Инсомния

Уличные фонари тянущейся линией обрамляют двойную сплошную, по которой они так спешно несутся. Она видит, как в окне медленно исчезают жилые кварталы центра, украшенные гирляндами, цветочными корзинами и ночными свиданиями, и привычный неосязаемый воздух постепенно впитывает табачный дым и запах бензина с придорожных заправок на окраине Хезура. Джулию в последний раз видели в баре на Нил-стрит с большим чемоданом, влажным лицом с подтеками туши и почти разбитым сердцем. Любимица публики и неудавшаяся королева Сагара посвящала бармена в свои проблемы в тайне от матери на протяжении долгих лет. Так говорила Эмма. Она сказала, что искать Джулию стоит либо в витринах бутиков на Брайтон-сквер, либо в «Весёлом Роджере» на периферии светской жизни и желания скончаться в водосточной канаве. Они выдвинулись из дворца в одиннадцатом часу с целью вернуть всё ещё кандидатку на трон в её покои и с четким осознанием, что, если они не сделают этого до звонка старшей из Ардентов, возвращаться будет уже некуда — сложно сказать, куда и кому она засунет замок со всеми его обитателями. Адам паркует автомобиль на стоянке у паба, яркая вывеска которого жжёт сетчатку глаз. Девушка рассматривает через стекло скопившуюся компанию байкеров под старомодной вывеской «Весёлый Роджер», слегка пугаясь их отшельнического вида, и отворачивается, встречаясь со взглядом мужчины в полутьме салона машины. Его карие, темные донельзя глаза поблескивают на фоне опускавшейся на Хезур ночи, и она пугливо тянется к руке Хьюза, невесомо сжимавшей руль. Переплетает пальцы, чувствуя, как расслабляется его кисть, и её миниатюрная ладонь нежной кожей скользит, тонет в его. Когда большой палец его правой руки мерно поглаживает её запястье, Джессика забывает вздохнуть. Она тянется к нему; по мере приближения чувствует, как дыхание Адама сбивается, как больше воздуха он пытается втянуть носом, как вздымается его грудная клетка и как он отпускает её ладонь, резко выходя из машины. Девушка опустошенно хлопает ресницами, следя за тем, как Хьюз опускается на капот, вороша смесь песка и гравия под подошвой ботинок. Она отстегивает ремень безопасности, который Адам игнорировал в любой поездке (даже граничащей с погоней — мотоциклам ведь они не нужны, верно?), и открывает дверь, впуская пропахший горьким ромом и выхлопными газами воздух со стоянки. Она настороженно осматривает кровавые подтеки и пару пустых бутылок на гравии у паба и инстинктивно жмется ближе к Хьюзу. — Что-то случилось? Адам еле слышно усмехается; достает руки из карманов джинсов, опираясь ими на капот мерседеса. Джессика видит его полукривую усмешку и взгляд, блуждающий по закоулкам её сердца. Он то и дело стучит, но никто не отворяет. — С чего ты взяла? — Ты весь день сам не свой. Адам никогда своим не был. Он всегда был посвящен опасности, интригам, скоростной езде и терпкому алкоголю, и принадлежал Адам только наследному принцу и по совместительству лучшему другу. Себе Хьюз никогда не принадлежал. Он знал своё предназначение и никогда не искал себя в чем-то большем — просто не мог потерять. Но слегка заблудился, пока окончательно не понял, что, оказавшись в чаще собственных желаний и принципов, всё же потерялся. Адам осознал, впервые и очень четко осознал, что потерял себя, когда без пяти минут король Сагара сказал лучшему другу, что он намерен сделать новоприбывшую гостью из Америки королевой. Он намерен сделать ее своей. И счёт до предложения шёл на дни. В тот момент Адам потерял всё, что так долго выстраивал в своей беспечной жизни, вместе с этим всем — надежду, единственную покрытую смятением надежду на обретение себя. Он даже дал ей имя — Джессика. Девушка, не боящаяся по-шпионски нырнуть в кусты с сухими ветками, сломать ноготь при выяснении отношений и спокойно