Анис и брусника

Запахи сырой земли, прелого дерева и мокрой острой осоки проникают в ноздри через тяжесть и теплоту хвойного дыма и полынную горечь ароматического уксуса, пропитавшего кожу для чистоты и защиты от вездесущих насекомых. Астарион открывает дверь покосившейся лачуги на самом краю Тунских топей, которую они нашли незадолго до рассвета; днем они отдыхали, не без труда растопив маленькую чугунную печь, но сейчас, в голубовато-зеленом мерцании вечерних сумерек, он не чувствует себя набравшимся сил. Он немного погрузился в свои мысли во время транса и даже не заметил, как остался один; когда он очнулся, лишь запах заваренных листьев брусники от оставленной на гниющем столе походной серебряной кружки говорил о том, что не только он блуждает в этом травянистом и туманном болотном мареве. Астарион поеживается и поддергивает стягивающие кружевной ворот рубахи завязки, чувствуя идущую от стоячей воды прохладу; в синеватой темноте уходящего в лес тумана появляются блестящие бисеринки светляков, напоминающие ему любопытные глаза фейри. Но у него нет нужды в их свете: благодаря своей крови он свободно ориентируется в сумрачном полумраке и легко замечает слабые подтопленные отпечатки ног в болотистой почве. Сперва осторожными, но все более быстрыми шагами он ступает след в след, помня о том, что юань-ти куда лучше ориентируются на болотах и могут спокойно ходить в шаге от топкой трясины. Почти сразу миновав заброшенную деревенскую прогалину и подлесок, он углубляется под сень низких узловатых деревьев, и вправду следуя по какой-то узкой топкой тропинке, по бокам которой поблескивает затянутая ряской вода. Старые сапоги вязнут в илистой земле, и след то и дело как будто теряется, но после десятка минут быстрой ходьбы взгляду Астариона наконец открывается зеленый берег маленького холодного озерца. Сер'изз вытянулся на плоском, заросшем мхом камне животом вниз, опустив лицо к воде; покрытые красной и каштановой чешуей руки уходят под ряску, слегка колыхая ее ленивыми движениями. Он совершенно наг, и его смуглая кожа, украшенная спускающейся вдоль позвоночника красной змеей, его расплетенные длинные кудри с проседью в сгущающихся сумерках кажутся еще темнее. – Ты ходишь неслышно, дитя ночи, но Шалка чует твой мертвый запах, – Сер'изз говорит, не поворачиваясь и легонько шепелявя, как и всегда, из-за своего узкого раздвоенного языка; Шалка, его ручная харза, лежит у его подмышки, свернувшись, и никак не выдает своего бодрствования. Астарион с легким сожалением думает, что Сер'изз и она все так же могут обмениваться мыслями, в отличие от них двоих. – Я рад тебе, – а голос Сер'изза ни на толику не меняется, и в плавном повороте лица, в змеиных глазах, густо подведенных красной охрой, нет никакой приязненной эмоции, но Астарион знает, что он вправду… по-своему расположен, если уж говорит так. – Но ты все чаще искусно улучаешь момент, чтобы сбежать от меня в этакие дебри, любовь моя, – он подходит ближе, по-прежнему наступая в слабые следы босых ног. – Ты же не дитя в самом деле, чтобы я сторожил твой сон, – с легким удивлением хмыкает Сер'изз, снова отворачиваясь к воде. Он зачерпывает ее ладонями и пропускает между пальцев; налипшая ряска и крупные капли слабо блистают на его чешуе, а потом он опять опускает руки в холодную глубину озерца. – Ты жалеешь?.. – после долгой паузы, прерывающейся только тихим плеском воды, с какой-то неловкостью спрашивает Астарион, опускаясь на край камня; Шалка приоткрывает один угольно-черный глаз и шевелит круглым ухом. – Немного, – Сер'изз кивает и опускается подбородком на камень. – Немного? – переспрашивает Астарион, тоже опираясь ладонью на влажную