00:00 | и исчезли краски

«В нашей жизни есть одна-единственная краска, как и на палитре художника, придающая смысл жизни и искусству. Это краска любви» Марк Шагал

      Чимин стоит посреди заваленной красками и холстами тёмной пустой комнаты. В тусклом, едва пробиваемом сквозь плотно задёрнутые шторы свете видны лишь размытые очертания изображённого на полотне красивого мужчины. Того, который был им когда-то, но сейчас кажется совершенно незнакомым и чужим, словно из какой-то далёкой, другой жизни. Неужели это правда он? Действительно так широко улыбался, а в едва заметных, прищуренных глазах светилось счастье? Да, кажется, он и правда был когда-то таким и даже может возобновить в памяти этот отпечатанный на подкорке момент, который теперь, как и все остальные, будет бережно и лилейно храниться в особом, укромном уголке сознания за семью стальными замками, чтобы никто не добрался и не посмел коснуться самого драгоценного — всего, что у него осталось.       Чонгук так долго и упорно уговаривал его попозировать для портрета, а когда, наконец, добился своего, был невероятно радостным и довольным, заполняя комнату своим родным и тёплым запахом, который остался лишь воспоминанием, словно пряча от всего окружающего мира. Именно таким Чимин его и запомнит: улыбчивым, беззаботным и живым.       Пак Чимин начал заниматься благотворительностью почти с самого момента открытия своего бизнеса. Вначале, конечно, это были всего лишь небольшие взносы в различные фонды, но потом, когда его компания стала расти и развиваться, превращаясь на глазах в большую корпорацию, а прибыль — увеличиваться, он задумался о чем-то большем. Именно в тот момент альфа обратил своё внимание на маленький, неприметный детдом. Паку всегда было жаль детей, которые остались совсем одни, брошенные на произвол судьбы и никому не нужные, он не понимал, как можно было оставить крошечное беззащитное создание в этом жестоком и беспощадном мире. Именно в этом месте он находил утешение в те дни и моменты, когда было тяжело, а усталость обрушивалась на плечи громадной, давящей плитой. И именно здесь он встретил того, кто перевернул всю его жизнь с ног на голову, заставил очерствевшего одинокого мужчину поверить в такое прекрасное и трепетное чувство как любовь. А затем ушёл.       Когда они впервые встретились, Чонгук был еще совсем ребенком: обычным пятнадцатилетним подростком, не знающим ни тепла, ни нежности, ни сострадания. В детдоме, к счастью, не было случаев насилия или жестокости, как часто рассказывают в фильмах или дорамах, но особой любовью и внимательностью также никто не отличался, даже к хрупким, нежным и требующим внимания омегам, ведь, по сути, они все были друг другу никем. Чимин заметил маленького смущённого паренька в самый первый день, почуял его ещё совсем слабый, но такой приятный и успокаивающий, притягивающий, словно магнит, запах. Все дети радостно встречали мужчину, просили для себя какие-то незначительные мелочи и зачарованно глазели на взрослого, красивого альфу, старшие благодарили за помощь, а некоторые чуть ли не боготворили его. Лишь только один Чонгук стоял в сторонке, прижимаясь хрупкой, худой спиной к стене с облупившейся от времени краской и опасливо поглядывал на таинственного чужака своими большими оленьими глазами, спрятанными под длинной темной челкой.       Спустя время альфа решил взяться за ремонт детдома, так как стены и окна здания были совсем старыми и хлипкими и грозили не пережить предстоящую зиму, обрекая своих жителей на кусачий, ледяной холод. Когда все работы закончились, воспитатели и дети были настолько благодарны своему покровителю, что решили устроить торжественное, праздничное мероприятие. Маленькие обитатели приюта организовали конкурс талантов, где радостно и задорно показывали, чем любят заниматься больше всего на свете: кто-то пел, кто-то танцевал, кто-то рассказывал стихи. Альфа был очень тронут таким подарком и наблюдал за всем восхищённым взглядом сверкающих глаз, воодушевлённо хлопая в ладоши каждому ребёнку. И, конечно же, от его внимания не укрылось, что один из ребят не принимал участия в торжестве, снова испуганно отсиживаясь в сторонке. Когда основная часть мероприятия закончилась и все радостно побежали в столовую на праздничный сладкий стол с тортом и другими сладостями, Пак подошел к мальчику.       — Привет, как тебя зовут? — склонился к самому лицу, захватив в плен своего насыщенного, дурманящего запаха и отмечая красивые, аккуратные черты, робкий блеск тёмных, затягивающих на свою глубину глаз и россыпь маленьких родинок на тонкой шее и под губой подростка.       — Здравствуйте, я Чонгук, — омега, казалось, смутился ещё больше, от чего его кудрявая, пушистая, словно одуванчик, голова склонилась к самой груди. «Милый, просто само очарование», — подумал тогда альфа, мягко улыбаясь.       — Почему ты не со своими друзьями? — Пака этот мальчик очень удивлял, ведь он ещё ни разу не видел его в компании кого-то. Тот всегда был сам по себе.       — У меня нет друзей, — грустно, едва слышно шепчет, взволнованно перебирая в нежной маленькой руке подол своего мягкого, большого не по размеру свитера.       Чимина такой ответ расстроил, он не верил, что этот светлый и милый парень совсем не имел друзей. Хотелось спросить почему, узнать его ближе и помочь всем, чем сможет, но мужчина видел, что Чонгук совсем сник, и не хотел давить на него ещё больше. Поэтому перевёл тему, легко и беззаботно предлагая:       — Хочешь, я буду твоим другом?       