Эми???
Фишль
Моё королевство рябит и плывёт, рушится на глазах. Почему-почему-почему это происходит? Мой верный ворон покидает меня, улетает. Рядом нет никого и ничего, что могло бы спасти меня. И я приму погибель с благодарностью, ибо нет большей награды для принявшей грехи своего народа, чем гибель от рук мира!Эми
Сколько времени? Я мотаю головой, словно это может придать взору привычную чёткость. Вижу зелёные волосы соседки, а больше в палате никого. Сижу какое-то время неподвижно, даю телу привыкнуть ко мне. Странные ощущения. Потом подзываю подругу. Сахароза подходит, садится на край кровати. Она уже поняла, что я — это я. — Сколько времени? — спрашиваю тихо, и Сахароза говорит, что до кружков ещё около десяти минут. Говорит она спокойно, и я кладу голову на её плечо, прикрываю глаза. Спрашиваю, почему кружки по утрам. Мне нужно, чтобы она говорила о чем-нибудь, мне тогда станет легче. Может оно так не работает, но мне станет, я уверена. — Когда нас будят, у многих слетает крыша. Не все к занятиям приходят в себя, а занятия можно пропустить. А после обеда уроки, их надо посещать, и тогда все могут прийти. По крайней мере чаще всего. Это объяснение показалось мне вполне разумным, потому я только лишь кивнула. Хотела уже задать следующий вопрос, но Карамелька (в какой момент я вдруг переняла обращение доктора Дотторе?) опередила: — Тебе рассказать, что случилось пока тебя не было? Меня, на самом деле, смешит её попытка быть тактичной, или как вообще можно это назвать? Сахароза никогда не говорила о моих сменах личности прямо. «Не было», «отходила», «пока здесь была Фишль», — это и многие другие альтернативы. Хотя была в этом какая-то своя… Романтика, что-ли? Не знаю. — Да, если не трудно… — отвечаю я всё-таки, сажусь прямее, после и вовсе скрещиваю по-турецки ноги. — Сначала всё было нормально. — эти слова меня напрягают, но я молчу. — Осмотр, все дела. Стоило врачам выйти, как в палату прибежала девочка по имени Коллеи. Она начала плакать, лепетать про ужасы этого места или что-то такое. потом села на твою кровать. Ты согнала её пощёчиной, а после накричала на Тигнари. Мне не нравится услышанное. Честно говоря, хочу закрыть уши и пропеть детское глупое «ля-ля-ля», лишь бы не слышать. Или попросить Сахарозу замолчать. Я не люблю слушать о выходках Фишль, но у нас с соседкой такой уговор — она рассказывает мне всё, что творит она. Фишль же, почему-то, не требует ничего дополнять. Её мир непрерывен, словно она не уходит. Или так и есть.? Я не знаю. — Пойдешь сегодня на кружок? — вместо сотен вопросов спрашиваю один единственный я. Сахарок пожимает плечами. Смотрит поверх линз своих очков куда-то сквозь пространство, а по глазам не ясно, о чем думает. Но потом мотает головой, говорит тихое «нет», встаёт с кровати. Я провожаю её чуть грустным взглядом, Сахароза же подходит к столу и прихватывает одну печеньку. Кажется, они там ещё с завтрака? Наверное, если бы не моя соседка, я бы точно умерла с голоду. Завтраки я пропускаю с незавидной регулярностью, ужины тоже, при том вечером чаще всего не хожу просто из нежелания есть, осознанно отвергая все приглашения. Мне не нравится, что дают на ужин. Сахароза говорит, что привередничаю из-за того, что я тут недавно. Но разве пара недель это недавно? — Если так, то я хочу показать тебе одно место, — предлагаю внезапно. Сахароза оборачивается ко мне, а тонкие брови на приятном круглом лице чуть поднимаются в немом вопросе. — У тебя есть краски?×××
Я веду нас по коридору вдоль стен. Ушки Сахарозы подрагивают, ловят малейшие звуки, а я хочу протянуть руку и погладить, но нет, нельзя. У меня на плече висит сумка из льна, на ней — рисунок королевства в пурпурных тонах. Можно сказать мерч по любимой книге, «Цветы для принцессы Фишль», хотя мне иногда кажется, что это такая злая шутка — носить сумку с рисунком королевства моей второй личности. В сумке тюбики акрила и баночки гуаши, кисточки и бутылка с водой. Сахароза свои принадлежности для рисования отдала мне на растерзание молча и без вопросов, и иногда её равнодушие меня немного настораживает. Скоро мы приходим к пожарной лестнице, вернее к двери на неё. Она, дверь, старая, потёртая жизнью, а на петлях висит замок. Карамелька уже хочет спросить, зачем мы у закрытой двери, но я просто отворачиваю корпус замка в сторону, открываю проход и пропускаю туда подругу, после создаю вид что тут снова закрыто, конечно, зайдя за ней. Удивление Сахарозы меня забавляет: все, кто хоть раз гулял по этажам, знают что тут открыто. Сахарок, обитатель больницы уже почти как год, послушная ученица, знаток всех местных сплетен, была не в курсе. Мило. Мне кажется, врачи тоже знают, что тут есть выход, но делают вид, что не знают. Дверь внизу всё равно завалена хламом, не выбежать без лишнего шума, да и камера возле этой самой двери имеется. — Ого… Красиво тут… — только говорит задумчиво Сахароза, осматривая лестничную клетку. Стены, полы, ступеньки и перила, всё здесь заполнено рисунками и надписями. Мне это место показала Фишль. Не помню, что именно произошло, когда я была не собой, но очнулась здесь, в окружении холода и рисунков, и дорогу, конечно, запомнила. Я тут же поднимаюсь на пол-лестницы вверх, останавливаюсь у пустого, ещё не тронутого никем другим голубого участка стены, снимаю сумку с плеча и пихаю Сахарозе. — Рисуй, — требую я. Карамелька удивляется, но после достает из сумки краски-кисти, смотрит на меня задумчиво. Подходит, просит меня стать в «эпичную позу», поправляет руки-ноги, волосы… Отходит к стене, набрасывает что ей там нужно синей краской, потом разрешает мне идти и берется рисовать. Я не остаюсь в стороне, беру нетронутые краски и отхожу ещё чуть выше, начинаю роспись. Мы пробыли на лестнице около сорока минут, по крайней мере мне так кажется. Успели замёрзнуть, ведь окна тут, на лестнице, были не новыми, как в кабинетах и палатах, а старыми, ещё деревянными и из них сквозило ужасно. Сахароза нарисовала утес, вдалеке от него замок, а на утесе девушка, что тянет руки навстречу солнцу. Она вся какая-то угловатая, острая, стоит ровно боком, левой половины не видно. Выглядит как витраж. Мне нравится, о чем я и говорю. Сама же я написала небольшой стих, разукрасила его розами со всех сторон. « Горит закатом небо, в агонии земля. Но даже в этой катастрофе я всё равно люблю тебя. И даже если для тебя мое лицо скрыто туманом, Я в темноте тихо тебе шепну: «te amo» » Вот что гласило мое стихотворение. Я не сильна в поэзии, и тем более в латыни, но Сахарок, пробежав взглядом по строкам, задумчиво кивнула, сказав что это очень романтично. Я, конечно, поблагодарила её за комплимент. Дальше собрали все свои пожитки в мою сумку и, всё ещё ежась от холода, поспешили прочь. Перед уходом я, конечно, закрыла за нами дверь, вернее сказать сделала вид, что она закрыта, в общем вернула в исходный вид.