Забытое имя

      У него всё так просто.       Он жаждал власти, он жаждал силы, он жаждал поклонения и принятия. По-человечески. Пусть даже его желание было возведено в абсолют — золотыми руками и тьмой холодных глаз, но всё это — по-человечески просто. Он больной где-то в сердце, хотя голова его прекрасна, потрясающа, как механизм, машина, подчинённая гениальной воле.       И всё же иногда её брала злость.       Это так просто; его не терзали ночами кошмары, посылаемые божеством, его рот не наполнялся кровью, его руки не превращались в чудовищные конечности с когтями, его ладони не дрожали, его магия не пыталась сожрать его, его мир не превращался в круговорот пульсирующего безумия. Она чувствовала, как божественное наследие скользило по её коже и проникало в вены; когда её босые ступни опускались на землю, она чувствовала, что она, само её существо взывает к смерти и мир отвечает ей болезненной агонией жажды выжить. Мир желал её отторгнуть, как паразита, как болезнь, когда она протягивала к нему свои руки.       А Горташ дарил краткую, обворожительную усмешку человека, который всё держит под контролем, и всё сходило ему с рук; Горташ двигался между струн мира и успевал связывать их в узел.       Он человек — напомнила она себе, и её заострённые уши едва заметно вздрогнули.       Аэлла — она пробовала на вкус своё имя и не прекращала повторять его про себя с тех пор, как он ей его подарил, она слегка почти прикусывала язык, почти переходила на шипение, когда имя обрывалось — была уверена, что Горташ просто сократил какое-то эльфийское имя до удобоваримого человеческому слуху. Она не против. Это всё ещё её имя, её собственное, не принадлежащее Баалу. Её кровь, её воля, её руки и её магия принадлежали Отцу, но имя — по имени её звал только Энвер Горташ. Энвер Горташ был единственным, кто обращался к ней, как к человеку. Она отталкивала других людей не внешностью, но невыразимой аурой неприятной, удушающей опасности, а Горташ ухмылялся, когда она появлялась в его дверях.       И приглашающе кивал к своему столу, протягивая руку.       Когда его потрескавшиеся губы прикасались к её ладони и она чувствовала его чуть шершавую щеку кожей, что-то внутри неё переворачивалось.       Если бы он хотел корону, она бы вырвала её зубами у кого угодно.       Если бы он хотел мир, она бы стояла за его плечом.       Если он хотел...       — На колени, — коротко и сухо приказал будущий великий герцог.       И Аэлла, не отводя взгляда от его лица, опустилась на ковер. Его ладонь за её ухом, большой палец огладил уголок губы, нажал и провёл по скуле, и она сощурила глаза.       Он был хозяином чудовища, но разве может быть у чудовища имя?       Она слегка склонила голову и прижалась лбом к его пальцам, скрытым под золотой перчаткой. Что-то в груди сжалось, словно бы заели шестерёнки, и Горташ тоже замер, и мир, должно быть, содрогнулся.       Она чувствовала, что он хотел что-то сказать, она знала, что он не мог отвести взгляд. Она гадала — бывало ли ему страшно рядом с ней? Она гадала — сколько раз он должен был увидеть стеклянные глаза, поглощённые волей Баала, чтобы его лицо исказилось от ужаса? Воля Отца свернулась в ней тугим узлом, подталкивая, но она сглотнула это тошнотворное чувство и приняла эту новую волну боли, ударившую о рёбра. Она пропустила момент, когда Горташ склонился над ней, и почувствовала горячее дыхание на своей макушке.       — Мы с тобой... — низко и тихо сказал он, словно сбился, и так и не договорил.       В кабинете было слишком тихо, и она чего-то ждала. Аэлла знала, что от ощущения власти у него менялась манера двигаться, и даже его голос становился тише, глубже, сильнее. Но когда Горташ молчал, его присутствие давило даже сильнее.       Горташ провел по шраму под её глазом подушечкой пальца, и его движение застыло на нём, будто он о чем-то раздумывал. Маленькое последствие одного из первых (первом, о котором она помнила, но судя по тому, что говорил Саревок, если бы оно было таким на самом деле — было бы намного хуже) превращений в чудовище. Кажется, она пыталась расцарапать своё лицо, когда услышала хруст своих костей.       — Скажи мне, дорогая, — голос Горташа обещал ей не мир, но целый план, — чего ты хочешь?       Его лицо приобрело почти угрожающе довольное выражение. Он задыхался, почему-то поняла она.       — И мы это получим.       Аэлла рассмеялась.       Глупый, глупый бэйнит, играющий с огнём и смертью. Её губы коснулись золота, окольцовывающего его пальцы, и она услышала судорожный вздох.