С тех пор Чимин очень привязался к мальчику, стал приходить значительно чаще, приносить всякие подарки и вкусности. Омега постепенно стал открываться, пускать мужчину в свой внутренний мир и однажды даже рассказал о своем увлечении. Парень безумно любил рисовать. Альфа уговорил его показать свои эскизы и рисунки, а когда заметил, что у Чонгука действительно талант, стал покупать ему качественные краски и мольберты, а потом часами сидеть, внимательно наблюдая, как тот увлечённо, не замечая ничего вокруг, рисует. Хотя у подростка был невероятный талант, но все-таки подучиться и освоить техники ему не мешало, ведь любой талант нужно развивать, поэтому Чимин уговорил воспитателей отпускать парня на выходные к себе домой и устраивал ему уроки рисования со специально нанятым для этого учителем.       Через три года Чонгуку исполнилось восемнадцать, он весь расцвел и превратился в прекрасного молодого омегу, заставлявшего прохожих, заглядывающихся на него, сворачивать шеи. Настала пора покинуть стены детдома и вырваться в кипящий жизнью мир. Чимин, отчаянно уговаривающий его переехать жить к себе, так как подросток и так уже, считай, обитал в ставшей отчего-то такой уютной квартире, наконец смог склонить парня к положительному ответу. Тот, конечно, до последнего отказывался, говоря, что не хочет обременять Пака еще больше, но в итоге всё же согласился при условии, что устроится на неполный рабочий день и будет платить за комнату. Чимину это не понравилось, но он был рад хоть такому согласию, потому что уже не мог представить своей жизни без милого, стеснительного омеги, приносящего в его скучное, монотонное существование жизнь. Тогда-то мужчина и понял, что его целиком и полностью устраивает такой ход событий, и, кроме Чонгука, постепенно ставшего родным и близким, ему никто не нужен. А чуть позже осознал, что влюблён. Вот так просто и неожиданно, словно мальчишка.       Чимин задумывается о том, что, если бы он знал, чем всё в итоге закончится, подошел бы он к Чонгуку тогда, сблизился бы с ним? Однозначно да. Даже учитывая их трагичный конец, Пак не смог бы лишить себя этих прекрасных пяти лет, каждый час, каждая секунда которых были наполнены любовью, нежностью и теплом, даримыми Чонгуком безвозмездно и от всего его большого, трепетного сердца.       Сейчас, пока он стоит в этой комнате, из которой уже почти выветрился любимый едва ощутимый аромат, перед глазами альфы, застланными непролитыми слезами, с невероятной скоростью проносится калейдоскоп их жизни, от начала и до самого конца…       Он вспоминает, как Чонгук волновался, когда Пак помог ему попасть на отборочный конкурс в Академию искусств. Тогда в его запахе была такая ощутимая, терпкая и угнетающая доля волнения, что Чимин, не отдавая себе отчёта в действиях, успокаивающе чмокнул омегу в губы, чем неслабо удивил обоих. Это был их первый, робкий и неуверенный поцелуй, из-за которого Чонгук не мог нормально сосредоточиться и совсем позабыл, куда и зачем пришёл. В итоге он, конечно, всё-таки смог взять себя в руки и нарисовать потрясающий пейзаж, за который его расхвалили и приняли в Академию. Весь путь домой они отчаянно боролись с неловкостью, но уже в квартире неожиданно вцепились друг в друга так крепко, что больше не смогли отпустить.       Это был самый счастливый момент в жизни Чимина, который сейчас приносит невероятную боль, потому что не повторится больше никогда, ведь после него в памяти сразу всплывает день, ставший одним из худших. Его Чимин, к сожалению, не сможет забыть, как бы ни старался, потому что он красным, кровоточащим пятном выжжен там, где совсем недавно билось сердце. Для того, кого больше нет.       Дела Чонгука очень быстро пошли в гору, преподаватели видели его невероятный талант и помогали, как могли. К концу первого курса омегу пригласили поучаствовать в выставке, после чего его картины стали покупать, а заказы посыпались рекой. Парень был так воодушевлен и увлечен, что даже забывал поесть, за что Чимин его часто ругал. Вскоре у омеги начались проблемы с репродуктивным здоровьем: течки не приходили, а запах порой совсем не ощущался. Пака это невероятно тревожило и пугало, поэтому он провёл серьезный разговор с Чонгуком и уговорил того после предстоящей выставки обратиться к врачу. Но сделать они этого не успели…       В тот же вечер прямо посреди галереи омега потерял сознание, свалившись на руки любимого безжизненной куклой.       Напуганный до чёртиков Чимин сразу же повёз парня в больницу. Дежурный врач сказал, что это всё от усталости и недоедания, но Пак настоял на полном обследовании, за что по сей день благодарен себе и в то же время ненавидит. Через пару дней пришли результаты, ставшие роковыми и обозначившие ненавистную дату в календаре уродливым, зловещим крестом.       Счастливая, беззаботная жизнь позабылась, словно и не бывало. На смену ей пришли постоянная тревога, безысходность и отчаянье. Чонгук болен. Смертельно и неизлечимо.       