руку к себе на плечо. –Держись. Надо сматываться, пока этот урод не очнулся. Гоголя трясло от осознания, что его могли прямо сейчас изнасиловать, не появись бы спасение в лице Сигмы Выйдя на улицу, где всё ещё лил дождь, младший всучил Николаю зонт, и понял, что не знает, куда идти. Спросив дорогу, Сигма получил размытый ответ, и смог таки найти путь к многоэтажке. Почему же выбор пал именно на квартиру Гоголя? Да потому что к дому менеджера надо было объехать пол Йокогамы. Кое–как добравшись до квартиры, парни вошли внутрь, переводя дыхание от произошедшего. Квартира клоуна была тесной и тускло–освещённой, но в ней был свой небольшой уют. Небрежно скинув влажную одежду на батарею в ванной и оставшись полностью без одежды, Николай пошатнулся и опёрся на раковину, тяжело дыша. –Меня опять мутит. Слабо выдал он, и колени подкосились, предательски дрожа, как признак уязвимости. Ему не нравилось, с какой жалостью на него смотрел…кто? Друг, товарищ, знакомый, приятель? Так быть не должно. Клоун хотел избавиться от любых связей, но вспомнив, как это закончилось в прошлый раз, его внезапно передёрнуло. В ушах зазвенела та роковая фраза «Ты мне дорог», и её смысл дошёл до Гоголя только сейчас. Рвота подкатила к горлу дважды за день, и Сигма заверил его, что сейчас принесёт воды. Шута всё же стошнило липкой и противной рвотной массой, и он умылся, смотря на отражение. Оно выглядело ужаснее, чем это выглядело в его представлении. Будто жизнь медленно вытекала. –Почему свобода не принесла мне счастья? Безнадёжно и тускло спросил Гоголь у вошедшего Сигмы. Тот отчего–то охнул, и рука со стаканом дрогнула, проливая несколько капель на кафель. Паяц не собирался останавливаться. Он не был точно уверен, нужно ли ему высказаться, потому что чувства уже переливаются через край или потому что вещества расплетают его язык, но терпеть уже не было сил. –Я избавился от своего единственного друга, как и хотел, я стал близок к свободе. Почему мне настолько плохо? Коля повернулся, и засохшие глаза вновь стали влажнеть. Сигма отпрянул, напугавшись от того, что эти глаза казались мёртвыми, пустыми и безжизненными. Достаточно. Нельзя оставлять человека, убитого горем одного, особенно если этот человек тебе важен. –Мне сказать правду? Николай кивнул, выжидая ответа. –Ты ведь знаешь, что отстранившись от всего мира ты не избавишься от себя и своих страданий? Гоголь смолк, перебирая возможные варианты ответов. –Но общение и контакт с людьми тоже приносит мне одну боль. Значит, если убегать от своих чувств или встречать их с распростёртыми объятиями, мучения в любом случае настигнут меня? Получается, выхода нет вообще? В человеческих отношениях я буду лишь несчастной птицей в клетке, но когда я взлечу вверх, освобожденный от оков, то не улечу далеко и рухну на землю, задыхаясь. Неужели счастья не существует? Менеджер сжал стакан воды сильнее, отводя взгляд. –Счастье в том, кто действительно понимает тебя. Вспомни Достоевского. Вы с ним общались, и он понимал тебя. Николай тупо пялился в зеркало, а потом на остатки блевотины в раковине. –Мы с ним не были настолько близки, но… ты, скорее всего, прав. А я свёл его в могилу как идиот, предпочтя свободу. Теперь у меня нет таких людей как он, кои видят во мне нечто большее, нежели пустую оболочку. Им интересно только моё тело или мой юмор, но не мой разум. –Такие люди есть. Если бы ты сам позволил им узнать тебя получше, а не зацикливался на том, чтобы отталкивать всех… Сигма сделал намёк, и Гоголь словил его. –Почему я должен открыться и довериться тебе? Неужели тогда эта ноша перестанет быть такой тяжелой? Почему я важен тебе, и почему ты хочешь понять меня? Сигма сделал глубокий вдох полной грудью. Будет сложно сформулировать это верно и чётко. –Сначала я не знал сам, чем ты привлёк меня. Я думал, что ты раздражаешь и бесишь, ну… всех, прости за прямолинейность. Но по мере наших взаимодействий мне неожиданно пришла мысль о том, что за этой клоунадой скрывается что–то противоположное первому впечатлению. А потом я стал ловить себя на переживаниях о тебе. Я часто спрашивал себя–что ты делаешь сейчас, хорошо ли ты ешь и достаточно ли воды пьешь. Вдруг ты недомогаешь или не спишь, сколько положено? Меня внезапно начало тянуть… к тебе. Шут шмыгнул носом, и блестящие слёзы, не останавливаясь, сочились из глаз. –Я не знаю, что думать, я