evil prevails

Очередной грохот сотрясает картины, висящие на тонкой бетонной стене, пуская по ней паутину трещин. На ветхие деревянные половицы сыплются куски штукатурки, а люстра, держащаяся на одном несчастном проводе, качается, разнося по разрушающемуся дому громкий скрип. Книги с полки валятся на пол, ваза с совсем недавно принесенными полевыми ромашками разбивается вдребезги, упав под ноги. Дом вот-вот рассыплется, словно карточный. Отец хватает за руку своего десятилетнего сына, держащего за другую руку своего перепуганного и всхлипывающего от страха папу, не медля ни секунды. Они спешно покидают разваливающийся дом, забрав лишь самое необходимое: небольшое сбережение, документы, удостоверяющие личности, заранее приготовленные запасы еды, бутылки с водой и теплую одежду. Они были к этому готовы, они знали, что этот день настанет. Вокруг пыль и дым, огонь и душераздирающие вопли людей, сгорающих заживо. Кто-то в панике убегает, куда глаза глядят, а другие едва передвигаются, держась за стены или опираясь на других людей. Отец рывком подхватывает сына на руки и ускоряет ход, ища выход из этого ада. Он судорожно оглядывается, убеждаясь, что муж не отстает, и двигается дальше, переходя на бег. Кто-то совсем рядом кричит и просит о помощи, застряв под горящими деревянными досками. Мужчина не оглядывается, хотя сердце в груди на миг больно сжимается. Тут больше никому не помочь. Самое важное — семья. Нельзя медлить. Это маленькое поселение, как и многие другие в стране, подверглось постоянным бомбежкам, а в скором времени и полному разрушению. Никто и не вспомнит, когда это началось и в чем была причина. Простые люди не смеют задавать вопросов и лезть в политику, которой нет никакого дела до народа. Адаптировались. Люди привыкли жить, сидя на пороховой бочке, каждую секунду ожидая новой атаки, что унесет новые жизни. И уже неизвестно, от кого ждать удара: от армии или от ее врагов. Единственная цель — быть готовым и выживать. Приглушенный грохот снарядов все еще звучит где-то позади. Воздух наполнен запахом гари и пороха, что въелись в каждую живую и мертвую клетку. Свинцовое небо не дает намека хоть на мельчайший луч солнца. Не вспомнить, когда оно появлялось в последний раз и радовало своим нежным теплом. Мужчина поднимает голову вверх, чуть щурясь, от чего на смуглой коже проявляются многочисленные морщинки, приобретенные с возрастом и пережитым. Всматривается в небо, пытаясь разобрать: тучи или дым. Уже и не отличить. Последний взгляд назад, молчаливое сожаление и прощание с теми, кто погиб, остался погребенным в очередном поселении, стертом с лица земли. А дальше — длинный путь в новую неизвестность. Альфа опускает сына на землю и забирает рюкзак с провизией у мужа, приобняв его за сутулые от бесконечной усталости плечи. Они замедляют шаг — опасность позади. — Чонгук, иди рядом, — просит отец мальчика, что с любопытством озирается вокруг. В его глазах уже даже не читается страх. Только растерянность и легкий шок от непонимания происходящего. Что взрослому, что ребенку, не ясно лишь одно: почему? Они движутся через призрачный городок, где навеки поселилась мертвая тишина. Бесконечные руины покрыты слоем пепла, на скрюченных голых деревьях больше не растет зелень, а в маленьком родничке больше не течет вода. Жизнь угасла, оставив лишь холод и человеческий прах, подобно снегу утепливший серый мир. Чонгук сосредоточенно хмурит брови и пожевывает губу, идя впереди родителей и пиная носком потрепанного кроссовка проржавевшую металлическую банку, подвернувшуюся на пути. Пытаясь заглушить негромкий разговор родителей, он бьет по куску металла сильнее, разнося по пустынной местности эхо, чуждое мертвой пустоте. Слушать напряженные переговоры родителей о дальнейших планах уже надоело. Ничего нового. Чонгук и так все знает. Снова потеряли дом, снова