День, когда все пошло не так

Когда именно все пошло не так, Эверлинг не знал. В день, когда на стене вывесили расписание боев и он увидел, что должен будет сражаться против Герсия. В день, когда они первый раз поцеловались. В день, когда они первый раз обняли друг друга. В день, когда они встретились. В день, когда он появился на свет. Догадки сменили друг друга с бешеной скоростью, не задерживаясь в сознании, но причиняя одинаково сильную боль. Как бы сильно Эверлинг ни сопротивлялся другим магам, охранникам в белой форме, Ирмтону Пини, самому себе, все было бесполезно. Система, выстроенная Фортой, не имела смысла, как бы сильно он ни искал этот самый смысл, но ломала без жалости тех, кто не подчинялся добровольно. Эверлинг очень старался не ломаться и не подчиняться, но с годами становилось только сложнее. В семь лет он попал на арену. В семь лет первый раз убил — неосознанно. В одиннадцать встретил Герсия. В двенадцать вышел на первый бой. В двенадцать убил второй раз — тоже неосознанно. А потом каждая отнятая жизнь была четко спланированным Ирмтоном Пини действием. В четырнадцать встретил маленькую Эванжелину. В шестнадцать поцеловал Герсия. Сейчас ему было восемнадцать. И в восемнадцать ему предстояло сразиться с Герсием на арене, пролить кровь человека, которого он бесконечно любил, на потеху аристократам, лишь бы остаться в живых. — Ты уже видел. От неожиданно раздавшегося в ночной тишине голоса Герсия Эверлинг вздрогнул. Это не было вопросом — утверждением, при чем довольно жестким и жестоким. Эверлинг закрыл ладонью глаза и уперся локтем в притянутое колено. Он сидел в небольшом холле, на часах была уже поздняя ночь, и он надеялся, что все, в первую очередь Герсий, спят. Но, судя по всему, Герсий ждал его в спальне, а, не дождавшись, пришел сам. Спокойный, как и всегда. С гордо поднятой головой, как и всегда. И с бесконечным пониманием во взгляде, как и всегда. Между ребер защемило. Даже в самых страшных кошмарах Эверлинг не мог представить, что навредит ему, что сделает больно хотя бы на долю секунды, что хотя бы раз ударит его. Одна мысль об этом разрывала на части. Он не хотел поворачиваться к Герсию, не хотел смотреть ему в глаза, но услышал тихие шаги, почувствовал, как Герсий сел рядом, а следом, как его рука легла на колено, мягко погладила и сразу чуть сжала, нежно-обнадеживающе. Внутри что-то надломилось. В «Небесном береге» боль была чем-то привычно-ежедневным и давно уже не вызывала былых всплесков, но их имена, напечатанные ровными буквами рядом друг с другом на одной строке, всколыхнули то, что Эверлинг старался не трогать. К восемнадцати он много успел закрыть на замок. Намного больше, чем в шестнадцать, и еще больше, чем в двенадцать. Герсий снова погладил его колено, и Эверлинг, наконец, убрал руку от лица и развернулся. Они посмотрели друг другу в глаза. Говорить не хотелось. Все слова казались либо лишними, либо слишком болезненными. Да и не существовало таких слов, которые могли бы подарить нужное успокоение в такой ситуации. Герсий потянулся к его лицу, коснулся лба, провел до виска, вниз по щеке, очертил пальцами подбородок, задел нижнюю губу, переместил пальцы на другую щеку, чуть поднял, провел под глазом, будто вытирал слезу, снова опустил руку и остановился на губах. А потом прошептал: — Не хочу с тобой сражаться. Герсий всегда отличался обезоруживающей искренностью, от которой хотелось в лучшем случае выть, а в худшем — забраться повыше и прыгнуть. Сейчас Эверлингу хотелось прыгнуть. Кончики пальцев Герсия, все еще касающиеся его губ, немного отвлекали и будто бы запрещали говорить. И Эверлинг молчал. Герсий смотрел на него со свойственной теплотой и любовью и больше ничего не произносил. А только что сказанная фраза повисла в воздухе приговором. Они гадали, что могло измениться и что изменится после боя, но друг с другом догадками делиться не хотели. Оставляя при себе самые страшные мысли, они создавали мнимую безопасность вокруг друг друга. Но в «Небесном береге» наличие даже мнимой безопасности — это уже очень много. — Я не стану биться против того, кто