запутался. Просто так взять и поверить… Откуда мне знать, что ты не врёшь? Как это доказать и понять? Что, если ты посадишь меня в клетку? Гоголь всхлипнул, тщетно пытаясь прекратить плакать. Владелец казино неторопливо подошел к нему и мягко развернул к себе со слепой надеждой на то, что не всё так плохо. –Разве ты не пробовал быть честным с собой? Николай вяло попытался оттолкнуть его, но затем прильнул ближе, утыкаясь лицом в плечо. –Я пробовал, ещё как. Никто не ценит меня настоящего. Даже моя семья некогда разрушила мои последние шансы на счастливую жизнь. Всё моё детство и отрочество я прижимался к стене и слушал эти бесконечные крики и распри. Я никогда не чувствовал себя безопасно и комфортно. Да, люди смеются надо мной и моими трюками. Вот только мне не приносит это такой же радости. Почему когда я смотрю на чужие улыбки, меня поглощает зависть и злость? Почему я хочу, чтобы они были несчастны, как и я? Почему я хочу наносить им боль, но в то же время чувствую себя ужасно от этого? Я мучаюсь, Сигма. Последний сжал его в своей хватке. Он до сих пор не мог поверить, что некто вроде Николая может оказаться настолько чувствительным. Стало неприятно от осознания того, что людей с подобной проблемой много, но никто не догадывается об этом. В обычной ситуации, если бы тот обыграл это как шутку, Сигма мог бы подумать, что ему врут, снова разыгрывают и потешаются, но как Гоголь мог врать сейчас? Врать так искренне? Никак. –Всё, о чём ты рассказал делает тебе хуже и мучает тебя, а сбежать, достигнув «свободы»–не самый рабочий вариант, и ты знашь это. Менеджер погладил его по волосам. Шут кивнул. –Я слишком поздно понял, что никогда не стану свободным. Стремился к тому, что не получу… Он выдернул забытый стакан с водой их рук Сигмы и отпил из него, громко сглотнув. –Казалось, будто отбросив всё, что меня окружает, я достигну свободы и избавлюсь от чувств, которые мешают и давят, как клетка. Ради этого я и согласился вступить в организацию. В тот момент Фёдор понял меня, и мне стало действительно не по себе. Хотелось убежать и спрятаться, больше всего меня напугало то, что я могу стать зависимым от кого–то. Когда Дост погиб по моей прихоти, я лишился единственного человека, который понял, какой я на самом деле, и это тоже не принесло мне облегчения. Но что, если я потеряю себя? Это самое страшное, что может случиться. Я не хочу стать зомби без разума, Сигма, только не снова. Поставив стакан обратно, Николай замолк. Рубашка и жилетка владельца казино пропитались влагой тех же слёз, но он проигнорировал подобную мелочь. Его тело грело получше любого солнца. Стоила ли свобода тепла? –Разве я похож на того, кто предаст тебя? Неужели я бы стал говорить всё это только для того, чтобы потешить своё эго или удовлетворить потребности, на которые меня толкнула совесть и жалость? Мной движет отнюдь не это. Гоголь хотел ответить, но вместо этого вобрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы успокоиться хотя бы ненадолго. Восстановив дыхание, он неуверенно выпалил, запинаясь и путаясь. –Нет, ты чистый человек, я верю, но… Просто… Люди такие разные, но ты сегодня спас меня… а, да, ты спас меня, спасибо, я совсем забыл поблагодарить, и… Коля прекратил пытаться оправдать своё недоверие, вытягивающее из него всё желание контактировать с социумом. –Всё так сложно стало. Раньше я прекрасно понимал, что представляет моя философия, какой я на самом деле за этой маской и кто я, знал, какой является реальность в моём представлении. Сейчас всё так внезапно рухнуло, и я уже не знаю, куда идти и что делать. –Я чувствовал себя также как и ты в начале своего пути–абсолютно сбитый с толку и потерянный в мирской суете. Но у меня не было того, кто бы помог мне абстрагироваться. Да и у тебя ещё есть воспоминания, или хотя бы обрывки о самых лучших временах, когда пелена неизвестности не поглотила всё, как туман. Цени эти моменты. Далеко не всё разрушено. Меланхолично ответив, Сигма вновь запустил пятёрню в грязные, неряшливые локоны, когда–то крахмально–белые и мягкие. Фокусник сжался и отпрянул, скидывая с себя заботливую хватку. –Я обещаю подумать. Пожалуйста, выйди. Я помоюсь. Со стальным холодом в голосе сказал Гоголь, изо всех сил стараясь звучать не потеряно. Менеджер кивнул ему, выходя за порог ванной.———