мшистую поверхность. Они трижды стояли на границе, пределе невероятного могущества и господства: перед не случившимся вознесением Астариона, у престола Баала, на расстоянии ладони от нетерийских камней. Они трижды делали шаг назад. "Наверное, я слишком привязался к людям", – сказал Сер'изз, мокрый – хоть выжимай, на залитом закатным солнцем причале с той уверенной улыбкой, в которой не было сожаления, но была острая, как осока, незнакомая горечь. Астарион относится к этому иначе, чем Сер'изз – и так же. Смотря на свои точеные, белые эльфийские пальцы, утопающие в зеленом мху, и слушая тишину, Астарион думает, что Сер'изз также посвятил своей мечте о господстве всю жизнь: рожденный в низшей касте, рожденный отродьем Баала, прошедший притязательный отбор всех шептавших и кричавших ему в уши, он был фаворитом балдурской аристократии, был правой рукой Короля Нищих, был главой культа своего отца, был пассионарием посреди толпы зажравшихся, юродивых и одержимых, был преданным и четвертованным своей сестрой. Он лишился всего – и ничего не вернул обратно, довольствуясь теперь лежанием на холодном камне посреди сумеречного леса. Астарион смеет думать, что понимает его. – Я не потому ухожу от тебя, что жалею, – наконец отвечает Сер'изз, с плеском вынимая руки из воды и одним плавным, змеиным движением переворачиваясь на спину. Астарион ловит себя на том, что невольно любуется его стройно сложенным смуглым телом, его узкими бедрами, маленьким мягким членом и влажной от воды темной бородкой. – Я просто… пробую свободу, наверное, так будет лучше всего сказать, – Сер'изз еще немного молчит, закидывая руки за голову, и его взгляд блуждает по сплетению ветвей над их головами. – Свободу дышать воздухом, пить воду, чувствовать тепло и холод, быть не символом, не идеей, не предначертанностью, но телом в многомерном пространстве. Я никогда не был… ничем. И мне надо распробовать это, пока не пришла зима, ведь тогда я почти не смогу выходить на воздух, и нам придется остаться в библиотеке Хаймуна, – он вроде бы улыбается краем рта, или Астариону это только кажется в сгущающейся темноте. "Ты не ничто", – он хочет сказать, но не решается, потому что знает, что его своенравного змееныша никак невозможно переубедить, и тот только скользнет по нему в ответ безразличным взглядом. – В таком случае… не возражает ли отвергнувший умозрительные царства и уклады чистокровный, если его милый наперсник подумывает разделить эту свободу с ним? – поэтому он спрашивает с кокетством, ведя ладонью по камню и касаясь пальцами смуглой волосатой щиколотки. – Я думаю, у этого милого наперсника есть разные способы… быть свободным как душой, так и телом, – и теперь Астарион уверен в слабой улыбке Сер'изза; тот садится на камне, позволяя бледной руке лаской продвинуться выше по его голени и колену. – О, их множество, – уверяет его Астарион, по-своему непривычным, но естественным движением придвигаясь для поцелуя. Сер'изз касается его плеча холодной, как придонная вода, рукой, приоткрывая полные губы и углубляя почти целомудренный поцелуй, и Астарион легонько поглаживает его колено и бедро; чужой едва теплый рот, чужой обвивающийся вокруг языка змеиный язык на вкус как колкая ледяная брусника и болотная вода. – Хочешь пить? – чуть отодвинувшись, спрашивает Сер'изз; Астариона до сих пор слегка ведет от их поцелуев, но тот как будто безразличен, и это порождает мимолетную холодность. – Крепкий дижестив после вчерашнего пира? – Астарион с жестокостью и сожалением смотрит на незаживающие шрамы на шее Сер'изза: со своими острыми клыками и холодной кожей он сам скоро будет сходить за вампира, и деревенские начнут загонять его