нужно искать новый, снова нужно искать работу, чтобы прокормить семью, и снова нужно просыпаться от малейшего грохота до тех пор, пока и этот дом не уничтожат. Ребенок поджимает губы и пинает банку усерднее, вкладывая в удар все свое недовольство жизнью. Он понимает, что другого выхода нет, что нужно выживать и делать так, как говорит отец, но сколько так будет продолжаться? Все школы, в которых учился Чонгук, были уничтожены. Все друзья, которые появлялись, в скором времени были убиты, либо сбегали с семьями в другие места так же, как и семья Чон. Все искали спасения и о связях забывали мгновенно. Никто и ничто не задерживается надолго. Не в мире, провонявшем смертью. — Чонгук! — не выдерживает отец, отвлекаясь от разговора с супругом и строго смотря на сына. — Хватит, не поднимай шум. Мальчишка виновато опускает голову и молча бредет дальше, проходя мимо полюбившейся банки. — Думаю, мне самому стоит заняться обучением Чонгука, — говорит омега спокойно, наблюдая за сыном, идущим впереди. Тревога почти прошла. Им не впервой сталкиваться с ужасом. Они с ним бок о бок живут и одним воздухом дышат. — Только найдем дом… Чонгук сжимает кулаки, спрятанные в кармане куртки, и тихо вздыхает. Теперь еще и друзей не будет. Только родители. Наверное, и из дома выходить запретят. С каждым новым переездом становится только хуже. Чем ему заниматься весь день дома? Все игрушки остались там, все карандаши и бумага для рисования, которые каким-то чудом сумел найти для него отец, сгорели. Любимый плюшевый зайчонок превратился в пепел, папа запретил идти за ним, в последний момент схватив сына, когда крыша дома начала обваливаться. У Чонгука больше ничего нет. Маленький альфа вскидывает голову и внимательно разглядывает разрушения, в надежде найти что-нибудь, что сможет скрасить его дальнейшее существование. Он отходит чуть дальше от переговаривающихся родителей и пролезает через блоки и разрушенные стены домов. Тихонько кашляет в согнутый локоть и протирает глаза от попавших в них пылинок. Все сгорело. Все разрушено. О том, чтобы найти хоть одну целую книгу, Чонгук и не мечтает. Бумага горит в первую очередь. Внезапно со стороны полуразрушенной церквушки, расположенной через три дома от того, где находится Чонгук, доносится плач. Ребенок замирает, вслушиваясь, чтобы удостовериться в реальности звука. Плач повторяется. Совсем тихий, но слишком громкий даже в глухой тишине. Чонгук, не мешкая, подрывается в сторону церкви, ловко перепрыгивая через обломки и небольшие ямки от снарядов. За спиной слышатся голоса спохватившихся родителей, зовущих сына, но Чонгук и не думает останавливаться. Пробегает через когда-то более или менее уцелевший дом, мельком заметив книжный переплет, торчащий из-под горы обломков. Но книга больше не важна. Где-то здесь, в месте, где люди уже не живут, слышен человеческий плач. Мальчику это куда любопытнее. Наверное, кому-то нужна помощь. Так думается Чонгуку, ловко пролезающему через обломки и игнорирующему крики родителей позади. Разодрав куртку о цепляющиеся деревяшки и гвозди, мальчик, тяжело дыша, наконец добирается до церквушки. Плач на короткое мгновение прекращается, и альфа боится, что опоздал. Он жмурится, судорожно качая головой, и прижимается спиной к стене, шепча безнадежное: «нет, нет, нет». А может, всего лишь показалось, и не было никакого звука? Готовый развернуться и возвратиться к родителям, что наверняка отругают за побег, он вновь слышит стремительно усиливающийся плач. У Чонгука по коже пробегают мурашки. Главный вход в церковь оказывается заваленным огромными досками и обломками крыши, поэтому мальчику приходится влезать через невысокое окно сбоку. Зацепив коленкой торчащее из оконной рамы стекло, Чонгук тихо шипит от вспыхнувшей боли в месте пореза и спрыгивает на деревянные доски в церкви, вглядываясь в