День, когда все пошло не так

В день, когда они встретились впервые, была гроза. Гром гремел с такой силой, что стены дрожали. Протянутое, неприятное дребезжание скребло по внутренним стенам души и пробуждало удушающую тоску по несуществующему дому, прошлой жизни или тому, чего никогда не случалось. Сквозь оконные стекла то и дело виднелись ослепляющие вспышки, озаряющие небольшой холл неестественно ярким светом. Было уже поздно, минутная и часовая стрелки настенных часов с разбитым стеклом маячили на цифре двенадцать. Секундная стрелка с характерным, но нервирующим тиканьем застыла около трех и не желала двигаться с места последние месяца четыре. Это выводило из себя похлеще вооруженных охранников с вечно недовольными и злыми лицами и инструкторов в белой форме и плетьми и дубинками на поясах. Эверлинг сжал зубы и задержал пристальный взгляд на часах. Уходить в пустующую спальню до боли не хотелось. От одной мысли внутри начинало сжиматься сердце и в ребрах кололо чем-то, что очень походило на невыраженное горе, донельзя тяжелое и не дающее дышать. Он напряженно сжимал подрагивающие кулаки и вновь посмотрел в окно. Дождь барабанил без остановки. На пару неудержимых мгновений комната вновь осветилась зарницей и вновь тут же погрузилась в тревожный мрак. На улице громыхнуло. Стекла задрожали. Эверлинг едва уловимо выдохнул и сильнее сжал руки. Ком в горле удалось сглотнуть со второй попытки, сморгнуть непрошенные слезы — с первой. Он вдохнул как можно глубже и закрыл глаза, прислушиваясь к успокаивающему дождю. Неуютный холл пустовал уже два часа с момента, как все разошлись спать согласно расписанию. Но находиться в пустой комнате, еще хранившей воспоминания не только о нем, но и о мальчишке, который жил с ним последние полгода, было невыносимо. Четыре темные стены без окон сдавливали рассудок и вскрывали воспоминания о тихом пареньке, практически не разговаривающим, но часто дружелюбно улыбающимся слишком не к месту и слишком не вовремя. Просторный холл позволял дышать чуть свободней, чем спальня. Широкое, грязное окно служило напоминанием, что даже из клетки был выход. Эверлинг рвано выдохнул. Лицо соседа по комнате всплывало в памяти непозволительно часто. Брови съехали к переносице, зубы сжались до головной боли, а глаза зажмурились до пульсации в висках. Воздуха не хватало. Он сглотнул и тут же зажмурился от слепящей, резкой молнии. Гроза не думала останавливаться, только усиливалась с каждой секундой, даря странное, удушающее успокоение. В коридоре послышались торопливые шаги, недовольное мужское ворчание. Эверлинг прислушался, но с места не сдвинулся. Раздался звук удара. Плечи Эверлинга напряглись. Он был готов в любой момент вскочить с жесткого, неудобного дивана и рвануть к спальне, но вместо этого слегка вжал голову в плечи и разжал кулаки. Последовал сдавленный вскрик и звук падающего тела. Эверлинг вцепился ногтями в диван и оцепенело развернулся к входной двери в звенящем ожидании. Снова громыхнул гром, но Эверлинг не пошевелился, во мраке неотрывно смотря на дверную ручку — вернее, на то место, где она должна быть. К моменту, как дверь рывком распахнулась, у него по телу растекалась тянущая боль из-за напряженных конечностей и раскаленной тревоги в области груди, которая пришла на смену удушающего спокойствия. Холодный пот и мурашки проступили сначала на руках, перебежали на плечи и захватили спину. Эверлинг невольно выпрямился так, как выпрямлялся всякий раз перед Ирмтоном Пини, владельцем «Небесного берега». Ногти впились в грубую ткань до пульсирующей боли. В зал втолкнули кого-то худого, и этот кто-то с грохотом упал на колени, не издав ни звука. Эверлинг нахмурился, чувствуя, как пересохли губы и горло и как воздуха в груди опять перестало хватать. Секунду спустя один из высоких охранников нажал на выключатель, и зал озарился тусклым, желтоватым светом. Эверлинг прищурился. Двое охранников примерно одного роста и в одинаковой форме показались на пороге. У