Первые дни после того, как узнал диагноз, Чимин помнит плохо, ведь они превратились в черное, смазанное месиво из ненависти и презрения. Он утопал в вине и отвращении к себе за то, что не смог как следует позаботиться о своём омеге, не уследил, не доглядел. Пак слетел с катушек. Не спал и не ел, каждую свободную секунду искал выход. Тратил драгоценные крохи времени на поиски врачей, способов лечения, лекарств. И всё зря. На четвёртой стадии невозможно излечиться, лишь постараться остановить распространение болезни, продлить оставшиеся дни, оттянуть неизбежное.       Чонгук пытался остановить его, просил остаться дома и побыть вместе, ведь время теперь ограничено, но Пак ничего не слышал. Он отчаянно хотел найти выход. Младший не мог больше смотреть на то, во что превратил альфу, поэтому однажды тот вернулся с работы в безжизненную, наполненную звенящей тишиной квартиру. Одинокий белый лист бумаги с сожалением смотрел на Чимина с кухонного стола. Чонгук просил прощения, писал, что больше так не может, не хочет портить жизнь альфы и отбирать его шанс на счастье с кем-нибудь другим, здоровым и способным подарить семью.       Этот поступок младшего заставил мужчину опомниться и остановиться на секунду. Реальность всё ещё вертелась вокруг смазанным пятном, словно он на карусели, и та разгоняется всё быстрее и быстрее, грозясь не удержаться и сорваться, больно швыряя жалкое человеческое тело на шершавую твёрдость и размазывая его ярким кровавым пятном. Он вдруг понял, что, гонясь за чем-то далёким и эфемерным, неумолимо и безвозвратно теряет то, что так важно и дорого. Тогда Чимин, наверное, ненавидел себя больше всего. Он должен был стать опорой и поддержкой для Чонгука, а вместо этого думал лишь о самом себе, оплакивая потерю, которая ещё даже не случилась.       Сейчас Пак ужасно корит себя за слабость и страх, он бы что угодно отдал, лишь бы вернуться туда и, не тратя время на ерунду, провести каждую секунду рядом с Чонгуком, любить его до безумия и сделать самым счастливым, невзирая на то, что их ждёт.       Он быстро нашёл тогда омегу, заплаканного, одиноко сидящего на остановке и трясущегося от холода, ведь тому просто было некуда пойти. Пак укутал его в тёплый мягкий плед и вернул домой, а потом всю ночь просил прощения и обещал прекратить свои одержимые, маниакальные попытки найти в темноте дверь, которой просто нет. Уложив опухшего от слёз Чонгука в постель, он долго гладил его по спине и подрагивающей макушке, пока тот не закрыл уставшие веки, провалившись в желанный сон. В ту ночь Чимин пообещал себе, что хоть о стену расшибётся, но больше не станет причиной слёз любимого.       И это слово он держал. До самого конца.       Благодаря всем усилиям врачей распространение болезни удалось приостановить, и Чонгук даже стал выглядеть живее. В один из таких дней, спустя целый год борьбы, в канун Нового года омега уговорил Чимина не заказывать, а самим пойти и купить ёлку и кучу разных игрушек с украшениями. Мужчина насторожено следил за активностью парня, но покорно соглашался на все его хотелки. Они купили большую, самую настоящую ель, бессчётное количество ярких голубых шаров разного размера и несколько длинных пёстрых, мигающих, словно светлячки, гирлянд, которых, по скромным подсчётам альфы, хватило бы обмотать весь дом. По пути на кассу в руках Чонгука магическим образом появилась ещё пара зелёных рождественских венков на дверь и куча всякой мишуры, едва не вываливающейся из его маленьких ладоней.       Придя домой, Чимин под неусыпным руководством омеги послушно цеплял эти самые гирлянды под потолком, пока младший сосредоточенно и вдумчиво решал, на какую ветку повесить каждый ёлочный шар, чтобы всё смотрелось гармонично. Они занимались украшением до самой ночи, а потом уставшие, но счастливые оценивали свои тяжкие труды, стоя в обнимку посреди комнаты. Чонгук погасил свет в квартире и восторженно любовался тысячами мигающих огоньков, удовлетворённо улыбаясь. Альфа же любовался окружающей красотой в отражении больших круглых глаз. Тогда они светились наивным детским счастьем особенно ярко, и мужчина, не удержавшись, застыл, бережно отпечатывая под веками это неповторимое мгновение, чтобы унести его с собой. Туда, где оно останется всего лишь воспоминанием.       Углубившись в свои мысли, Пак не заметил, как Чонгук развернулся в его объятиях, потянулся к сильной, напряженной шее альфы и, привстав на носочки, впился в губы жарким поцелуем. Чимин на секунду опешил от такого напора, ведь из-за всего произошедшего с ними, о физической близости уже довольно давно никто даже не задумывался, но потом со всем энтузиазмом ответил младшему, приглашающе раскрыв рот для настойчивого, юркого языка. Опустив руки на дурманяще узкую талию омеги, Пак стал требовательно сминать покалывающую и вибрирующую от желания кожу. Они целовались совсем как раньше: глубоко и мокро, поочерёдно сминая и прикусывая то верхнюю, то нижнюю губу друг друга. Чимин опомнился только в тот момент, когда Чонгук оттеснил его к широкой белоснежной постели, повалив на мягкий, любезно приглашающий в свои распростёртые объятия матрас. Младший, ни мгновения не раздумывая, привычно оседлал мясистые, подкаченные бёдра мужчины, потираясь пахом о его возбуждение и спускаясь мокрой, скользкой дорожкой, обдаваемой холодным воздухом комнаты, с подбородка к призывно открытой шее. Оставляя яркие, красные бутоны по всей бронзовой коже, Чонгук стал несдержанно ездить по заинтересованно вставшему члену Пака, роняя с опухших розовеющих губ тяжёлые выдохи. Чимин понимал, к чему всё идёт, и хотел этого едва ли меньше, чем в их самый первый раз, но здравый смысл и неконтролируемое беспокойство всё ещё отчаянно вопили в уставшей голове.       — Детка, подожди, — кое-как оторвав себя от обжигающих, словно огонь, губ, мужчина взял лицо любимого в трясущиеся ладони и заглянул в подёрнутые поволокой возбуждения глаза. — Думаешь, мы можем…       — Если ты сейчас снова скажешь о моем здоровье и о том, что нужно себя беречь, я изобью тебя и отправлю спать на диван, — воинственно сдвинув свои густые тёмные брови к переносице, омега стал буравить тяжёлым взглядом вмиг сникшее, сожалеющее лицо Пака. Медленно выдохнув, Чонгук потёр переносицу, прикрывая обсидиановые глаза и пытаясь подобрать разлетевшиеся, словно мотыльки, слова. — Я болен, Чимин, с этим ничего не поделаешь, мы ведь, вроде как, смирились. Давай проведём оставшееся время так, чтобы потом не сожалеть, будем жить, в конце концов. Я нездоров, но я не инвалид, перестань видеть во мне немощного, ни на что не способного овоща и увидь меня, того, каким я был, ведь я всё ещё я, и буду таким до последнего вздоха, обещаю, — глаза омеги стали светиться ещё ярче, поблёскивая в разноцветных огоньках драгоценными алмазами, грозящими вот-вот сорваться, разрезая нетронутую красоту своими влажными дорожками. — Если ты не возьмёшь меня сейчас, я клянусь, что откушу тебе член, — шмыгнув носом и не сдержав зловещую, угрожающую ухмылку, Чонгук гордо поднял подбородок и с вызовом заглянул в прекрасные, словно озёра тёплого мёда, глаза.       Как же Чимин тогда восхищался своим сильным и стойким мальчиком. Казалось, никакая буря, никакой ужасающе свирепствующий ураган и даже никакое цунами не способны сломить его дух. Альфа стыдился того, что оказался слабее этого, на первый взгляд хрупкого и ранимого парня. Стыдился того, что, наплевав на его боль, страдания и скорбь, утопал в своих, и благодарил, что Чонгук помог ему преодолеть это, смириться, как бы тяжело ни было, и сосредоточиться на том, что они ещё имеют — оставшееся время. Поэтому, решив больше не поднимать эту болезненную тему, он постарался отогнать огорчающие и тревожащие мысли, сосредотачиваясь конкретно на этом моменте.       — Мой малыш такой строгий и требовательный, — мурчаще проговорил альфа, соблазнительно понизив голос, и поднял ладонь, мягко погладив зердевшиеся румяные щёки, — воинственный и угрожающий, мне нравится, — Чимин приподнялся, придерживая младшего за худую спину с выпирающими острыми позвонками, и спустил его по бёдрам, разместив ближе к коленям.       — Иногда ты напоминаешь мне котёнка: такой милый и послушный, отчаянно ластишься к теплу в попытках урвать побольше ласки, но в следующую секунду выпускаешь свои острые коготки, норовя вцепиться в нежную кожу, разодрать горло и пустить горячую кровь — мне это так нравится в тебе. Ты прекрасен, Чонгук.       Омега на хвалебные слова испустил резкий шипящий выдох и блаженно прикрыл глаза, откидывая голову назад и неосознанно снова потираясь о крепкие бёдра под ним.       — Перестань, ты же знаешь, как на меня это действует, — едва слышно, прерывисто прошептал, растекаясь, словно капля дождя по запотевшему окну, и невольно потянувшись ближе к источнику жара напротив, желая коснуться грудью чужой, такой же бешено вздымающейся.       — Да, детка, а ты знаешь, как я это люблю, поэтому всегда такой послушный и радуешь меня, ведь ты хороший мальчик, верно? — задал вопрос, не ожидая ответа, и поддразнивающими касаниями спустился к кромке футболки Чонгука, резко задирая её вверх и требовательно глядя в полуприкрутые глаза.       Омега понял всё без слов и нетерпеливо поднял руки к потолку, позволяя Паку стянуть раздражающую ткань и откинуть куда-то на пол. Он глубоко задышал, заставляя грудь тяжело вздыматься, привлекая внимание к напряженным соскам. Чимин сразу же припал губами к беззащитной бронзовой коже на шее, поднимая руку к призывно торчащим горошинам. Большой палец тут же начал выводить сводящие с ума круги по затвердевшей тёмной плоти, вырывая из омеги первый сладкий стон.       — Ты всегда такой чувствительный, малыш, — прошептал с одобрением, пряча в выступающих ключицах улыбку и обжигая их горячим дыханием. — Не сдерживайся сегодня, хочу слышать, насколько тебе хорошо, — Пак обвёл оголённый торс омеги жарким, пристальным взглядом, что показался младшему почти что физической лаской.       Мужчина поменял их местами, укладывая омегу на мягкие подушки, по которым мгновенно рассыпались шелковистые, блестящие в разноцветных огоньках волосы, словно Чонгук самый настоящий ангел, а Пак имел честь лицезреть его сияющий нимб. Чонгук прекрасен, каждый изгиб его тела хотелось запечатлеть, отпечатать в памяти, набить на веках и любоваться вечность. Мужчина ласково целовал каждую маленькую родинку на хрупкой, ходящей ходуном груди, спускаясь к пупку и едва ощутимо прикусывая чувствительное местечко под ним. Чонгук снова высоко простонал, пытаясь уйти от граничащих с болью приятных ощущений. Чимин любовался до неприличия прекрасным и демонически порочным телом, распластавшимся на кровати. Чонгук — просто шедевр совершенства и изъянов.       