успокаивает меня после ночных кошмаров, — тихо произнес Герсий. Его желание сдаться сразу было понятно и хорошо объяснимо. И пусть им еще не давали установок на бой, оба знали, что маги разума никогда не проигрывали. Особенно, когда за всю историю «Небесного берега» магов разума там было семь, включая Герсия. Обычно армия Форты забирала всех, кто обладал этой силой и ломала хлеще, чем арена. В каком-то смысле Герсию повезло оказаться здесь, а не на одной из военных баз. Эверлинг аккуратно убрал руку Герсия от своего лица и бесстрастно ответил: — Не беспокойся, никто не ждет победы от противника мага разума. Сражайся и выиграй. Откуда в нем нашлось это хладнокровное бесстрастие, он не понимал, но был благодарен самому себе, что голос не дрогнул. Но в ребрах защемило сильнее — от произнесенных слов, от вложенного смысла, от холодного тона. Вспышкой внутри поднялась ненависть к себе. Герсий на мгновение поморщился, словно от удара, и сам притянул руку к себе. Хотел возразить, но вместо этого долго смотрел Эверлингу в глаза, улавливая каждое изменение в его состоянии. А потом медленно, но уверенно покачал головой. Но возражать все еще не стал. Упорство Эверлинга восхищало и доводило до крайности одновременно. Герсий помнил, как в пятнадцать Эверлинг не умел сдерживаться, постоянно нарывался на новые удары, получал столько наказаний, сколько, кажется, никто из заключенных на арене. И сейчас, смотря на него, Герсий видел все того же непокорного человека. Просто усталости стало так много, что порой ни на что другое его не хватало. А поспорить все же хотелось. Да так сильно, что аргументы неумолимым потоком всплывали в голове друг за другом. Эверлинг всегда его защищал — первая причина. Рядом с Эверлингом было спокойно — вторая причина. У Эверлинга не было ни одного проигрыша — третья причина. И неважно, что у Герсия проигрышей пока тоже не было. Эверлинг забирал его ночные кошмары — четвертая причина. Эверлинг слишком сильный — пятая причина. Герсий готов был искать до бесконечности, лишь бы не вступать в бой. Пусть магия разума могла контролировать сознание, магия крови с таким же успехом контролировала тело. И Герсий не знал, что из этого сильнее и хуже. Шестая причина. Он не сможет напасть на Эверлинга — седьмая причина. Он не простит себя, если сделает Эверлингу больно, — восьмая причина. И так до бесконечности. Покачав головой, Герсий откинулся на спинку дивана. А потом тихо сказал, обращаясь больше к самому себе, чем к Эверлингу: — Это неправильно. Но неправильно было не только это. Эверлинг то ли фыркнул, то ли усмехнулся. Снова прикрыл ладонью глаза. Губы застыли в фальшивой ухмылке. — Как будто это кого-то волнует, — с трудом ответил Эверлинг. Разговаривать он был не настроен. Слова, неподкрепленные ни силой, ни властью, не имели влияния и ничего не решали. Пустые разговоры в моменты, когда бессилие ощущалось настолько остро, только сильнее выводили из себя. Эверлинг бы многое отдал, лишь бы его оставили в покое. Но даже ради собственного покоя он не был готов жертвовать Герсием. Он хотел, чтобы Герсий ушел. Он не хотел, чтобы Герсий уходил. — У нас есть еще пара дней, — тихо произнес Герсий, — чтобы не думать об этом. — Скорее, чтобы сойти с ума, — подхватил Эверлинг с той же лживой, приросшей к губам усмешкой. — Нам необязательно сходить с ума, — мягко ответил Герсий. Необязательно. Но было ощущение, словно они добровольно свернули на этот путь по обоюдному, но молчаливому согласию, не разбираясь в возможных последствиях и не смотря на другие, более сложные варианты. Эверлинг согласно кивнул. Он устал. Сильно. Герсий тоже устал. Тоже сильно. — Не смей мне поддаваться, — с долей скрываемой грубости сказал Эверлинг. — Не буду, — ответил Герсий. А потом поднялся с дивана, аккуратно убрал руку Эверлинга от глаз, взял его ладонь в свою и потянул на себя. И направился к спальне. Эверлинг молча следовал за ним. Заснуть сегодня они вряд ли смогут. Но немного отдохнуть стоило обоим. Впереди были два тяжелых дня. И третий — невыносимый. Одна ночь тишины и покоя была необходима как воздух.