спать среди многовековых стен со своей историей, стала его мечтой, которой, по заветам дружбы двух мальчишек с детства, принято делиться. Вот только Джессика стала мечтой Ричарда раньше, ещё в Нью-Йорке, а значит к аргументам в пользу кронпринца можно добавить тот факт, что он заметил её первый. У Адама не было никаких шансов. Он встаёт, медленно и неуверенно, держа взгляд у перевернутой подковы над грустно встречающей у входа дверью в паб. Носком грубых ботинок пинает по невнимательности крупный гравий и пару стеклянных розочек, огибая капот автомобиля, переливающегося неоном от вывески напротив, и Джессика сжимает ледяные фаланги на его запястье с раскидистыми тенями вен, змеей спуская ладонь и переплетая пальцы. Его пульсирующие страстью янтарные радужки плывут — смыкаются в зрачке, почти сливаясь с ним; Джессика видит отражение себя с перепуганным взглядом и парой выбившихся прядей из прически. Перед собой она отмечает застилающие пеленой запала глаза, трёхдневную ухоженную щетину и потрескавшиеся бледно-розовые губы, переведя взгляд на которые она инстинктивно облизывает свои. Поздно понимает, что подает сигнал призыва к действию, когда он одним рывком припечатывает её к двери мерседеса и борется с желанием не оказаться на заднем сидении, сжимающим Джессику в своих чертовски горячих руках. Она тянется к нему, как тремя минутами ранее, слегка вытягиваясь под его статностью и напором, отсчитывает шесть ударов сердца ладонью на его груди и ползёт вверх, обвивая шею обеими руками. Голова неконтролируемо отклоняется слегка влево; девушке кажется, что Адам её сдует — настолько сильно он пытается перевести дыхание от зрительного контакта и плавящих воздух оставшихся миллиметров между ними. Хьюз держит в памяти все те дни, когда не мог обладать ей, и секунда кажется ему убийственно большим временным промежутком, когда она прижата им и не может — а главное не хочет — никуда бежать; он целует. Он жадно сминает её губы, не в силах терять миллисекунды на нежности; фаланги мертвой хваткой впиваются в её талию до рассветных пятен на бледной коже, притягивая к себе ближе, и вжимает хрупкое тело в своё. Джессика выгибается и рвёт последние остатки самообладания, путает пальцы в его волосах, оттягивая их от поступающей в районе бёдер приятной ноющей боли. Дышит через раз, еле успевая вдохнуть поглубже между поцелуями, и царапается о щетину в тысячный раз, когда Адам, проталкивая ей язык в рот, желает её всю. Само собой, не здесь. Само собой, не сейчас. И скорее всего не в этой жизни. Его поцелуи становятся не такими пылкими, прикосновения — не такими крепкими; желание в нём медленно угасает и тлеющим пеплом развевается по ветру, когда он всё же осознает. Он нехотя отрывается, пальцами въедаясь ей в район межрёберья, и смотрит с неподдельным интересом, как робко она поднимает веки и прикусывает припухшую от смущения и его варварских нападок губу. Адам касается её щеки, улыбаясь, как податливо она жмется навстречу его теплой руке, заправляет блондинистую прядь за ухо и больше не держит в себе: — Если мы не остановимся сейчас, после будет сложнее это сделать. Точнее сказать — невозможно. Розовые губы с остатками вишневого блеска сгибаются в смятении, взгляд подрагивающе скачет по его лицу, не зная, за что зацепиться, и внутри девушки медленно расцветает иссохшая флорибунта, отравленными шипами обвивая сердце. — Пойдем, нам нужно найти Джулию. Хьюз обхватывает её запястье нежно, ведя за собой безвольной куклой, пока порванные нити тащатся следом, изваливаясь в бензиновой луже и помойной яме из стремлений и иллюзий. Джулию застают лепечущей у бара с бокалом портвейна и широко открытыми от удивления хмельными глазами. Надежда остаться незамеченной становится осколками битых иллюзий под её красными маноло бланик.