Расстегнув ширинку и стянув с приподнявшего бёдра омеги штаны вместе с бельём, мужчина подарил ещё один мокрый, смазанный поцелуй выступающей тазовой косточке и ошеломлённый замер принюхиваясь. Посмотрел ошарашенно в глаза любимого, также застывшего в непонимании, и наклонился к паху Чонгука. Втянул полные лёгкие воздуха вперемешку со сладким, притягательным ароматом, который думал больше никогда не учует, и отстранился, даря глупую, счастливую улыбку удивлённому младшему.       — Малыш, ты пахнешь, — Чонгук нахмурился в непонимании и приподнялся на локтях, будто это поможет ему в чем-то разобраться. — Твой запах, — пояснил альфа, снова набирая полную грудь воздуха и блаженно прикрывая глаза, — я его чую.       — Что? — Чонгук глупо заморгал, не сводя широко раскрытых глаз с Чимина и ища в его чертах намёк на шутку. Но не нашёл. Лишь горящий любовью и счастьем взгляд. — Н-но как? Это ведь невозможно… — рассеянно отведя глаза в сторону, недолго подумал, что-то анализируя у себя в голове, а затем снова посмотрел в родные омуты, затмевающие своим ярким светом даже разноцветные огоньки на ёлке, и довольно улыбнулся. — Я же говорил тебе, что прекрасно себя чувствую, — победно заявил, вздёргивая вверх аккуратный, острый подбородок. — Мне лучше, — потянулся мягкой ладонью к лицу Пака, погладил щёку, ощущая под пальцами лёгкую щетину, и слегка надавил на пухлую нижнюю губу большим пальцем, словно проверяя упругость, — правда. Я будто горы могу свернуть, — пружинисто подорвался, садясь на постели в позу лотоса, и поднял руки, сгибая в локтях и напрягая едва заметные бицепсы, — смотри, какой сильный.       Чимин несдержанно расхохотался, разнося по комнате приятный слуху, приглушенный рокот, и легонько ткнул пальцами в напряженные, слегка надутые от усилий щёки омеги. Взгляд мужчины был хмельным и поплывшим, ему было сложно сосредоточиться на чем-либо, так как голову дурманил опьяняющий, почти позабытый запах. Он будоражил всё внутри, заставляя кончики пальцев приятно покалывать от нетерпения, и туманил рассудок похлеще любых запрещённых веществ. Пак попытался сглотнуть тугой, плотный ком, мешающий говорить, подался вперёд, ближе к омеге, и из его горла вырвался глубокий жадный хрип прямо в покрасневшие от несдержанных поцелуев губы:       — Я хочу тебя съесть, детка. Ты же послушный мальчик, верно? — омега весь обратился в слух и подобрался. От огрубевших ноток в родном голосе и потяжелевшего, насыщенного запаха, проникающего в самое существо, ему хотелось скулить, покорно обнажив хрупкую шею, поэтому Чонгук поднял слезливый блаженный взор на старшего, быстро кивая болванчиком. — Вот и хорошо, я так и знал. Ты у меня самый преданный, самый лучший омега на свете, — Чимин снова требовательно впился в искусанную мягкость, будто изголодавшийся зверь.       Так же неожиданно оторвавшись и постаравшись собрать порочные, губительные мысли в кучу, альфа отстранился, а на его лице расцвела жестокая, чувственная улыбка, ещё сильнее распаляющая вспыхнувший в венах Чонгука огонь. Облизав мокрые от общей слюны губы, мужчина низким, пробирающим до костей голосом озвучил своё желание:       — Я так скучал по твоему сладкому, оседающему сахаром на языке вкусу, — Чонгук утонул в Чимине: в почерневших, словно безлунная ночь, глазах, зазывающему, гипнотизирующему голосу и напрочь сбивающих дыхание, нежных касаниях. Его внутренний омега заметался где-то глубоко, словно одичавший, отчаянно желая угодить, быть полезным. Парень уже едва держался, чтобы не расплакаться от переизбытка эмоций, а согревающие, хвалебные слова мужчины только подливали масла в огонь чувств. — Хочу тебя всего вылизать, ты ведь позволишь мне?       Волна возбуждения стремительно росла, грозясь сбить Чонгука с ног и унести в море неги и облегчения, топя в его глубинах. Чимин слез с постели и резкими, нетерпеливыми движениями стянул через голову футболку, являя помутнённому омежьему взору выразительные, перекатывающиеся под загорелой кожей мышцы спины и плеч. Мужчина взял из тумбочки смазку и вернулся на место, укладываясь рядом с Чонгуком и перекидывая длинную, изящную омежью ногу через свой торс, аккуратно подхватив её под коленом. Младший смущённо покраснел от такой открытой позы и не сдержал громкий удивлённый писк, когда альфа подтянул его ближе к груди, удобно размещая свою голову на мягких подушках.       — Подвинься ещё немного назад, малыш, и сядь мне на лицо, — от такой просьбы-приказа Чонгук сильнее задрожал, словно температура в комнате резко упала, хотя внутри него всё больше разрастался яркий вездесущий пожар. Он медленно, малюсенькими шажочками проскользил острыми коленями по простыне, опираясь ладошками о крепкий подтянутый торс альфы. Тот не выдержал и одним резким рывком сократил оставшееся расстояние под очередной смущённый вскрик Чонгука, размещая его пах с розовой, блестящей от слегка выделившейся смазки дырочкой прямо над своим лицом.       От жаркого дыхания, обдающего влажный вход, казалось, даже кожа омеги напряглась, а внизу живота заклубилось удовольствие. Он судорожно выдохнул и попытался расслабиться, когда Чимин раздвинул его бёдра шире, отчего сморщенная кожица неожиданно опустилась ниже, аккурат на призывно высунутый шершавый язык. Он медленно закружил вокруг, оставляя широкий мокрый след, но пока не приближался к самому сокровенному — дразнил, разгоняя нетерпение по разгорячённому телу омеги и заставляя его плаксиво хныкать, прося перестать мучить.       