***

Выбор — это роскошь. И выбора у них не было. То утро было по всем параметрам странным. Заснуть у них не получилось, да они и не сильно пытались. Изредка что-то говорили, но смысл сказанного в ту же секунду ускользал, а любые слова вызывали непреодолимые сложности. Хотелось побыть наедине с собой и в то же время не покидать друг друга. Ночь была самой длинной и самой короткой. А утром им принесли костюмы. Белый и черный. Без лишних украшений, без лишней роскоши, но приятные наощупь и удивительно удобные. Для Ирмтона Пини это было дорогим подарком — отсутствие ненужных деталей и удобство. Когда время приближалось к назначенному часу, они переоделись. Вместе вышли из комнаты. В абсолютном молчании. В коридоре их ждали двое охранников — по одному на каждого. Ружья за спиной, белая форма, тонна презрения во взглядах. Все как обычно. И в то же время — слишком по-другому. Когда их развели в разные стороны, Эверлинг не обернулся, а Герсий только повернул голову чуть в сторону. Когда Ирмтон Пини дал установки на бой, Эверлингу, тот только отстраненно кивнул, с трудом вынудив себя посмотреть Ирмтону в глаза. Когда Ирмтон Пини дал установки на бой Герсию, тот неотрывно и не моргая смотрел на него, а в конце сказал безэмоциональное «да, сэр». Эверлинг несколько секунд ждал, когда решетка перед ним поднялась. И не мог найти в себе силы пошевелиться и выйти на арену. Охраннику пришлось его грубо подтолкнуть. Герсий тут же сдвинулся с места, когда решетка перед ним поднялась. И с идеально ровной спиной вышел на середину арены, остановившись по левую руку от Ирмтона Пини в темно-бордовых одеждах. Эверлинг оказался по правую руку от Ирмтона Пини через несколько секунд. Они столкнулись взглядами всего на мгновение. Герсий незаметно улыбнулся уголками губ и опустил голову. Эверлинг сразу отвел взгляд. — Эверлинг Рагнар против Герсия Мидоса! Это Ирмтон Пини громогласно объявил бой. И быстро удалился с арены. Зрители взорвались бурными аплодисментами и криками. Ни Эверлинг, ни Герсий не пошевелились. В ушах у Эверлинга гудело, он не мог сконцентрироваться ни на арене, ни на находившемся слишком близко Герсии, ни на себе. Ноги были слишком тяжелые, он хотел опуститься на колени, сдаться прямо сейчас, прямо здесь, вопреки всем установкам, здравому смыслу и страху. Сдаваться отчего-то всегда ощущалось более страшно, чем молча следовать указке Ирмтона Пини. Он украдкой снова взглянул на Герсия и тут же снова посмотрел перед собой. Герсий, по-прежнему гордый и спокойный с виду, сейчас вызывал в Эверлинге только панику и желание ринуться наутек, скрыться с глаз беснующейся толпы. Но вместо этого Эверлинг молча выпрямился и напряг спину. Толпа не умолкала. Они должны были начать бой, но не начинали. И не смотрели друг на друга. А время все шло. Толпа притихла, аплодисменты прекратились. Откуда-то сверху раздался крик: — Чего медлите?! Крик разъяренный, кровожадный, требовательный. Эверлинг вздрогнул. Герсий отошел на несколько шагов и развернулся к Эверлингу лицом. Но не напал. Никто из них не брал оружия, хотя Эверлинг прекрасно управлялся с рапирой, фальшионом, клеймором, чуть хуже — с укороченными мечами по типу акинака. Герсий отдавал предпочтение катанам, привезенным из Объединенной Восточной Империи Ронг. Но в этом бою оба отказались использовать мечи. И оба надеялись на что-то, на что надеяться было бессмысленно. Секунда. Вторая. Они снова посмотрели друг другу в глаза — всего на мгновение. И Эверлинг сорвался с места, бросился к Герсию, в одночасье повалил его и вдавил предплечьем в землю. Взгляд пылал привычной яростью, но будто бы слишком наигранной, вынужденной, но до одури бесполезной, потому что Герсий все равно не собирался сопротивляться. Эверлинг вдавил сильнее и до последнего