кольями в ручьи. Астарион хихикает при мысли о том, как бы к этому отнесся сам Сер'изз, вечно невозмутимый чародей, но, заметив его вопросительный взгляд, качает головой. Тогда Сер'изз еще раз ложится на спину и снова как будто теряет интерес; его разум такой холодный, а тело такое чувственное, такое… провоцирующее, думает Астарион, забираясь на камень коленями и склоняясь сверху. Рот наполняется слюной, он почти чувствует медленный ток теплой крови в тихо пульсирующих среди мышц артериях, и остальные мысли отходят на второй план. Заостренные зубы пробивают только стянувшуюся, еще красную и покрытую темной коркой кожу, эту незаживающую кусаную рану с бледным, сиреневым следом засоса вокруг, и кровь живо сочится в подставленный рот; Астарион пьет немного, не больше трех крупных глотков и не чаще раза в неделю, но это почти так же хорошо, как секс. Свежая, светло-красная, словно разведенная кровь юань-ти как будто с ноткой аниса во вкусе холодного металла – редкий, почти никем не опробованный деликатес, и Астарион плотно присасывается к коже, балуя себя ее мелкими глотками. Он так увлекается и сосредотачивается, что Сер'изз удивляет его, касаясь прохладной ладонью внутренней стороны бедра. Он не делал так раньше, и медный вкус крови во рту, расползающийся по болоту холод и рука, ласкающая его между ног через узкие бриджи, – все это причудливым образом дает в голову, как большой глоток крепкого анисового биттера. Астарион отрывается от смуглой шеи, привычкой промокает губы ребром ладони; он склонился над Сер'иззом, стоя на четвереньках, и тот ласково мнет его мягкие член и мошонку, но в водянистых, голубых с зеленым глазах нет никакого выражения. – Похоже, в этот раз я выпил немного больше обычного, любовь моя. Но это целиком и полностью твоя вина, – Астарион усмехается, глядя в них и словно бы ловя тень собственного ускользающего отражения в воде. – Я пожалею об этом, когда у меня начнет кружиться голова, – серьезно отвечает Сер'изз, и в первое мгновение Астарион даже не понимает, что он шутит. Но потемневшие от холода полные губы изгибаются в улыбке, и Сер'изз глубоко вздыхает, глядя на него снизу вверх. Светлая кровь крупными каплями выступила на его изувеченной шее. – Это все напоминает мне служек из храма, где я учился, – неожиданно замечает Сер'изз, так и поглаживая член Астариона. – Глоток горячего вина, твоя рука запущена ему под рясу, и он так нежно вздыхает от того, что его член наконец-то оказывается не в собственном кулаке… Я имею в виду, все это до того, как ты воспользуешься тайной магией Таши и зальешь его кислотой, и его кожа начнет пузыриться, и у него выступит кровавая пенка по краю поплывшего рта. Но до этого… – Вот как? Ты думаешь обо мне, как о служке из змеиного храма? – Астарион переносит вес на одну руку и запускает другую в длинные кудри Сер'изза; он не скрывает, как рад тому, что Сер'изз избавился от влияния своего отца, но также не скрывает и возбуждения от мыслей о тех соблазнах, которые он до сих пор носит в себе. – Нет. Просто это все такая… молодость, – Сер'изз змеиным движением шеи ластится к его ладони и все сжимает, ласкает, и Астарион отчетливо чувствует это теплое томящее удовольствие от чужой руки. – Но мы и есть молоды, бусинка, – он замечает, перебирая и стискивая кудри, и Сер'изз еще улыбается. – Должно, поэтому меня все тянет с тобой рукоблудничать, – он сильнее изгибает край рта, и Астарион тоже усмехается, бросает возиться с его кудрями и проводит рукой по шее, отмечая отполированным замшей ногтем большого пальца вытатуированную голову красной змеи, по его груди и животу, берет в ладонь его мягкий член, потягивает и тесно сжимает. Сер'изз