Прошло полчаса с тех пор, как Николай пытался отмыться от всего этого. Переварить всё, что случилось за день было просто недостижимо. Тело до сих пор неприятно ныло, износившееся невзгодами, бесконечной внутренней усталостью и алкоголем с «волшебными смесями». Порой судороги пронзали то ноги, то руки, вызывая ужасную боль. Клоун пытался массировать их, чтобы спазмы прошли и шипел сквозь зубы. Вода приятна обдала его теплом, когда юноша подбавил горячей. Иногда она переливалась через край и затем прозрачно блестела на полу. С какой–то стороны это даже было эстетично. Ладони пенили и втирали в волосы шампунь, наконец–то вымывая перхоть и жир с них. Периодически Коля крутил на пальце прядь, усиленно думая, потом погружаясь в полную ванну с головой, выкидывая любые мысли из неё, и так по многу раз, повторяя одни и те же действия. Кончина товарища спустя несколько часов уже не казалась настолько противоестественной, что даже мозг бы отрицал это до сих пор. Смирение всё же начало приходить, не без предшествующего траура и скорби, но это было уже лучше, чем полное отчаяние и безысходность. Это едва облегчило тягостную долю, но кто знает, может, со временем действительно наступит белая полоса, как бы обмолвился Сигма? Но кстати о Сигме… Вряд ли он имел к шуту истинно дружеские чувства. И действительно, слишком многое указывало на его явную привязанность. Если бы Николай сказал себе, только несколько дней назад, что будет думать о серьезных отношениях, то он из прошлого бы точно покрутил у виска. Гоголь и любовь–слова противоречивые и излишне абсурдно сочетающиеся вместе. Думая о том, что это поможет обрести счастье, сердце лестно затрепетало, однако и без страха неизвестности не обойтись. Половину жизни он верил в свою идею о свободе, и сейчас все надежды канули крахом, но появились новые. Наверное, так и должно быть? Времена меняются. Лопнув несколько мыльных пузырей, паяц вылез из ванной, спустив воду. Обернувшись в полотенце, он просушил и расчесал каждую прядь, тщательно следя за тем, чтобы его причёска выглядела нормально. Коля заплёлся в ленивый пучок, на большее вроде косы не было желания, да и волосы всё ещё не просохли окончательно. Нужно было дать Сигме ответ.———
Младший в тишине сидел на кухне Николая и наблюдал за движением чая, который перемешивался небольшой серебрянной ложкой. За окном всё также непрерывно шёл ливень, и почти не было видно, что происходило снаружи. Неизвестное ощущение охватило Сигму, и он сделал небольшой глоток, «зависая» и концентрируя взгляд то на стене, то на окне, то на разных побрякушках на кухонном столе. Что–то в гарнитуре негромко шумело, а за стеной слышались всплески воды, наверное, Гоголь всё ещё моется. Пытаясь разобраться и понять, откуда вообще взялось это ощущение, и благоприятным ли оно было, менеджер прислушался к себе. Он крайне редко был расслаблен, но сейчас, несмотря на весь тот стресс, он был более уравновешен и даже позволил кроткой, сдержанной улыбке появиться на лице… Эта квартира пропиталась Николаем, в этом же дело? Поэтому тут было так отрадно? Словно Сигма был тут всегда и принадлежал этому дому. Но с другой стороны, что он себе надумал? Николай вряд ли примет его признание. Лучше оставить всё как есть, он итак сделал слишком много намёков. Гоголю скорее всего это было неприятно. Его чуть не изнасиловали. Любви в этой ситуации не место, по–крайней мере не здесь и не сейчас. Ругая себя за своё влечение и построенные на пустых основаниях надежды, владелец казино просто неспеша прикончил свой чай, не забыв стащить несколько печенек со стола, и помыл посуду заодно. В коридоре, который вёл к кухне замаячила высокая фигура. Николай прошёл к столу, уже переодевшись в чистую ночную рубашку наподобие больничной. Она просторно позволяла мимолётному сквозняку щекотать тело, пробуждая мурашки. Паяц присел, и неловкая пауза возникла между ними. Гоголя тревожило то, что он так просто доверил свои переживания и тягости. Сигма не использует эту информацию против него, да менеджер сам это ненавидит, но паранойя просто не хотела отпускать. Что бы сказал на это всё Фёдор? Он бы знал, что делать, ибо Коля периодически забегал к нему поговорить и иногда спрашивал совета. Ему нравилось слушать Достоевского, но что теперь поделать? Придётся двигаться дальше. Ради себя и Сигмы, который надеется. –От тебя приятно пахнет. Что за шампунь?.. Выдавил из себя