Сжалившись над младшим, Чимин толкнулся на пробу в трепещущую узость, чувствуя на кончике языка позабытый сладкий привкус. Он удовлетворённо закатил глаза и несдержанно рыкнул, снова и снова, как безумный, толкаясь глубже в постепенно раскрывающийся анус. Чонгук не сдержал высокий горловой стон, неосознанно подаваясь навстречу мокрым ласкам, и начал то опускать, то поднимать бёдра в такт настойчивым толчкам. Глубокие, медленные и восхитительно греховные поглаживания языка сводили омегу с ума, заставляя громко стонать, позабыв о стеснении. Чонгук бесстыдно объезжал лицо мужчины, размазывая перемешанную со смазкой слюну по его подбородку и носу. Парень не знал, куда деться от этих чрезмерных ласк, бессильно опадая на напряжённый живот Чимина, а его руки на автомате потянулись к резинке домашних штанов альфы. Он шлёпнул пару раз по крепким накаченным бёдрам, призывая мужчину поднять таз, и рывком стянул одежду вместе с бельём до колен, являя поплывшему взору возбуждённую побагровевшую плоть.       Чимин добавил к языку указательный палец, начиная растягивать тугую дырочку, и его уши поразил звонкий, срывающийся на хрип вскрик, что, словно мёд, тягуче растекся по перепонкам. Ощущения омеги поразил взрыв удовольствия, и он начал быстрее подниматься и опускаться в унисон с чужими движениями: дразнящими и лёгкими. Вместе с тем окольцевал своими длинными тонкими пальцами член альфы, сразу же принимаясь облизывать красную головку. Он полностью отдался во власть дикого желания и, ничего не стыдясь, громко причмокивал, присасываясь к чужому ноющему возбуждению и старательно двигая головой.       — Мхм, какой молодец, — похвалил его альфа, свободной рукой поглаживая мягкую круглую ягодицу. — Такой старательный для меня, — он толкался внутрь уже тремя пальцами, что в купе с похвалой всё больше двигали Чонгука к обрыву.       Тот не прекращал стонать и извиваться на мужчине, до боли закатывая глаза от замаячившего на горизонте долгожданного облегчения. Чимин и сам чувствовал, что близок к краю, поэтому прервался, резко вынимая пальцы из растянутого ануса, и быстро развернул поплывшего омегу, размещая прямо над своим членом.       — Давай, детка, сделай нам обоим приятно, — пока Чонгук опирался ослабевшими руками о сильную грудь, пытаясь удержать хоть какое-то подобие равновесия, Чимин набрал в ладонь приготовленную заранее смазку и распределил по своему болезненно увеличившемуся в размерах возбуждению, тут же приставляя головку ко входу.       Альфа едва переборол желание толкнуться сразу на всю длину и замер, позволяя младшему плавно и безболезненно насадиться до упора. Оба зажмурились до звёзд перед глазами и шумно втянули воздух сквозь плотно сжатые губы. Спустя несколько секунд Чонгук начал ритмично двигаться, наполняя полумрак спальни мелодичными шлепками кожи о кожу. Чимин упёрся пятками в матрас и рефлекторно подался вверх, вбиваясь в податливое тело и углубляя мучительно приятные толчки. Раскалённая спираль жара закручивалась в животе омеги всё сильнее, он кричал и метался на сильном атлетичном теле, впиваясь ногтями в крепкую грудь и полосуя чувствительную кожу. Альфа не обращал на это внимание, лишь неумолимо ускорялся, поддерживающе поглаживая мягкое бедро любимого, что окончательно столкнуло того в пропасть.       Пышные ресницы трепетали, когда Чонгук широко распахнул блестящие глаза, видя перед собой лишь вспышки белого света, и в последний раз громко и надрывно вскрикнул, сильно кончая и пачкая выразительный пресс альфы. Омега распадался на части, восклицая имя Чимина, и тот в ответ хрипло выкрикивал его, так же теряясь в затопивших ощущениях. Их души раскалывались, снова и снова рассыпаясь на осколки от хлынувшего через край наслаждения. Младший всё ещё ощущал крохотные вспышки удовольствия, когда Чимин покидал горячее нутро и удобно укладывал разморённого парня на своей груди. Тот, будто слепой котёнок, тянулся к мягким пухлым губам, сплетаясь с ними в нежном танце. Поцелуй был томным и трепетным, наполнял их сердца уютным теплом и светом.       — Я люблю тебя, — прошептал с улыбкой омега на грани сна.       — Я люблю тебя, — вторил ему Пак, расслабляюще поглаживая хрупкое плечо мгновенно уснувшего парня.       Первая, горькая и печальная слеза предательски катится по щеке Чимина. Он пообещал себе, что сегодня продержится и не будет плакать, ради Чонгука, ради их любви, но не смог. Мужчина не представляет своей жизни дальше, не понимает, как сможет ходить на работу, есть, спать, дышать как раньше. Будто всё нормально, будто всё в порядке. Ничего уже не будет нормально. Чимин не сможет жить без Чонгука: без его широкой кроличьей улыбки, больших сверкающих глаз, окутывающей приятным спокойствием теплоты и доброго сердца.       Утром следующего дня они вместе пошли в душ и под напором горячей воды утопали в нежных трепетных поцелуях. Уставший и осунувшийся после изматывающей ночи Чонгук был уже не таким активным и энергичным, но довольным котом ластился под тёплые прикосновения альфы. Они не отлипали друг от друга весь день, нежились в крепких объятиях друг друга, лёжа на диване и смотря глупые новогодние фильмы. Планировали так же провести завтрашний праздник дома, в компании друг друга. Как в воду глядели.       