одного на правой половине лица красовался тонкий шрам через всю щеку, задевающий рот и подбородок и переходящий на шею, второй отличался лысой головой и длинной бородой. Эверлинг не знал их имен, но тот, что со шрамом сегодня днем у него на глазах забил до смерти Олби, его соседа по комнате. Эверлинг смотрел ему в глаза дольше необходимого и был не в состоянии пошевелиться. Внутри бурей поднималась всепоглощающая ненависть, которой чудовищно хотелось поддаться и позволить утопить в липкой вязи, состоящей из желчи и боли. Если бы у него было достаточно сил, он бы без раздумий сам забил до смерти убийцу Олби. Но сил не было, а раскаленная ненависть впивалась иглами во все внутренности, до которых дотягивалась, и предательски обездвиживала. Охранник со шрамом ухмыльнулся, на секунду встретившись с яростным взглядом Эверлинга, а после бесцеремонно пнул по животу того, кого они вместе с лысым и бородатым охранником приволокли. До Эверлинга донесся тихий стон, и он поморщился то ли от отвращения, то ли от неподавленной ненависти, то ли от непрошенного сочувствия. Он никогда не мог с точностью определить, что чувствовал. Все возникающие эмоции за доли секунд спутывались в большой клубок, распутать который с каждым разом становилось сложнее, а любая попытка заглянуть вглубь себя вызывала панику. Будь то страх, ненависть к себе или ненависть к миру, неуверенность, злость, обида — все сливалось в абстрактную мешанину, в которой Эверлинг отчаянно не хотел возиться. Парень, которого втолкнули двое охранников, приподнялся, одной рукой держась за живот. Его лица Эверлинг не видел за черными, спадающими волосами длиной чуть ниже плеч. Он выглядел худощавым и слишком слабым, и Эверлинг решил, что долго он здесь не протянет. — Ты должен быть в своей спальне, щенок, — громогласно рявкнул охранник со шрамом и потянулся к висевшей на поясе плети. Лысый и бородатый охранник схватил темноволосого парня за шиворот и вынудил встать на ноги, гаркнув: — Хватит прикидываться! Бесишь! Обхватив себя одной рукой, темноволосый парень, ниже опустил голову и впился пальцами в собственное плечо. Вторая рука, дрожа, медленно сжалась. Эверлинг вскочил на ноги, хотел ринуться к незнакомому парню, но, сделав уверенный шаг вперед, не менее уверенно остановился. Жестокий взгляд охранника со шрамом не предвещал ничего хорошего, как и ладонь, лежащая на рукоятке плети с металлическими шипами на концах. Оставленные несколько дней назад раны защипали и заныли. Плечи передернулись, с губ сорвался нервный выдох. Взгляд на мгновение метнулся к плети и сразу же — к лицу охранника со шрамом. Уголок губ у Эверлинга дрогнул. — Не приближайся, сученыш, — прорычал лысый и бородатый охранник. — Тебе же сказали, тебя здесь быть не должно. И пока Блэйк не пустил в ход свою пятихвостку, советую поскорее скрыться, ублюдок. Ком в горле возник словно из ниоткуда, стал слишком большим и жестким. И сглотнуть не получалось. За четыре года в стенах «Небесного берега» он наслышался столько разнообразных оскорблений, что обычные «сученыш» и «ублюдок» не должны трогать, но горло все равно вероломно сжималось, перекрывая возможность говорить и дышать полной грудью. Отвращение, сквозящее в голосах каждого охранника, топило глубже и не позволяло всплыть на поверхность с первого появления в стенах арены. Эверлинг сделал одеревенелый шаг в сторону узкого, темного коридора, но снова замер. От подчинения бездушным приказам всегда веяло безысходностью и нескончаемой печалью, от которых все мышцы сводило судорогами. А потому при каждой удобной возможности он обреченно старался сделать все наперекор, даже если потом на спину обрушивалось бессчетное количество ударов. Охранник со шрамом рывком вытащил плеть и без раздумий взмахнул. Раздался неприятный свист, и темноволосый парень непроизвольно дернулся в противоположную от охранника со шрамом сторону. Эверлинг закрыл глаза, сжал губы и сразу снова открыл глаза, стараясь скрыть полыхающую, огненную