сипло вздыхает от этой бесстыжей мальчишеской ласки, а Астарион наклоняется и покусывает острый кончик его смуглого уха, спускается к шее, зализывает заново вскрытые, сочащиеся ранки от собственных зубов и шепчет: – Если тебе наскучило это детское рукоблудие, я могу взять тебя прямо здесь. Только раздвинь свои холодные ноги. – Нет, рукой хорошо, – Сер'изз отзывается на ласку, и его член уже немного набухает в поглаживающей ладони, – но продолжай говорить, языком ты раздразниваешь меня не меньше, – вопреки сказанному его смуглые пальцы пробираются под кружевной воротник, ближе к холодной коже, и он с силой притягивает Астариона к своим губам целоваться. Астарион с готовностью отвечает ему и покрепче сжимает его еще мягкий, но приятно набухший член, ласково мастурбирует его, сдвинув кожу и открыв головку, несильно натирая ее ладонью. Легонько кусается еще, в ответ чувствуя быстро потеплевшими в тесных поцелуях губами куда более острые и тонкие, чем его, ядовитые клыки Сер'изза. Астарион знает, как легко они могут войти под кожу, впрыскивая яд, вызывающий приятное тупое онемение во всем теле и ощущение крепкого глотка эссенции сонной лилии – лишь для него со вкусом анисового биттера, – и это необычайно волнует его. Как и рука Сер'изза, все так же потирающая его уже прилично напряженный от интимности прикосновений и выпитой накануне крови член через бриджи. А Сер'изз как раз берется за свободно свисающие концы вышитого серебряной тесьмой кушака и вслепую распоясывает его; тот с шорохом прикрепленных ремней и звяканьем коротких мечей соскальзывает на камень, и Астарион двигает бедрами навстречу быстро и тесно просунутой в бриджи ладони, плотно обхватившей член и сразу чувствительно натянувшей кожу. Возбужденный этой беззаботной, нежащей и утоляющей его потребность лаской, он всего после нескольких неторопливых движений руки по стволу уже чувствует выступающую вязкую каплю смазки, которую Сер'изз так сладко и чувствительно размазывает по упругой головке мизинцем. Его и самого определенно взводит эта неторопливая тихая дрочка и, кажется, ощущение чужого возбужденного члена в руке: его собственный быстро наливается кровью, наконец твердея под умелыми пальцами. Они размыкают губы, и Астарион слушает, чувствует на лице частое тихое дыхание Сер'изза, прикрывшего глаза и уже побыстрее надрачивающего его член. Так они охотно мастурбируют друг друга, почти соприкасаясь носами и губами, Сер'изз сладко пропускает член в тесно сжатые пальцы, и Астарион в ответ нехитро, но так по-мальчишески приятно удовлетворяет его сжатым кулаком. Это хорошо, очень хорошо, томной волной удовольствия между ног, но хочется еще ближе, и Астарион все же разжимает пальцы и отодвигается. Одной рукой он поспешно спускает бриджи на бедра, с удовлетворением высвобождая упруго качнувшийся член, и распрямляется, стоя на коленях, предложением протягивая ладонь Сер'иззу. Тот принимает ее, подбирая ноги и поднимаясь, и тоже встает на колени, прижимается к Астариону холодным голым телом, так желанно касаясь его ладного маленького члена своим, таким же небольшим, твердым и отменно чувствительным. Это еще суховатое прикосновение, и у Сер'изза почти нет своей смазки, но у Астариона хватит им обоим; он собирает выступившие и подтекшие липкие капли указательным пальцем, размазывает их по приоткрытой коричневато-золотистой головке члена Сер'изза и под его крайней плотью, вызывая у него нетерпеливый вздох. – Мой хладнокровный змееныш… скажи мне, как сильно ты хочешь? – Астарион так и обводит возбужденную головку подушечкой пальца по кругу, влажно и дразняще, слегка толкаясь бедрами, поддаваясь соблазну и притираясь своим членом