рассчитывал и надеялся получить хоть какой-то отпор, хотя бы попытку ответить, ударить, сделать что угодно, лишь бы дать понять безжалостной толпе, что их бой — это бой, а не избиение. Герсий смотрел ему в глаза. Он не знал, что мог сделать с ним Эверлинг, но знал, на что способна магия крови. Он был уверен, что Эверлинг его не убьет, но не был уверен, что Ирмтон Пини захочет оставлять его в живых. Но вопреки всему понимал, что сражаться с Эверлингом не сможет. Даже если будет больно. Даже если будет невыносимо. Даже если будет невыносимо больно. Разъяренные, зеленые глаза Эверлинга стали то ли ярче, то ли темнее. Разобрать при солнечном свете не получилось. Герсий коснулся его щеки и сразу отнял руку, чтобы не показывать того, чего показывать не следовало. А потом покачал головой. Молча. — Какого демона ты творишь? — прошипел Эверлинг. Ярость сменилась разочарованием. — Я не могу сражаться против тебя, — ответил Герсий. Слова будто окатили ледяной водой. Искренность заставила оцепенеть. Эверлинг хотел что-то сказать, но не нашел слов, надавил предплечьем на шею Герсия и сразу отпустил. Герсий лежал неподвижно. Они смотрели друг другу в глаза. И разочарование, промелькнувшее на лице Эверлинга, снова затмилось яростью. Спокойное, смиренное выражение лица Герсия выбивало остатки самообладания. Ни один из них не был готов продолжать. Толпа возбужденно вскрикнула в попытке возобновить бой, который толком не начался. Толпа жаждала обещанного зрелища. — Не заставляй меня этого делать, — наконец произнес Эверлинг. Рев толпы быстро умолк. — Линг, я не могу, — спокойно повторил Герсий. — Прости. Это «прости» было худшим, что он мог сказать. Он извинялся за все и сразу и в то же время ни за что, а просто потому что ничего другого сказать не мог. Герсий с точностью не знал, в какой именно момент решил не сражаться простив Эверлинга: когда Ирмтон Пини объявил бой, когда Герсий и Эверлинг вышли на арену, когда тихо переговаривались ночью, когда обнимали друг друга или когда увидел их напечатанные имена на вывешенной таблице с расписанием. Герсий был спокоен и в то же время взвинчен до предела. Этого боя не должно было быть, и он прокручивал в голове все прошедшие года, пытаясь понять, можно ли было избежать этого момента. И если можно, то когда и где они совершили ошибку. Эверлинг выглядел затравленным, напуганным, и Герсий до дрожи хотел прикоснуться, погладить по щеке, успокоить. Заверить, что все хорошо, все в порядке ровно настолько, насколько могло быть в порядке в такой ситуации, что нет ничего страшного в том, что Эверлингу придется его избить. Но вместо этого он тихо, отрывисто повторил: — Прости меня. — Нет. Эверлинг то ли отказывался сделать то, что нужно, то ли не принимал извинения, то ли все вместе. Он и сам этого не знал. Знал только то, что хотел отказаться от боя и не хотел принимать извинения. — У тебя нет выбора, — хрипло и смиренно добавил Герсий. Дышать стало слишком сложно. Эверлинг со всей силы ударил в землю рядом с головой Герсия. Герсий только прикрыл глаза и выдохнул, так и не почувствовав удара. Эверлинг быстро глянул в сторону Ирмтона, понимая, что медлить дальше нельзя и что выбора у него действительно нет. И никогда не было. Потому что выбор — это роскошь. А роскошью он не обладал. Никакой и никогда. В груди клокотало от злости, боли, разочарования, вины и ненависти. Всепоглощающей, убивающей, ломающей. — Я тебя ненавижу, — рявкнул Эверлинг. Слова дались слишком легко, но внутри все скрутилось в жесткий узел, развязать который он не сможет еще долгие годы. Он вспомнил, как рыдал после своего первого убийства на арене, и захотел рыдать так же, но насмерть давил в себе все, что хотя бы отдаленно не напоминало ненависть и ярость. Эверлинг не понимал, как он мог