ярость. Оба охранника расплылись в удовлетворенных ухмылках. Сразу следом с новой силой загромыхал гром, вынуждая всех замолчать и на мгновение замереть. В темноте улицы друг за другом сверкнули две молнии, гром раскатился по залу во второй раз за последние секунды. Но грозовое наваждение быстро прошло, и лысый охранник расслабленной фыркнул. — Он теперь будет жить с тобой вместо того слабака, который сдох сегодня, — неохотно, но с привычной надменностью произнес охранник со шрамом. Напряжение внутри застыло ледяной глыбой и треснуло. Эверлинг опустил плечи и приподнял голову, окинув стеклянным взглядом темноволосого парня, который ни разу на него не посмотрел. — Покажи ему все и объясни здешние порядки, — скучающим тоном добавил лысый охранник. — А то мы с ним и так слишком долго возились, — добавил он и небрежно подтолкнул темноволосого парня вглубь зала. Не сказав больше ни слова, оба охранника вышли и громко захлопнули дверь. А секундой позже до Эверлинга донеслось: — Ебучие твари. Чтоб они перебили друг друга. — И не говори. Еще руки о них марать приходиться. Он втянул как можно больше воздуха, подавляя рвущийся наружу неистовый крик. Будь его воля, он бы действительно всех перебил. Но не магов и магичек, запертых на арене, словно в клетке, а тех, кто их держал под замком и стравливал друг с другом ежедневно. Челюсть свело тянущей болью, глаза обожгло, а в голове загудело. Он не понимал, как обычные слова могли доводить до настолько иступляющей ярости, отбирающей все силы, желания и надежды. Но справляться с накатывающими волнами гнева с каждым новым разом становилось невыносимо сложно, и Эверлинг физически ощущал, как внутри появилось несколько новых трещин. Темноволосый парень продолжал молча стоять, сжимая собственное плечо, и упорно не поворачивался лицом к Эверлингу. Это раздражало. Черные блестящие волосы, закрывающие лицо, раздражали. Нервно подрагивающие пальцы раздражали. Напряженные плечи, опущенные в притворном расслаблении, раздражали. Эверлинг откашлялся, надеясь привлечь его внимание, но в ответ темноволосый парень только вздрогнул и слегка развернулся. — Идем, — хрипло позвал Эверлинг. С места никто из них не сдвинулся. Темноволосый парень развернулся еще сильнее, и Эверлинг, наконец, получше разглядел его лицо: бледная кожа, заостренный подбородок и такие же острые скулы, уголки губ опущены, сами губы потрескавшиеся — он явно искусал их, глаза, немного суженные, темные, а взгляд — такой глубокий, что пробирал до костей. Волосы обрамляли лицо и касались кожи, но были запутанными и грязными. Он был настолько бледен, что Эверлингу казалось — через секунду он потеряет сознание. Но темноволосый парень сознания не потерял. Ни через секунду, ни через две, ни через пять, ни через десять. Эверлинг нахмурился. А потом повторил, в разы мягче, чем до этого: — Идем, — и махнул рукой в сторону коридора. На этот раз они двинулись одновременно. Эверлинг впереди, темноволосый парень — за ним. Дверь скрипнула, они прошли внутрь, дверь закрылась. Молчания больше никто не нарушал, но напряжение возрастало. А едва они оказались в закрытой спальне, как напряжение стало физически ощутимо, воздух потяжелел. Эверлинг прошел чуть вперед, остановился между двумя кроватями, на одной из которых лежал свежий комплект постельного белья, развернулся и грубо спросил: — У тебя имя-то есть? — Герсий, — коротко ответил темноволосый парень. — Эверлинг. Они снова помолчали, на этот раз рассматривая друг друга с настороженностью и заинтересованностью. В глазах Герсия плескались непонимание, надежда, но на что именно, Эверлинг понять не мог. Зато он замечал в нем и оцепенелый страх, и желание бежать. Разочаровывать жестокой реальностью не хотелось. В сознании всплыло то, как охранник ударил Герсия плетью, и внутренне Эверлинг содрогнулся. Плети его пугали. До дрожи, до боли. До того, что порой он так отчаянно жаждал избежать удара, что в итоге сам на него напрашивался. Но больше плетей пугала