звёздочки

Ветер, заглядывающий в комнату Адама, не гонит мысли прочь — всё больше их путает. Красные нити судьбы переплетаются с жёлтыми, впивающимися в кожу острием предательства, а где-то там начинает развязываться синий клубок смирения, отражаясь покорностью и разбавляя в его сознании и без того рассеянные дороги перепутья. Он заносит руки за голову, просовывая их между перьевой подушкой и клубком тяжёлых мыслей, и наблюдает за тем, как неторопливо покачивается шёлковый тюль от порывов северо-западного, и с неподдельным интересом его разглядывает люминесцентная луна. В комнате пахнет старым дубом, мозглостью и пионами, высаженными под окном пару дней назад, — весна так и норовила прокрасться в его спусковой рычаг эмоций, чтобы заставить почувствовать. Сложно чувствовать тому, кто продал сердце за ненадобностью. Среди привычного запаха канзасских пионов он ловит шипровые нотки и усмехается — мысли о ней пахнут так же, как и она сама. Будто Джессика — ходячий флакон уверенности, стойкости и влекущей сексуальности с тянущимся флёром ветивера и пачули. Её присутствие ощущается везде, сочится через трещины многовекового замка и создаёт вокруг него стойкую пелену зависимости. Ставшая частью королевского двора, она запечатлела себя во всём и всех: утреннее чаепитие в беседке сада уже не было бы таким привычным и таким желанным ритуалом его дня. К слову, Адам ненавидит чай, всегда маскируя виски в фарфоровой чашке под цейлонский канди, но никогда не отказывает Джессике в чайной церемонии и непринужденной беседе в полдесятого утра. Он не готов прогуливаться по саду, зная, что не увидит её. Что в причудливой тени восточной туи не будет сидеть она, в ситцевом платье, и что-то неустанно доказывать Эмме, одним своим видом источая правоту. Беззаботно болтая ногами, свисавшими с моста за оранжереей, Джессика запечатлела свой образ в сознании мужчины, оставалась в его мыслях на весь остаток дня и даже немного наутро, и когда её гештальт, казалось, растворялся мыслями о работе, она заполняла его вновь, случайно оказываясь заинтересованной в беседе с Альвой в трёх метрах от двери его спальни. Девушка не покидала его мысли с самого первого дня, когда предстала перед ним заплаканной и опустошенной в центре главной площади Хезура, держа одной рукой поникшую голову, другой — уцелевшие от пронырливого мальчишки ноутбук и документы. И он, рыцарь без доспехов, но с некорыстными побуждениями, оценивающим взглядом и приторно-бархатным голосом взглянул ей в глаза, всё там же, на центральной площади у действующего фонтана и пары бродячих музыкантов, понял, что он в жизни так не ошибался. Что, глядя через прорванную дамбу топивших её грусти и обречённости, она смотрит на него из-под опущенных склеившихся влагой ресниц и источает стойкостью внутреннее состояние, которая несла в себе по жизни. Волевая и обескураженная от пережитых за пару секунд бурлящих эмоций, она была заточена в тело хрупкого творения ренессанса, скрытого от сторонних глаз скульптором, ревностно борющимся за право быть единственным, кому её дозволено видеть. В тот момент, когда время буквально замерло вместе с сердечным ритмом, Адам понял, что он — единственный, кто готов узреть треснувшее от переизбытка чувств тело и буквально склеить его по кусочкам, если потребуется, потому что никто не заслуживает погибать нутром в преддверии Дня летнего Солнцестояния на глазах у Адама Хьюза. Он в судьбу не верил — эта коварная ведьма всегда заставляла плясать людей под свою дудку; а Адам связал ноги, обернув бечевку вокруг лодыжек, и закрепил шестью узлами и розовым бантиком, чтоб наверняка не пуститься безвольно в пляс. Но за бантик потянули, а узлы стали развязываться один за другим — конец веревки судьбоносно оказался в руках у Джессики. Как там говорится — «нить судьбы»? В тот момент у Адама не было причин не верить ведьме из сказок со счастливым концом. И тут же это стало фатальным — тот вечер, запечатленный в образе нью-йоркской студентки, покорившей сердце сагарского принца, предстал перед ним наяву. Вот, как выглядели воспоминания Ричарда последние месяцы. Вот, как выглядела строгость и страсть, держащая его ладонь под звездным небом и его отражением в водной глади Верхней бухты. Вот, кому были посвящены мысли, отданные ночной прохладе, излюбленной беседке и паре исписанных стопок бумаги. Сейчас она здесь, с ним. Его прописные дифирамбы ожили, и он больше не терзал себя мыслями об ориентировках на девушку, потерянную в толпе на одном из мостов американского мегаполиса