Адвент 2024

В том, что в новогоднюю ночь Гэвин работает, винить ему некого — кроме разве что Фаулера, которого вообще довольно удобно винить во всем, что связанно с работой хотя бы отдаленно. А уж дежурство в праздник связано с работой самым что ни на есть непосредственным образом. Так что Гэвин винит Фаулера, когда тот говорит: — Рид, ты в Рождество не работал, — лицо у него каменное, как обычно, но Гэвину кажется, что во взгляде проскальзывает какой-то типа намек. Дескать, ты человек почти семейный теперь, Рид, проводишь праздники дома и все такое. — Можешь выйти? Завтра Новый Год, так что винить Фаулера легко. А вот что Гэвин открывает рот и заявляет: — Да не проблема, шеф, — это уже его собственная неповторимая вина, — ты же не против? Это он к Девять обращается. — Конечно, — говорит Девять, хотя Гэвину и мнится перед ответом микроскопическая задержка, да и диод у него мигает точно как при звонке, — у меня нет планов. Что наводит Гэвина на мысль, что планы вполне могли бы быть, но идти на попятную уже поздно, Фаулер удовлетворенно кивает, а Гэвин испытывает странное чувство. Вроде облегчения. И раздражения одновременно. И — немного — разочарования. Сколько себя помнит, Гэвин работал по праздникам — ему не с кем, да и незачем было сидеть дома, — и привычка слишком быстро и легко заменяет необходимость проявить инициативу. Тем более что Девять не против — он сам так сказал. Может… может Гэвин и хотел бы на самом деле, чтобы Девять возразил. Но тот спокойно продолжает помечать что-то на терминале, будто Фаулер вообще Гэвину привиделся, и только диод мигает время от времени, вселяя в Гэвина нервозность. Стоило, наверное, все же заранее обсудить. Поговорить с Коннором. У того могли быть свои идеи… — Коннор, — говорит он, решительно подходя к столу Коннора, — мы с Девять завтра подежурим, окей? — Очень хорошо, — заявляет Коннор, — я все равно собирался работать. Никакой детектор — Гэвин уверен — не заподозрил бы ни в его тоне, ни в дружелюбном выражении лица, ни во взгляде подвоха, и все же Гэвин чувствует. Этот самый. Подвох. Подвох. * Уже тогда стоило бы понимать, что все дружелюбие Коннора (подвох…) яйца выеденного не стоит. В новогоднюю ночь участок, по ощущениям, еще оживленнее, чем обычно — но это оживление праздника. Настроение у Гэвина — оторвать и выбросить, Девять с самого начала дежурства не произносит и двух слов, хотя он и так обычно не болтлив, но хуже всего Коннор. Он будто совершенно спокоен и доволен жизнью — и в то же время на взводе. Гэвин отчего-то не может оставить его в покое. Дергает весь вечер, проще говоря — неизменно встречая отпор. — Спасибо, нет, — говорит Коннор, когда Гэвин очень любезно предлагает захватить и его документы в архив. — Я не хочу, извини, — отвечает он, когда Гэвин предлагает вместе съездить к свидетелю. — Я сейчас занят, — заявляет он, когда Гэвин отирается возле его стола, игнорируя и раздражающегося Андерсона, и сверлящего его спину взглядом Девять, и игривые огоньки на маленькой елочке, которой украшен соседний стол. Счастливчика, который сегодня не дежурит. Скользкая почва, на которую Гэвину совсем не хочется ступать — так что он не ступает, вместо этого нагоняя Коннора и Девять уже в архиве, потому что внутри зудит и зудит, и тревога Гэвина с каждой минутой дежурства становится все больше. Все более колючей и зудящей. Наверняка они его за спиной обсуждают — как же иначе? Какой он, оказывается, трудоголик, что готов работать в праздник, лишь бы домой не приходить. И даже то, что им не надо идти в другое помещение, чтобы его пообсуждать, не останавливает паранойю. — Я же предлагал положить вместе с документами Эспиноза, — бросает Гэвин и хлопает папку на стол чуть более громко, чем следует. Он может поклясться, что