ударить Герсия. Герсия, который смог протянуть на арене намного дольше, чем Эверлинг предполагал и рассчитывал. Который стал ему роднее всех на свете. Который всегда был обезоруживающе искренним, неприступно гордым и в то же время искренне мягким и до боли и слез понимающим. Непонимание коконом сжимало внутри все, до чего дотягивалось, и выносить это тянущее чувство Эверлинг был не в силах, а потому призывал знакомую ему ярость, ту самую ярость, которая неустанно помогала ему справляться с необузданным страхом каждый раз, когда он выходил на очередной бой. И ярость рождала ненависть. А ненависть твердила то, от чего Эверлинг охотно бы отвернулся в любой другой ситуации. Но ненависть давала безжалостные пощечины и целенаправленно разворачивала его лицом к жестокой правде: Герсий переложил всю ответственность на него и вынудил выбирать — либо выиграть бой, который он не должен выигрывать, либо пойти наперекор Ирмтону Пини. Герсий, который всегда был слишком свободолюбив даже после попадания на арену, безжалостно вынуждал Эверлинга делать то, что Эверлинг боялся и не хотел больше всего. Эверлинг не понимал, как он мог ударить Герсия. А потом без предупреждения нанес первый удар по лицу. Ощущение уже было привычным и в то же время до дрожи незнакомым. Эверлинг никогда не бил Герсия. И с момента их знакомства уверял себя в том, что никогда не ударит. А потом наступил день, когда ударить пришлось. И хрупкая, собранная по осколкам надежда разбилась. Эверлинг ударил второй раз. Третий. Четвертый. Костяшки начали пульсировать. В голове не было ни одной мысли, только в ушах гудело от переполнявших эмоций, готовых в любой момент взорваться и снести все, до чего дотянутся. В глазах стояла туманная пелена. Он знал, что должен был сделать, но делать этого не хотел. Тело двигалось по инерции, тело было слишком тяжелым и в то же время слишком легким. Герсий позволял Эверлингу избивать себя без перерыва. Разбитое лицо болело, но внутри почему-то расцветало спокойствие, будто все было правильно. По крайней мере для Герсия. По крайней мере ему не пришлось самому нападать на Эверлинга, не пришлось использовать ненавистную магию и проникать в сознание человека, которого он любил. Эверлинг продолжал бить. А потом вдруг резко остановился. Рука с окровавленными костяшками повисла в воздухе, безвольно опустилась. Эверлинг встал и выкрикнул: — Поднимайся! Что именно требовал Эверлинг, понять удалось не сразу. Спустя несколько долгих секунд Герсию удалось приподняться на локтях. Глаза были залиты кровью. Руки дрожали. Голова болела. Он поднялся на ноги, встал напротив Эверлинга. И недолгая передышка закончилась. Эверлинг снова кинулся к Герсию. Не думая. Но по-прежнему ожидая получить сопротивление. Сопротивления не было. Не было даже попыток уклониться. Разбив собственные кулаки, Эверлинг ударил коленом по животу. И сразу следом — локтем по шее. Герсий рвано выдохнул. И опустился на одно колено. Эверлинг сделал несколько шагов назад. Почувствовал, как укололо теплом кончики пальцев. И сжал кулаки. А потом снова набросился на Герсия. И бил, бил, бил. Бил, пока мог бить. Пока хватало сил. Пока Герсий оставался в сознании. И когда Эверлинг упал рядом с Герсием, он понял, что сил шевелиться больше нет. На костяшках застывала кровь. И потом в воспоминаниях и кошмарах ему будет чудится, что в крови были не только костяшки, а все ладони, запястья, предплечья. Что с пальцев кровь стекала ручьями. Что лежащий на земле Герсий не дышал. Что он принес в мир очередную смерть. Что смерть — единственное, что заслуживал он сам. Арена погрузилась в тишину. А потом кто-то выкрикнул: — Кровавый Император! Это был первый бой Эверлинга, когда он не использовал магию крови. Это был первый бой Герсия, который он проиграл.