последний, чтобы хоть чем–то заполнить удручающую тишину. Николай задумался. –Мм… Иланг–иланг. Теперь Сигма узнал этот сладкий, приторно–сиропный аромат, и кивнул с полуулыбкой. –Ты знал, что иланг–иланг символизирует чувственность, нежность, тепло и счастливые эмоции? Николай невесело усмехнулся. Какая ирония в его–то положении. Как бы то ни было, его это заинтересовало, и бывалый огонёк в глазах вернулся, пусть и не такой живой. –Правда? Что ещё он значит? –Считается, что он раскрепощает, придает уверенности в любовных делах и создает легкий, но стойкий флер романтики и любовной услады, окутывая сладким с пряным оттенком ароматом и погружая в наслаждения. Я просто однажды изучал разные масла и травы… Просто у меня есть привычка. Гоголь слушал, затаив дыхание, а затем спросил с искренним интересом: –Да? И что за привычка? –Чтобы успокоиться, я часто брызгаю свои запястья и шею каким–то ароматным маслом. Кстати… Сигма подбавил, понижая тон и отводя взгляд в сторону стены: –Наряду со всем вышеперечисленным, масло иланг–иланга считается одним из самых сильных антидепрессантов. Николай задумчиво кивнул, а затем выдохнул и глянул в запотевшее окно. –Я почти смирился с той мыслью, что как раньше больше не будет… Приходится быстро адаптироваться, но мне всё ещё немеренно больно от того, что он–мёртв, а я–жив. Это нечестно. –Все мы встретим свою смерть неожиданно и лишимся всего, что у нас есть и было, просто с кем–то это случается раньше. Я ненавижу думать об этом, и не хочу даже представлять, каково тебе. Шут вытер слёзы, сидя с горемычным видом. Даже дождь оплакивал этот день. –Не останься ты со мной, не знаю, что могло случиться. Наверное, я бы слетел с катушек или что–то в этом роде. Я крайне редко говорю это всерьёз, но… спасибо. Сигма придвинул стул ближе к Гоголю и коснулся бледных ланит пальцами, теперь держа его лицо с вымотанным выражением в своих ладонях. –Не благодари. Если я смогу заботиться о тебе, то для меня это будет очень много значить. Они были так близко друг к другу, и тела почти соприкасались. Николая впервые напугала подобная близость, хоть она и оказалась почти уместна. В конце концов, может, отдаться и удовлетворить желания своего сердца–отнюдь не плохо. Коля сократил расстояние ещё больше, прильнув к Сигме. Внезапно стиснув его руками, шут посмотрел прямо в серебрянные глаза, как будто читая душу и всё, что в ней покоилось. Она была схожа с бесконечной пустыней и вечным закатом. Песчинки кружились в воздухе, неторопливо летя на ветру, ведь им некуда спешить. Всё что могло–уже случилось. Найдя в этом свой посыл для себя, Гоголь коснулся уст напротив, таких твёрдых и сухих. Владелец казино пораженно ахнул без каких–либо слов, но на поцелуй ответил взаимностью. Чтобы немного увлажнить губы, Николай стал облизывать их, вновь отдаваясь поцелую. Сигма уже опустил руки с лица клоуна и расположил их на плечах. В подобный интимный и личный момент как никогда ощущалось, что Гоголь не является простым садистом–психопатом и посмешищем. У него есть своя личность за этим спектаклем. Отстранившись наконец, Сигма набрался храбрости: –Почему ты поцеловал меня? –У меня никогда не было подобных отношений с кем–то, мне страшно делать неосознанное решение, и я не хочу слишком рано предаваться эмоциям. Коля настойчиво и чётко изложил мысль, чтобы затем продолжить. –Но я также не хочу остаться без всего. Это уже того не стоит и не имеет значения. Путь свободы слишком жесток со мной, и всё это ради короткого чувства. Я до сих пор чувствую сильный стыд из–за того, что позволил тебе взглянуть за кулисы, но почему–то мне хочется верить в твою любовь. Смогу ли я остаться собой? –Я не смогу тебя заверить в этом. Ты можешь просто цепляться за последнюю возможность, и… Я не думаю, что нам стоит. Тем более, с тобой сегодня чуть не случилось ужасное. Гоголь помял одежду Сигмы, ластясь к нему и ласково потеревшись щекой о его волосы. Разум пошатнуло от ощущений, которые пронеслись через него. Он посмотрел на владельца казино молящими глазами. –Я не хочу думать об этом. Но, прошу… Не оставляй меня сейчас. Давай закончим то, что уже началось. Если свобода–обман, то покажи мне, что есть любовь. Сделай её моей реальностью. Покажи мне, что такое настоящее рабство, когда задействовано сердце. На потёртых электронных часах высветилось «0:00», предвещая новый день.