к чужому. – Все тебе расскажи… недостаточно того, как у меня стоит? – а Сер'изз сплевывает в ладонь и сам немного мастурбирует оба члена, и Астарион скоро, как и от его поцелуев, ощущает слабое приятное покалывание и то, как его головка еще немного набухает и возбужденно ноет, отзываясь на жгучий змеиный яд в слюне. Они поочередно ласкают друг друга, сжимают члены, гоняя вверх и вниз нежную кожу, мастурбируя обе влажные, потемневшие от желания и разгорячающего яда головки и покачивая бедрами, потираясь друг о друга в тесно сдавливающих пальцах. Астарион хватает зубами и тянет на себя темную бородку, а Сер'изз прижимает его к себе за бедро, забирается ладонью под выпростанную рубаху и жадно касается кожи. Поднимается рукой до груди и сжимает в пальцах твердый от холода и возбуждения сосок, тискает и оттягивает его, и Астарион по-кошачьи жмурится, в свой черед часто и тесно сдрачивая оба их маленьких члена сжатой ладонью. Сер'изз все теребит то один его сосок, то другой, дергает и до приятной боли крутит в пальцах, делая их мягкими и чувствительными, и Астарион ощущает в этом какое-то приятное совращение, чужое желание его тела, схожее с довлеющей страстью к расцветающему эфебу, столь малознакомое ему, привыкшему совращать других без какого-либо страстного намерения, и столь… желанное. Астарион торопливо скользит рукой вниз и вверх, подставляя грудь и торчащие соски новым вызывающим возбужденное раздражение щипкам. Влажная, так сильно набухшая головка его члена сладко ноет, и грудь горит от болезненных ласк, а Сер'риз еще подается бедрами и шепчет, холодно глядя своими змеиными глазами: – Ты просишь, чтобы я сказал, как сильно тебя хочу. А я бы лучше уже сейчас спустил тебе на живот, тебе на грудь, на твои наласканные соски, а еще лучше тебе на лицо. Ты всегда выглядишь таким удивленным и невинным, когда я спускаю тебе на лицо, и мне нравится знать, что это неправда… знать, как ты одаришь мой член этим маленьким поцелуем и улыбнешься, и все твои прекрасные щеки, твои дурные губы будут восхитительно мокрыми и липкими… Астарион возбужденно ахает; его трогает внимание к его желаниям, трогают и сочетание холодности лица и низкого шепота и жаркой скабрезности слов, и само их содержание. Он туго стискивает обе головки в пальцах, потягивает, быстро подергивает их и влажно сдрачивает, а Сер'изз свободной рукой хватает его за кружевной воротник рубахи, с силой скручивает его, заставив ощутить приятное, тугое давление на трахею, и продолжает шептать, опаляя щеку дыханием: – Перестань. Ты блудник и циник, и ты тоже хочешь кончить сейчас, но еще пуще ты хотел бы, чтобы я разложил и попробовал твое стройное, изнеженное тело, пуще ты хотел бы кончить на моем члене, чтобы я заправил его поглубже, и кусал твои нежные соски до синяков, и наконец наполнил твою раскрытую розовую дырку своим семенем. Астариона живо охватывает фантазия; его чрезвычайно заводит, когда его строгий чародей распаляется, становясь таким грубым, таким желающим его без прикрас и ухаживаний. Астариону не нужно дышать, но он может, и его ноздрей и приоткрытого рта касаются еще стократ возбуждающие запахи и привкусы выступившей на смуглой шее крови и его собственной кисловатой смазки, и его скулы, кончики острых ушей розовеют от предвкушения скорой разрядки. Он быстро дрочит оба члена, когда Сер'изз наконец задерживает дыхание, и мышцы его живота напряженно сокращаются, он обильно спускает Астариону в руку, и тот тоже ощущает накатывающую от этого столь желанную разрядку, и его сперма следом брызгает в ладонь и на рубаху, сладко смазывает еще возбужденные члены. Астарион еще немного, чувствительно ласкает их и туго сдаивает