боль. Всеобъемлющая, но необъятная. Вездесущая и неизменная. Он сглотнул. И сдавленно произнес: — Ты привыкнешь. Герсий поджал губы и кивнул, больше для вида и чтобы дать хоть какой-то ответ, нежели, потому что хотел согласиться. Но секунду спустя быстро и смущенно спросил: — К чему? Ответа у Эверлинга не было в и то же время ответов было такое множество, что он не знал, за какой хвататься. И вместо слов начал быстро и неловко заправлять постельное белье. Движения были отрывистыми, грубыми и встревоженными. Недолго понаблюдав за ним, Герсий молча присоединился. Взял подушку, натянул на нее наволочку, положил на кровать. А после помог заправить пододеяльник. Эверлинг посмотрел на Герсия, потом — на заправленную кровать. И решил, что чем можно, он помог, и больше он ничего сделать не мог. Хотел сказать, что все будет в порядке, но точно знал, что это хамская ложь. Потом хотел сказать, что он, Эверлинг, готов помогать дальше, но был уверен, что его помощь бесполезная и все равно не поможет. Думал предложить потренироваться вместе, но не был уверен в практичности и целесообразности этого предложения. А потому промолчал и забрался на свою кровать, стараясь не смотреть на Герсия. Он никогда не умел знакомиться, не умел общаться, не умел проявлять дружелюбие. Ни приют, ни улицы не располагали к дружбе. А арена — тем более. — Спасибо, — послышался полный искренней благодарности шепот Герсия. Эверлинг отвернулся к стене и пожал плечами, чувствуя неловкость. Смирение, которое считывалось в каждом слове и действии Герсия, добивало. Когда Эверлинг, попав в «Небесный берег», понял, где оказался, его бешенству не было предела. Истерика, которую он устроил, обернулась для него такими побоями, каких не было ни в приюте, ни на улице. Охранникам было все равно, что он — семилетний ребенок. Они хлестали его так же, как и взрослых бойцов. Потом Эверлинг успокаивал себя тем, что он сделал все, что мог. И пусть этого оказалось недостаточно, чтобы вернуть себе подобие свободы в виде жизни на улице, он хотя бы попытался. Но, видя Герсия, такого внешне спокойного и гордого вопреки всему, Эверлинг и злился, и восхищался, и не понимал, и робел, и смущался, и завидовал. Чаша чувств переполнялась, через края эмоции выливались сильным потоком, а он очень старался себя сдержать. — Ложись спать, — буркнул Эверлинг, проглотив ком в горле. — Если не будешь отдыхать, от плети не отделаешься точно. Из себя их выводит любая мелочь. Непрошенный совет прозвучал отчаянно и печально, несмотря на то что Эверлинг пытался скрыть это за надменностью и безразличием. Но даже он сам слышал, как голос трещал от беспокойства, граничащего со страхом. И он предпочел быстро лечь, отвернуться к стене и накрыться одеялом с головой. Виднелась только рыжая макушка. Несколько секунд напряженной тишины, в течение которых Эверлинг, не двигаясь, лежал с закрытыми глазами, нарушилась шорохом со стороны Герсия и мягкими, тихими словами: — Спасибо. И за помощь, и за то, что тревожишься обо мне. Рывком Эверлинг подскочил, сорвал одеяло и скинул ноги на пол. Уставился на Герсия испуганно-разозлено. И рявкнул настолько грубо, насколько мог: — Никто о тебе не тревожится! Между ними снова повисло молчание. Герсий смотрел Эверлингу в глаза, и Эверлинг в его темных, глубоких глазах видел бескрайнее море сочувствия и благодарности и был уверен, что не заслужил ни того, ни другого. Он мотнул головой, притих. Извинения едва не сорвались с губ, но он вовремя прикусил язык. Ему не хотелось казаться слабым, не хотелось проявлять доброту, но жестокость арены доводила до дрожащего отчаяния и желания все исправить. И с каждым новым днем справляться с этим становилось только сложнее. Герсий грустно улыбнулся и снова кивнул. Но сочувствие и благодарность во взгляде никуда не делись. — Вряд ли я смогу сегодня уснуть, — признался Герсий. Слишком просто, слишком быстро. Эверлинг никогда не умел так. Не понимал как. Слова часто застревали в горле, а чувства душили с