полумрак. Кое-где свет пробирается внутрь, освещая путь и разгоняя тьму. Тихий шорох обуви по полу разносится негромким эхом, исчезая где-то в глубине церкви. Чонгук осторожно двигается вперед, периодически задерживая дыхание, боясь наделать шуму и спугнуть человека, что прячется внутри. На пути к алтарю лежат сломанные деревянные скамейки, на которых обычно сидели прихожане. Под ногами разорванные и наполовину уничтоженные огнем копии Библии. Чонгук аккуратно перелезает через скамейки, ощущая, как от каждого движения щиплет раненное колено, но стоически двигается вперед, поджав губы и не давая боли овладеть им. Долгий плач переходит в икание и тихий вой, и Чонгук вновь ускоряется, наплевав на саднящую боль. Впереди, в самой глуби церкви, у алтаря на лестнице лежит вверх ногами позолоченное распятие, покрытое слоем пепла. Чонгук обходит его и замирает, удивленно вытаращив глаза. Под кафедрой сидит годовалый ребенок. Его личико раскраснелось от долгого плача, а по пухленьким щечкам текут бесконечные слезы, впитывающиеся в тонкую грязную рубашонку и штанишки. Он выпучивает на Чонгука большие ореховые глаза, начиная плакать сильнее и тянуть ручки к альфе. К спасению. — Эй, тише, малыш, не плачь, — сразу же реагирует Чонгук мягким голосом, присаживаясь перед ребенком и утирая тыльной стороной ладони слезы с его холодных щечек. Малыш смотрит удивленно, тихонько подрагивая от плача и хлопая глазками. — Все хорошо, иди ко мне, — шепчет мальчик, аккуратно поднимая его и прижимая к себе. — Как ты тут оказался? — спрашивает он, убирая прилипшую русую челку со лба ребенка. Малыш, почувствовав человеческое тепло, начинает успокаиваться. Чонгук усаживает его на уцелевшую скамейку и расстегивает свою куртку, накрывая ею маленькие плечики ребенка и заботливо поглаживая по мягким спутанным волосам. Чонгук и сам не замечает, как улыбка застывает на его лице. Он с интересом разглядывает малыша, не веря происходящему. Ребенок глядит в ответ, дуя пухленькие губки с идеальным контуром и тихонько икая. Своими маленькими кулачками он начинает тереть глазки, зевая и сонно моргая, чем вызывает еще более счастливую и восхищенную улыбку мальчишки. — Какой же ты милый, — хихикает Чонгук, слегка оттягивая пальцами щечку малыша и беря его на руки. — Будешь моим братиком, а? — спрашивает он, улыбаясь и чмокая ребенка в лобик. Тот бурчит в ответ что-то неразборчивое и утыкается лицом в его шею, вызывая у Чонгука очередное умиленное хихиканье. — Кажется, ты не против! Тогда нужно тебе имя придумать… — задумчиво хмурится альфа, инстинктивно поглаживая спинку продрогшего малыша, что уже начал засыпать в надежных теплых руках, утомленный долгим плачем. — Но сначала выберемся. Родители обыскались нас!

***

— Чон Чонгук! — кричит папа в панике и слезах, подбегая к ребенку. Чонгук, чуть прихрамывая, плетется навстречу, что-то сжимая в руках и осторожно перешагивая через обломки. Выбравшись из церкви, он сразу же пошел на крики папы. — Куда ты убежал, малыш? Мы чуть с ума не сошли с твоим отцом! Нельзя же так пугать, Гук-и! С тобой все в порядке? Господи, твоя нога… Он присаживается перед Чонгуком на колени, всхлипывая и нервно осматривая. За его спиной возникает запыхавшийся отец, сжимающий в руке пистолет. Его беспокойный взгляд вдруг меняется, становясь сердитым. — Что это у тебя? — спрашивает он в своем привычном строгом тоне, подходя к семье и кивая на сверток, что бережно сжимает Чонгук. — Это… — Чонгук запинается, прикусывая губу и аккуратно оттягивая капюшон куртки, за которым скрыто личико малыша. Оба родителя цепенеют. — Это Тэхен. Чон Тэхен, — твердо заявляет маленький альфа, засияв счастливой улыбкой и смотря на малыша, проснувшегося от криков обеспокоенного папы. — Теперь он мой братик, — добавляет Чонгук уверенно, поднимая на родителей серьезный, не терпящий возражений взгляд.