пальцами, чтобы вышло все густое белесое семя, а Сер'изз томно прижимается к нему, утыкаясь носом в плечо. – Не чаешь ли ты теперь облить меня кислотой, бусинка? – не удержавшись, хихикает Астарион, и Сер'изз отстраняется. – Нет. Лучше предпочел бы спустить в тебя еще и яд, – он приоткрывает полные губы и обводит длинным раздвоенным языком острый, как игла, клык. – Ты ведь мог бы и еще расслабиться, а я его уже в слюне чувствую. – Может быть, я бы и не так нуждался в расслаблении, не блуждай мы сейчас по полным бандитов, людоящеров, крокодилов и насекомых ледяным болотам, но увы, ты всей душой жаждешь как можно скорее улучшить мою жизнь, – соглашается Астарион; он при первой возможности употреблял эссенцию сонной лилии раньше, погружаясь хоть бы и во временное забытье, и старая привычка отдается ноющим ощущением в деснах, но небольшие порции яда юань-ти не дарят ему эйфории, не отключают его и не вызывают боли при абстиненции, только расслабляют и приятно, томно и надолго дают в голову, особенно если после еще выпить горячего брусничного чая. Астарион развязывает стягивающий воротник шелковый шнурок и отгибает кружевной край, подставляя шею. Верхняя губа Сер'изза хищно приподнимается, и он быстро придвигается ближе. Он кусает не как Астарион, его укус всегда резкий, сильный, как удар, и зубы двумя острыми иглами мгновенно входят под кожу. И Астарион не уверен, кто именно из них удовлетворенно стонет от этого мгновенного сладкого ощущения. Сер'изз кусает его неглубоко, не до артерий, только прокалывает зубами подкожную мышцу и сразу впрыскивает небольшую порцию яда, не собираясь спускать весь секрет. Он кусает поверх уже давно перекрытых шрамов от клыков Касадора, и Астарион… хочет этого. Первый раз это обожгло его едва не до слез, эта, как ему показалось, холодная жестокость, с которой Сер'изз, не спросив его желания, впился зубами в проклятую, тошную метку Касадора, грубо порвав кожу и смазав ее так часто ощущаемый пальцами контур. Астарион затеял ссору. Астарион затаил крепкую, горькую обиду, когда Сер'изз даже не стал отвечать ему – и когда это позже повторилось снова, и снова без его разрешения. Сер'изз ничего не говорил о принадлежности, или ревности, или ненависти, он холодно стоял перед кричащим Астарионом, сложив руки за спиной, и только сказал, что тот никогда больше не будет носить рабские клейма. Чтобы полностью понять его слова, Астариону понадобилось время – время, за которое он опять и опять по неизвестной ему самому причине уступал Сер'иззу, как будто желая доказать ему его неправоту и чувствуя неясно влекущий страх, ноющую боль, отдающуюся тянущим, тяжелым ощущением в промежности, и какую-то потребную горечь в гортани. И только много позже он как-то раз проснулся от короткой вечерней дремы на узкой гостиничной постели, на запятнанной ими простыни, весь распотевшийся от летней жары, обвивший руками и ногами смуглое тело спавшего Сер'изза, и, коснувшись еще теплого и припухшего места его укуса, впервые ощутил не привычное вялое отвращение, но желание. Он захотел почувствовать этот укус еще раз и мягко разбудил Сер'изза, играя с его приподнятым в тесных объятиях членом, и зубы с острой болью вошли в его чувствительную плоть, Сер'изз раздвинул его ноги и вошел в его еще мокрый внутри, наполненный семенем зад, трахнул его с тугим и липким чавканьем спермы, скрипом расшатанной кровати и своим частым, разгорячившимся после сна дыханием, а потом перевернул на живот, взял его сзади и снова глубоко укусил, впрыскивая под кожу ядовитый секрет, и Астарион кончил от этого еще, оставив на простыни новое сырое пятно. Это тоже метка принадлежности, но иная. Астариону нравится