Коннор вздрагивает, пока у Девять делается такое странное выражение лица — точно как перед неизбежной, но от того не менее угрожающей бурей. — Спасибо, мне не трудно рассортировать, — Коннор растягивает губы, но это нихрена не улыбка. Даже не близко. — Помощь не нужна… — Но тогда завтра все снова придется объединять, — настаивает Гэвин. Он понятия не имеет, что на него нашло. — Значит, объединю, — вздыхает Коннор, будто ему не терпится вернуться к делам, и только Гэвин ему тут мешает. Это бесит — дергает невидимые струны обиды. — Гэвин… — начинает было Девять предостерегающе. — Я просто советую! — Я не просил совета, — говорит Коннор вроде как ровно, а вроде как и с оттенком той самой гадкой язвительности, которая сразу заставляет Гэвина чувствовать себя жалким органическим существом, не дотягивающим до кристальной чистоты и яркости машинного интеллекта. — А может, стоило спросить, — огрызается он тут же. Он как-никак в полиции работает дольше, чем Коннор живет на свете, несмотря на всякое там кристальную яркость и все такое, так что его советы далеко не всегда чушь! — Гэвин, — снова встревает Девять, и его миротворческие порывы сейчас как никогда некстати. Запоздало приходит мысль, что при всем отвратном настроении Коннора, Гэвин все же первый к нему полез — а следом мысль, что объяснить это себе он не может, а следом… — А может, тебе своей работой надо заняться, — все так же спокойно парирует Коннор, но в глазах появляется тот самый блеск, который ничего хорошего не предвещает, — и он только раззадоривает Гэвина. — Ты злишься на что-то, я не понимаю? — Гэвин взмахивает руками, и вот, он это сказал. Коннор удивленно задирает брови — будто даже странно слышать такие вопросы, и верно, у Гэвина кое-какие подозрения есть, но он малодушно надеется, что Коннор их опровергнет. Ну просто настроение плохое, мало ли, почему у андроида может быть плохое настроение? — Да с чего мне злиться, — скептически хмыкает Коннор, — все идеально. Судя по тону, это скорее «все катастрофа», подозрения Гэвина перерастают в уверенность, однако он все еще не готов встретиться лицом к лицу с правдой. Лучше уж закапывать себя еще глубже — в этом Гэвин настоящий мастер. — А что не так? — спрашивает он с настолько деланой беспечностью, что самому уши режет. Коннор несколько секунд меряет его взглядом — то ли расшифровывает, издевательство ли это или искренняя глупость, то ли формулирует не самый агрессивный ответ. — Твоя идея была сегодня дежурить, — говорит он сухо наконец. Что? Коннор — серьезно, Коннор, — упрекает Гэвина в рабочем рвении? — Ты сам сказал, что хотел работать! — возмущается тот. — Тебя никто не заставлял, Коннор! Коннор смотрит на него, как на идиота. Даже Девять смотрит на него, как на идиота, что возмутительно — хотя и (немного) оправдано. Гэвин бросает взгляд на свое отражение в стеклянной стене, и в этом взгляде читается все то же: что он идиот. — А что я должен был делать дома один? — спрашивает Коннор. — Спать? Смотреть телевизор? Регистрироваться в приложениях для знакомств, потому что мой любовник не считает нужным даже советоваться со мной по таким незначительным вопросам, как рабочая ночь? «Приложения для знакомств» отзываются в душе Гэвина весьма нехорошей вибрацией. Они есть, эти приложения для андроидов, и Коннор вполне мог бы там зарегистрироваться. И найти себе кого-нибудь в течение — типа — шести-семи секунд. Даже если умом Гэвин понимает, что Коннор ничего подобного делать не будет, дергает все равно. — Ты меня пилишь, что ли? — брякает он, потому что ему не нравится, когда на него давят — а еще потому что подвох, ну да, и как никогда сильно хочется винить во всем Фаулера. А не себя. Фаулера, который собирается домой, к близким, своей милой жене и дочуркам, пока