неистовой силой, будто хотели убить. И это признание обезоруживало: Эверлинг хотел выдать какую-то грубость, но не смог придумать какую, да и понимающий вид Герсия не располагал к новым грубостям. Он вздохнул, поднялся и в нерешительности подошел к кровати Герсия. Точно не зная, что именно стоило сказать, Эверлинг мысленно пытался подобрать нужные слова и вспоминал, как именно другие дети просили его просто посидеть рядом, чтобы они уснули. Другие дети, которые очень быстро его покидали, проявляли свой страх открыто, в отличие от него самого и в отличие от Герсия. Герсий с долей удивления смотрел на Эверлинга, но вопросов не задавал и ждал. Эверлинг глубоко вдохнул и на выдохе смущенно то ли спросил, то ли просто сказал: — Я могу просто побыть рядом. Хочешь? — Но тогда ты не выспишься и изобьют тебя, — спокойно возразил Герсий. Поморщившись, Эверлинг снова сглотнул. Откуда в Герсии было столько заботы, понять было сложно, а любая догадка оканчивалась внутренним порывом боли, с которой Эверлинг не справлялся. Не мог, не знал, как, и не знал, нужно ли. — Мне не впервой, — только и ответил он, не смотря на Герсия хотя тот пытался поймать его взгляд. — Хочешь, чтобы тебя избили? — прямо спросил Герсий. Эверлинг не хотел. Он снова нахмурился, внутренне весь сжался и сдавленно покачал головой. Такой прямой вопрос ставил в тупик и отнимал любые попытки на оправдания и ложь, больше вынужденную, чем желанную. Обычно это он был тем, кто загонял в угол. Но Герсий быстро и непринужденно брал контроль над ситуацией. Эверлингу нечем было защищаться. Но это было не самым худшим. Хуже было то, что Эверлинг не был уверен в том, что Герсий делал это намеренно. — Тогда… — снова заговорил Герсий. — Думаешь, что заслужил это? И снова вопрос в лоб. Прямее некуда. На этот раз Эверлинг вздрогнул. С языка чуть не сорвался глупый, уточняющий вопрос, будто он не понял, о чем его спрашивали. Глупее реакции придумать было сложно. Эверлинг скрестил руки на груди, вцепился пальцами в собственные плечи. И вместо того, чтобы снова покачать головой, он пожал плечами. — Прости, — шепнул Герсий. — Ошейник надели, но я все еще ощущаю чужие эмоции. И не всегда сам могу с этим справиться, поэтому… прости. Мне не следовало об этом спрашивать, — чуть громче и быстрее продолжил он, смотря на Эверлинга чуть исподлобья. Чем дальше заходил этот разговор, тем неуютней чувствовал себя Эверлинг. У него не было ответа на поставленный четкий вопрос. Даже самому себе признаться было нелегко, если вообще возможно. Ему всегда говорили, что он неуправляем и невыносим. Но наказания в детском приюте ограничивались холодными чуланами и поркой. И пусть было и унизительно, и больно, он мог дать отпор, пнуть воспитательницу, накричать в ответ, вырваться, убежать. А еще он мог ходить после этих наказаний. На арене все отличалось. После плети, которая опускалась на спину, Эверлинг не всегда мог снова подняться. Принимать наказания в приюте было проще: он знал, что его не убьют и что у него есть шанс сбежать оттуда. На арене шанса на побег не было, а шансы выжить разнились в зависимости от настроения инструкторов, охранников, Ирмтона Пини и от того, когда выпустят на арену и какого противника дадут. Эверлинг все же покачал головой. — Разве есть кто-то, кто заслуживает такое? — спросил он, хотя сам не до конца верил в собственные слова. Теперь головой покачал Герсий. — Именно поэтому и спрашиваю, — ответил он, пристально глядя Эверлингу в глаза, но, не дождавшись реакции, добавил: — Не хочу, чтобы тебе было больно. Тем более из-за меня. Эверлинг оцепенел, растерялся. Никто никогда не говорил ему ничего подобного, и он не знал, как себя вести, что говорить и говорить ли вообще. Стоило ли поблагодарить? Может, отмахнуться? Или по привычке нахамить? Но Эверлинг не хотел отвечать грубостью на самое приятное, что когда-либо ему говорили. Он сильнее вжал пальцы в собственные плечи, пытаясь хотя бы так спрятаться от обрушившейся неизвестности. — Так