носить ее, потому что теперь она говорит не о том, как ему безразличны чужие взгляды, но о том, что его змеиный любовник исправно дарит ему дурманящее удовольствие в постели. И потому что Сер'изз тоже носит его незаживающую метку, только в деревнях прикрывая ее подбитым воротником камзола. И сейчас, когда Астарион чувствует быстро распространяющиеся под кожей зудящий жар и приятное онемение, он довольно ахает еще, несдержанно лаская шею Сер'изза, путаясь пальцами в проседи его кудрей. – Ну хватит. Не то тебя совсем поведет, – Сер'изз с явным нежеланием отрывается от его шеи и слизывает вытекшую каплю яда с выступающего клыка. И, бросив короткий взгляд на сразу припухшие следы от своих зубов, все же отворачивается, наклоняется к озеру и зачерпывает ладонью холодной воды, протирает липкий живот и обмывает член. – Так торопишься избавиться от следов, словно нас кто-то увидит, – мурлычет Астарион и демонстративно слизывает семя с липкой ладони, другой рукой подтягивая бриджи. – А ведь даже твоя харза сбежала, чуждаясь нашей любви, – Шалка и вправду в какой-то момент покинула их, увлеченных друг другом, видимо, отправившись охотиться на белок и лягушек. Астарион, как и Сер'изз, не беспокоится об этом: она всегда успевает вернуться до того, как они соберутся уходить. – Неправда. Я наслаждаюсь твоими следами, – а Сер'изз улыбается краем рта и проводит ладонью по шее, по снова потемневшему засосу и глубоким ранкам с запекшимися уже каплями крови. Он кажется таким юным сейчас, стоящий на коленях, с собравшейся золотой кожей в изгибе поясницы и чуть поплывшей красной охрой вокруг прохладных глаз, так что и не скажешь, что ему давно уже идет четвертый десяток, и Астарион любуется им. – Ладно, мы все же не были особо сдержанными, а мне бы не хотелось встретить людоящера или крокодила в таком виде, – Сер'изз подбирает свой каким-то образом не замеченный Астарионом чародейский жезл из красного дерева, лежавший на краю камня, и естественным движением слезает на топкую землю, чавкнув босыми ступнями. – Надеюсь, моя рубаха уже подсохла. Вытираясь, заправляясь и подпоясываясь, Астарион краем глаза следит за тем, как он лениво потягивается и пружинисто проходится затекшими ногами, как его узкие бедра напрягаются при ходьбе и мягкий член сладко качается туда-сюда. Астарион вспоминает вчерашнюю разбойничью засаду в нескольких милях отсюда и то, как Сер'изз напоследок сдавил сильное, наполненное кровью человеческое тело огромной мерцающей рукой, подошел ближе, силой расстегнул верх старого камзола крутящегося в гигантских полупрозрачных пальцах разбойника, дернул воротник его рубахи и своим коротким фламбергом криво разрезал немытую кожу от трахеи до сердца. Кровь щедрыми струями забрызгала его одежду и лицо, но он только повернулся, облизнул потную и окровавленную верхнюю губу и приглашающим жестом предложил Астариону сытный полуночный ужин. Это было… как ухаживание. Ухаживание, удовлетворяющее соблазны их обоих. Астарион потирает языком выступающие, приятно ноющие зубы. После вчерашнего и сегодняшнего он определенно не голоден, но он хочет, хочет лишнего, и в этом смысле определенно предпочтет людоящера крокодилу. След в след направляясь за Сер'иззом сквозь окончательно почерневший под подернутым облаками ночным небом лес, Астарион думает, что всегда хочет лишнего, понятия не имея, откуда бы у него была такая привычка. Но, шагнув чуть шире и коснувшись открытой ладонью обвивающей позвоночник Сер'изза красной змеи, почувствовав пробежавшую по его мышцам секундную дрожь, он думает, что теперь всегда планирует получать больше, чем ему нужно. Планирует получать все, что будет потакать его соблазнам.