Вечером Чонгук собирался принять лекарства, но не успел даже подняться с насиженного места, как бессознательно упал обратно. Чимин ещё никогда так не боялся, воспоминания о давнем, почти идентичном событии обрушились на него лавиной, сбивая с ног, но мужчина не позволял себе утонуть в ужасе и панике. Подхватив пугающе лёгкого, словно пёрышко, омегу на руки, он быстро выбежал из дома, на ходу набирая лечащего врача парня. Спустя каких-то двадцать минут Чонгук уже находился в клинике под наблюдением докторов.       Чимин был потерян и словно выброшен куда-то за борт идущего на полном ходу корабля. Он тонул, захлёбывался и отчаянно барахтался, теряя последние силы. Но неожиданно на горизонте замаячила призрачная надежда, за которую альфа ухватился до посинения пальцев, — доктор пригласил его на разговор в свой кабинет.       «Сейчас он скажет, что всё нормально и ничего страшного не произошло. Простое переутомление или что-то в этом роде», — мужчина успокаивал себя как мог, пока шёл по белоснежному, до противного идеальному коридору. Чимин чувствовал, как от напряжения окаменела каждая клеточка его тела, и, словно деревянный солдатик, на негнущихся ногах опустился в предложенное кресло.       Надежда мгновенно растворилась, утонув в безнадёжном отчаянии, как и сам Чимин. Он плохо слышал слова врача, понимал — тем более. В голове эхом отбивались фразы о том, что положение разительно ухудшилось, и теперь счёт идёт не на годы или месяцы, и даже не на недели. Дни, Чонгуку осталось жить считанные дни. Мужчина не понимал, как такое возможно, ведь омега в последнее время чувствовал себя только лучше и бодрее, но доктор Чхве с сожалением сообщил, что так бывает. Тело парня отдало последние силы и теперь будет лишь стремительно угасать. Чимин кивал, будто робот, на автомате, а мыслями был где-то далеко: в другой реальности, где у них то самое, пресловутое «долго и счастливо», где всё правильно и справедливо, где мужчине не приходится задаваться вопросом «почему?» Почему именно Чонгук, его светлый, нежный и невероятный Чонгук? Почему именно они? Это нечестно.       Вернувшись домой, Чимин помог омеге удобно лечь и, будто цепной пёс, сторожил его беспокойный сон до самого утра. Всю ночь он не смыкал глаз, думая и думая обо всём, что произошло за этот год, и в последний его день чувствовал необъяснимую тревогу. Казалось, что нужно только пережить эти сутки, и всё магическим образом изменится. Утром первого января он проснётся с пониманием того, что это был просто ужасный сон, а Чонгук будет мило сопеть ему в шею, пуская по телу будоражащие мурашки. И всё у них будет прекрасно ещё долгие-долгие годы.       За неспокойными мыслями он не заметил, как наступило утро. Омега всё ещё спал, напряжённо сводя свои тёмные брови от боли. Чимину пришлось разбудить его, чтобы помочь принять лекарства, дозу которых значительно увеличили. Когда Чонгук проснулся в следующий раз, бледное солнце, едва пробивающееся через плотные серые облака, находилось уже высоко в небе. Альфа всё так же сидел у его постели, жадно ловя каждую, даже самую малейшую эмоцию на прекрасном, но таком бледном теперь лице. Чонгук слабо улыбнулся ему, отчего уголки его аккуратных губ едва заметно задрожали. Оба делали вид, что ничего не замечают.       — Посмотрим фильм? Как собирались, — от того, как омега старался быть сильным, сердце Чимина конвульсивно сжималось, разнося по телу вместе с кровью адскую боль. Он согласно кивнул и поспешил за ноутбуком, хватая по пути всё, что под руку попадалось: воду, сок, еду и даже любимые сладости младшего. Но Чонгук так ни к чему и не притронулся. Просто не мог в себя ничего запихнуть, чувствуя, что организм откажется переваривать что-либо, брезгливо выталкивая обратно.       Весь день до позднего вечера они провели в постели: омега с закрытыми глазами слушал происходящее на экране, а Чимин напряжённо следил за его тяжело вздымающейся грудью, самозабвенно молясь сам не знал о чём и кому. Когда на улице уже совсем стемнело, а через окно пробивался жёлтый свет уличных фонарей, альфа закрыл ноутбук и убрал его подальше, давая уставшим глазам отдохнуть. Он зажёг кропотливо прикреплённые к потолку гирлянды и их волшебную, по мнению Чонгука, ель. Комната наполнилась мягкими переливами разноцветных бликов, и дышать тут же стало легче. Вдобавок ко всему Пак подключил телефон к аудиосистеме и выбрал спокойный плейлист для атмосферы. Лёг обратно в кровать, аккуратно размещаясь возле омеги, чтобы его не задеть, и, казалось, немного расслабился. Это ведь праздник, всё должно быть хорошо.       — Знаешь, в Академии, на первом же занятии у меня спросили, почему я рисую? — тихо заговорил Чонгук, разглядывая затейливые огоньки, наперегонки бегающие по стенам спальни. — Я долго думал над этим, но никак не мог дать чёткий ответ. Всегда знал, что для меня рисовать, почти как дышать, — что-то настолько важное, что будто само собой разумеющееся, — он медленно поднял ставшую в разы тяжелее руку и плавно перебирал пальцами, отбрасывая причудливые тени на полуприкрытые глаза. — Лишь только недавно я понял, что для меня искусство — это единственный способ оставить след на земле, ведь большую часть своей жизни я был один, никому не нужный и никем не понятый. Я эгоистично хотел, чтобы хоть таким образом кто-то знал, что существовал такой себе парень Чонгук, который любил рисовать и мечтал о признании. А потом я встретил тебя и передумал. Я больше не хочу, чтобы меня помнили, — омега повернулся к Чимину и заглянул в самую глубину