мне… побыть рядом? — выдавил Эверлинг, украдкой взглянув на Герсия, но тут же отведя взгляд в таком сильном смущении, что на лице чувствовался жар. — Ты и так рядом, — шепнул в ответ Герсий и отодвинулся в сторону, освободив немного места. — И я все еще не хочу, чтобы ты получил из-за меня. Так что… Пауза. Герсий выглядел озадаченным в попытке подобрать правильные слова. Эверлинг источал нетерпение и с трудом заставлял себя молчать. Но время шло, а Герсий по-прежнему молчал, крепко вцепившись в край одеяла. Капли пота выступили на лбу. Костяшки пальцев побелели. А потом он отпустил одеяло и забрался на кровать с ногами, но так и не договорил. Эверлинг вернулся на свою кровать. — Если что — буди, — буркнул он и снова лег, укрывшись одеялом. Тусклый свет никто из них не выключил. Герсий подтянул к себе ноги, закрыл глаза, уткнувшись лицом в колени. Эверлинг тоже закрыл глаза, но точно знал, что уснуть не сможет. Упорно продолжал лежать с закрытыми глазами. И прислушивался к дыханию Герсия, пытаясь и надеясь уловить малейшее изменение. Спустя несколько минут тишины Эверлинг не выдержал. Ни тишины, ни напряжения, ни осознания, что Герсий рядом не мог уснуть из-за страха и непонимания и что он, Эверлинг, не делал ничего, когда сам прошел и в каком-то смысле все еще проходит через то же самое. Он вскочил, откинул одеяло, поднялся и схватил подушку с одеялом, которые быстро закинул на соседнюю кровать под удивленным взглядом Герсия. Эверлинг молча прошел к стене, потушил свет и вернулся к кровати. Аккуратно и медленно забрался на край, прилег. — Ложись спать, — повторил он, мягче, осторожнее, неуверенней. А потом зачем-то добавил: — Завтра будет тяжелый день. На самом деле в «Небесном береге» каждый день был тяжелым. И Эверлинг вот уже четыре года повторял про себя, что главная цель — продержаться еще одни сутки, а дальше как повезет. Ему обычно везло. Его постоянно меняющимся соседям — нет. И каждый раз, когда он возвращался в пустую спальню с одной пустующей кроватью, он обещал себе больше не привязываться. Повторял про себя, что это не принесет ничего, кроме боли и отчаяния, а боли и отчаяния тут и так хватало с лихвой. И несмотря на пустые обещания, каждый раз Эверлинг все равно подходил к новеньким, раздавал непрошенные советы, которые ему в его первые дни на арене никто не давал, неловко предлагал помощь и пытался сделать хоть что-нибудь, лишь бы облегчить и себе, и другим пребывание здесь. Сейчас он совершал ту же ошибку. В темноте разглядеть Герсия было невозможно, но Эверлинг услышал шорох и по ощущениям понял, что Герсий лег рядом, ближе к стене. Он положил ладонь перед собой и пытался разглядеть очертания Герсия, но получалось плохо. Раздался еще один шорох. Эверлинг немного отодвинул от себя руку и случайно коснулся руки Герсия. И вопреки первому желанию сразу же отдернуть ладонь, он преодолел вспыхнувшее напряжение и оставил все, как есть. Пальцы у Герсия дрогнули, но он тоже не стал убирать ладонь. — Спасибо, — шепнул Герсий. — Спокойной ночи. Эверлинг не ответил. Мысленно он гадал, сколько лет, месяцев, недель, дней протянет Герсий и насколько сильно ему можно будет привязаться к нему, чтобы потом было не так больно. Мысленно он обещал себе, что не будет этого делать — ни привязываться, ни убиваться, ни испытывать боль после того, как Герсия не станет. Мысленно он обещал себе сделать все возможное, чтобы защитить Герсия и чтобы снова не остаться в одиночестве. Легкое прикосновение чужих пальцев усмиряло тревогу. Эверлинг очень не хотел признаваться в том, что ему самому становилось спокойнее рядом с кем-то, кто мог понять и чувства, и ситуацию, в которой они оказались. Он закрыл глаза. Выровнявшееся дыхание Герсия тоже действовало успокаивающе. Беспокойной сонливости во мраке сопротивляться было сложно. Перед тем, как заснуть, Эверлинг подумал о том, что завтра скорее всего Герсию поставят клеймо. Его собственное клеймо на левой стороне груди неприятно засаднило.