всякие идиоты, добровольно согласившиеся на дежурство, останутся тут и будут всю ночь пялиться на демонстративно равнодушную физиономию Коннора. Сейчас она, правда, не равнодушная. Коннор смотрит на Гэвина, прищурившись и не скрывая раздражения. — Что, пилю? — он явно ушам своим не верит, но тут же расправляет плечи. — Иди ты в задницу, Рид, — произносит он отчетливо, словно хочет, чтобы каждое слово отпечаталось у Гэвина в мозгу. А потом разворачивается и выходит — и кажется, что если бы дверь не отъезжала в сторону автоматически, то непременно хлопнула бы. Для закрепления, так сказать, эффекта. — Я сейчас, — говорит Девять спокойно — слишком уж спокойно, — и выходит следом, оставляя Гэвина переваривать все в одиночестве. Только теперь до того доходит, как он облажался. Фаулер ведь не приказывал, а предлагал, и Гэвин практически схватился за возможность. Он трет лицо, пытаясь понять собственные запутанные чувства: ведь на Рождество все было нормально?.. Они провели вечер вместе, под елкой, как самая настоящая семья, и это было классно. И немного пугающе. Ладно, это охренеть как пугающе — вот такая определенность, когда праздник из волшебного, но однократного события превращается в традицию, в «мы всегда встречаем дома» и «у нас настолько прочные отношения, что мы не обсуждаем праздник, ведь мы в любом случае встречаем его вместе». Когда Гэвину страшно, он всегда делает глупости — гнев куда приятнее на вкус. Дверь открывается, Девять возникает на пороге — все такой же спокойный, хотя Гэвин всей кожей ощущает упрек. — Ты там тоже был, — оправдания выскакивают раньше, чем Гэвин обдумывает все как следует, — когда Фаулер предложил! Можно же еще и Девять немного пообвинять. — Не смей меня обвинять, — Девять тут же скрещивает руки на груди и смотрит на Гэвина так пристально, что тому не по себе, — я тут ни при чем. В этом проблема Девять — в инициативе. Каким-то невероятным образом ему удается ее не проявлять и при этом оставаться в сияющем белом плаще миротворца, и иногда это выводит из себя, но сейчас скорее огорчает. — Да ему наплевать на праздники, — упрямится Гэвин. Девять пожимает плечами — бедственное положение Гэвина явно не трогает его стальное сердце. Он вообще-то добрый парень, но иногда поразительно жесток. — На праздники — скорее да, плевать, — соглашается он охотно, — на твое равнодушие — определенно нет. Как объяснить Девять, что равнодушие — последнее, что Гэвин испытывает? Что он так далек от равнодушия, что у него грудь сжимает, словно гигантскими обручами. — Он мог бы сказать! — Думаю, Коннор свои выводы сделал, — объясняет Девять туманно. Да уж, можно вообразить, какие там выводы сделал Коннор. — Но так уж и быть, я тебе помогу — у меня есть идея. Он преподносит это как одолжение, и Гэвин не в том положении, конечно, чтобы отталкивать протянутую руку, но и характер свой перебороть вот так сразу трудно. — С каких это пор ты такой бескорыстный, чтобы спасать мою задницу? У Девять множество достоинств — да он, в действительности, золотой парень! — но бескорыстие в их число не входит. Усмешка, которую он посылает Гэвину и которая вызывает у того мурашки, — это только подтверждает. — Кто сказал, что бескорыстно? — спрашивает он и делает шаг вперед, внезапно оказываясь рядом, и надо же, Гэвин и не замечал, как тут тесно. — У меня свои планы на твою налажавшую задницу. И пока Гэвин осмысляет такую внезапную для Девять откровенность, тот тянется вперед и прижимает губы к его губам. Поцелуй сухой и почти целомудренный поначалу, но все накопленное напряжение булькает у Гэвина к груди, давит на горло, и тот подается навстречу с неожиданным пылом. Резкое и почти болезненное осознание — что еще не все потеряно, что ссора не означает полного краха, и игривые планы