его тёмных глаз. — Сейчас я мечтаю о том, чтобы ты забыл меня и не страдал, когда…       — Перестань! — резко прервал младшего альфа, вспарывая хрупкую кожу своим полным обиды и злости взглядом. — Не говори этого, — уже тише попросил, не скрывая нотки мольбы в хриплом голосе. — Не поступай так со мной, пожалуйста, — сжал дрожащие губы в полоску и поднял взгляд к потолку, пытаясь сдержать подступающие слёзы. — Я не готов отпустить тебя, Чонгук. И никогда не буду…       — Но тебе придётся, — мягко продолжил омега, болезненно улыбаясь, и опустил ладонь на крепкую руку Чимина, поддерживающе сжимая его пальцы. — Я люблю тебя, и всегда буду, обещаю, поэтому хочу, чтобы ты был счастлив, — потянулся к лицу мужчины, стирая мокрую дорожку, прочерченную одиноко скатившейся слезой. — Пообещай, что однажды снова будешь жить, пожалуйста. Это всё, чего я прошу, — ласково погладил выразительные, угловатые скулы, крепко удерживая Чимина за голову и не позволяя отвернуться.       — Это слишком много, Чонгук. Ты просишь невозможного, — мужчина накрыл маленькую хрупкую руку, покоящуюся на его щеке, своей и взглядом умолял пожалеть и не заставлять давать такое обещание. Омега остался поразительно непоколебим — этот внутренний стержень всегда восхищал Чимина — и смотрел в ответ твёрдо, без грамма снисхождения. Альфа тяжело выдохнул, не скрывая разочарования, и неоднозначно кивнул.       Чонгука не устроил такой ответ, но он не успел ничего возразить, так как начался обратный отсчёт. Откинувшись обратно на подушку, он нетерпеливо посмотрел в темное небо за окном в ожидании фейерверков, на которые открывался потрясающий вид прямо из их спальни. Этот трудный, нереально ужасный год наконец заканчивался. Наивное облегчение уже маячило где-то совсем близко: протяни руку и коснёшься. Последние секунды они отсчитывали вместе вслух.       — Три, — Чимин отчего-то тихо зашептал, затаив дыхание и так же переводя взгляд на улицу.       — Два, — ещё тише прошептал Чонгук, едва шевеля губами.       — Один.       В бездонной темноте зимнего неба, пролетев жёлтой кометой, загорелись яркие всполохи. Чимин, завороженный этой красотой, на несколько секунд замер, а затем перевёл восторженный взгляд на омегу, ожидая его милых, радостных возгласов, полных детских впечатлений.       Перевёл взгляд и умер.       Чонгук, его впечатлительный и по-доброму наивный Чонгук, неподвижно лежал и молчал. Его блестящие, горящие жизнью глаза неестественно застекленели, направив свой незаинтересованный взор на всё ещё разрывающийся калейдоскоп огней.       — Малыш? — Чимин не хотел верить в то, что видит, взял любимого за неестественно застывшую руку, прикладывая её к своему лицу, как совсем недавно делал сам парень. — Чонгук? — позвал уже громче, пытаясь достучаться. — Малыш, посмотри на меня, — слёзы застилали взор, градом стекая с уголков глаз и разбиваясь о белоснежную футболку на не двигающейся, хрупкой груди. — Нет, нет, детка, пожалуйста… Чонгук, я прошу тебя, посмотри на меня, — голос Чимина срывался, когда он кричал побитым зверем, начав в отчаянии трясти безжизненное тело.       Громкий, нечеловеческий вой наполнил пространство вокруг, и наступила темнота.       Чимин плохо помнит, что было дальше, знает только, что его едва оторвали от стремительно холодеющего тела омеги и вкололи что-то успокоительное, после чего он спал. Спал и видел один и тот же сон, который будет преследовать его до конца жизни. В нём он видит слишком яркие, режущие глаза всполохи, которые никогда не заканчиваются. От них начинает тошнить, хочется отвернуться, уйти, но спрятаться невозможно. И, что хуже всего, они отражаются в стеклянных, кукольных глазах. Глазах того, кого спасти не успел, опоздал. Каждый раз во сне мужчина снова и снова теряет Чонгука. Этот адский круг повторяется из раза в раз, превратив сон в нагоняющую животный ужас пытку. Чимин больше не спит.       Размышления прерывает тихий стук в дверь, и мужчина переводит потерянный взгляд на источник шума. За порогом стоит Юнги — лучший и единственный друг Пака. Он одет в идеально сидящий иссиня-чёрный костюм, который смотрится на нём безупречно. Жаль только, что повод такой. Дождавшись приглашения войти, он в несколько широких шагов сокращает расстояние между ними и останавливается рядом, перед висящим на стене портретом.       — Потрясающе, — несмело начинает Юнги, разглядывая полотно. — У него несомненно был талант. Ты здесь будто настоящий, — искоса смотрит на друга, опасаясь сказать что-то, что больно ковырнёт кровоточащую рану.       — Я? — удивлённо переспрашивает мужчина. — По-моему, это портрет самого Чонгука. В нём он раскрыл не меня, а самого себя. В каждом мазке, каждом контуре и тени я вижу его, вижу, как он порхал над полотном, взмахивая кистью, будто волшебной палочкой, — поломано улыбается, глядя куда-то вглубь себя.       — А я вижу здесь тебя. Его глазами. Такое мог сотворить только поистине любящий человек, — восхищенно произносит, опуская руку на поникшее плечо, и слегка похлопывает, — потому что я вижу тебя таким, каким он видел: улыбчивым, счастливым и ярким.       — Правда? — снова озадаченно хмурится, более внимательно разглядывая портрет. — Ничего не вижу: никаких цветов или бликов — всё чёрно-белое, — Чимин поворачивается к Юнги и разбито, абсолютно повержено добавляет: — Он ушёл, и исчезли краски…