Девять на его задницу лучше всего говорят о том, что в отношениях бывают проблемы, но Коннор наверняка остынет… Если его хорошо попросить, конечно. Гэвин отстраняется. Он тяжело дышит и только сейчас это понимает. — Ладно, — он откашливается и пробует снова: — Ладно, какая у тебя идея? * — Он не придет, — Гэвин нервно стучит ногтями по спинке стула и подумывает уже начать что-нибудь царапать, чтобы отработать стереотип психованного копа. — Ты что, не слышал, он меня в задницу послал? — Действительно, это надо постараться, — меланхолично соглашается Девять. Он поправляет провод, ведущий к разъему на руке. Как ему удалось подсунуть записку, написанную почерком Гэвина в закрытую коробку, да еще на глазах всего участка прямо под рождественскую елку, где сложены приготовленные к Тайному Санте подарки, — Девять не распространяется. Но клянется, что у него все получилось, да и Коннор — когда открывает коробку (и хотел бы Гэвин знать, кто его Санта, но об этом Девять тоже не говорит), — смотрит на Гэвина пристально и тут же отводит взгляд. И если он не пойдет на принцип, то явится сюда без пяти двенадцать. Сейчас без семи, Гэвин взгляда не может отвести от часов — Коннор никогда не опаздывает, но и раньше не приходит, и, может, стоило это все не затевать, а просто подойти к нему и поговорить? Поцеловать его, когда часы на табло покажут полночь, ведь даже Коннор не настолько бессердечен, чтобы оттолкнуть Гэвина в такой момент?.. А вдруг его срочно вызвали по работе, и он не сможет прийти? Но Девять наверняка сказал бы Гэвину, и тогда… Дверь распахивается внутрь. Часы показывают ровно без пяти двенадцать — пока Гэвин судорожно ищет свой язык во рту и тщетно надеется на какую-нибудь помощь Девять. Но тот не спешит помогать. — Что случилось? — Коннор хмурится и шагает внутрь комнаты наблюдения. За стеклом никого нет, и он явно в недоумении. — Ты что-то хотел? Вы хотели? Он смотрит на Девять вопросительно, и нет, Гэвину совсем не надо на самом деле, чтобы тот помогал. — Я хотел, — говорит Гэвин твердо. — Не надо регистрироваться в приложениях. Для знакомств, я имею в виду. — В изломе бровей у Коннора появляется настораживающая жесткость, так что Гэвин спешит продолжить. — И я не равнодушный засранец, честно. Я просто не подумал, что вам бы этого хотелось, — черта с два он не подумал, просто признаваться в собственной трусости неохота, да и Коннор не спешит уличать его во лжи. — Но можешь представить, что я сходил в задницу и вернулся просветленный? Он смотрит на Девять, и тот включает огоньки — гирлянда вспыхивает, отражаясь в стекле сотнями бликов, превращая казенную обстановку в праздничную и волшебную, и брови Коннора смягчаются. Он задирает голову, будто любуясь огнями, пока Гэвин бросает взгляд на часы: секундная стрелка ползет по кругу, отсчитывая секунды до нового года. Это решающий момент. Задержав дыхание, Гэвин обнимает его за плечи и притягивает к себе — целует со всей нежностью, которая только есть в нем. Просто она прячется обычно под не самыми симпатичными слоями, Гэвин знает это, и ему до сих пор трудно заглянуть под них самому. Но ради всего этого — ради их отношений — он готов переступать через дурные привычки и заученные сценарии снова и снова. Коннор отвечает: сначала неуверенно, но все с большим пылом, пока поцелуй не становится слишком горячим для чего-то, у чего не планируется продолжения прямо сейчас. Но часы жгут запястье, и Гэвин отступает, позволяя Девять поцеловать Коннора до того, как минута истечет. Он смотрит, как они держат друг друга за руки, как сталкиваются их губы, как огни отражаются в их глазах, и ощущение праздника наконец-то заполняет его до краев. Даже если их прямо сейчас вызовут по работе, они уже встретили Новый год — вместе. Вместе.