в самый романтичный момент его жизни. Теперь же… Кто такой Адам, чтобы осуждать Джессику за выбор, отданный роскоши, дворцовым интригам и паре голубых глаз. Ричард может дать девушке больше, чем мог бы дать Адам, даже если бы он положил к её ногам весь мир. И Джессике, откровенно, фамильное кольцо сагарской королевы на безымянном пальце идёт больше, чем любой брюлик, предложенный лучшими ювелирами в мире, с бьющимся сердцем Хьюза вместо рубина. Луна с её амиантовым свечением всё так же источает тоску, глядя на него томно и печально, и Адам прикрывает глаза, надеясь так же легко найти выключатель мыслей. Он словно проваливается в себя, медленно оседая в шелковых волнах, и слышит, как с ритмом его сердцебиения сливается сторонний звук. Он открывает глаза. Побелка потолка отблёскивает лунным светом, и своевольная мебельная тень складывается в тёмную дорожку, ведущую от изголовья его кровати к деревянной двери. Мужчина прислушивается — слабый, еле различимый шорох он успевает услышать прежде, чем он вовсе затихает, а после появляется ещё один слабый стук, исходящий откуда-то из коридора. Он выскальзывает из постели, прищуриваясь и почти не различая обстановку в комнате. Распахивает дверь настежь, рассматривая ночного гостя, и внезапно клавиша его мыслей переходит в режим включения. Взгляд застывает на ней, облаченной в одно исподнее и накинутый поверх шёлковый халат, отмеченный проницательной оторопью мужчины и въедающейся прохладой. — Джессика? — взгляд невольно скользит по её сорочке, оставаясь на неприкрытом участке сияющей криолитом кожи. — Ты почему не спишь? — А ты? Она делает шаг в его сторону, заставляя Хьюза отойти назад, — они оба оказываются в полумраке комнаты, освещённые желанием неизвестного и дымчатым месяцем, застрявшем в раскидистых кронах. Девушка почти сливается с интерьером комнаты — её выдают лишь горящие глаза, и дыхание Адама начинается сбиваться, требуя больших усилий для самоконтроля. Её переливающаяся алмазными сиянием кожа, её запах, дающий начало его тревожно-безумным мыслям, её просвечивающее соски сквозь белое неглиже и караминовые губы, в которые ему впиться — дело одной миллисекунды и сотни извинений после. Но стоит ли это секундное вожделение вековых терзаний? Определенно. — Джессика, — выдыхает перекрученный со страстью углекислый газ и тянет носом пачули, благоухающий с её тела. — Я тебя прошу, уходи. На его лице отточенная годами смиренность и ходящие желваки под высеченными острием карбида скулами. Взгляд, брошенный ей как обглоданную желанием кость, перед тем как отвернуться, она ловит и не ранится — напротив, размазывает горячность на кончиках пальцев по его широким плечам. Луна ему усмехается завидно и растерянно; мужчина чувствует, как смесь пачули и нестерпимого вожделения укутывают его в свои бархатные своевольные сети. Джессика ощущает, как под подушечками пальцев напрягаются мышцы его спины; он словно перестает дышать. Не двигается, сглатывая напряжено и слабо, пока она вычерчивает ноготками идиллию их будущей семейной жизни (подальше от дворца и его поглощающей светской жизни). — Адам, — она тянет паузу, подобно ему, и ждёт, пока выгорит фитиль его выдержки, — прекрати уходить и оставлять меня одну с мыслями о… нас. Скользит рукой по его раскаленному телу, добиваясь температуры плавления принципов своим дыханием. Обводит ножные шрамы, исполосовавшие всю спину (ножи туда ему вставляли не только в метафоричном смысле), и хватает ртом воздух, прежде чем он успевает развернуться и грубо вцепиться в запястье её руки, которая до этого находилась на одном из шрамов, гордо вырисовывавшимся под остью лопаток в доказательство преданности своей работе и всё ещё живому (благодаря Хьюзу) кронпринцу. Джессика наивно-испуганно хлопает глазами, отражая оторопь во взгляде: действия мужчины ей становятся ещё более неразборчивыми, и, если бы она знала, где достать руководство по пользованию Адама Хьюза, она бы прочла его вместе с предисловием и оглавлением. Он дышит тяжело, Джессика это замечает. Ещё она замечает траекторию его взгляда, скачущего от её пылающих вожделением глаз до манящих разодрать до крови от нетерпенья губ со сладкой посыпкой из карамина и горьких последствий. Одной полукривой улыбки хватило Джессике, чтобы приготовиться втянуть побольше воздуха ртом, потому что его предвещало не хватать. Одним резким шагом он оказался в плену одержимости ей с условием полного обладания. Хотя бы на одну ночь. И время пошло. Она давно перестала считать Адама своим другом. Он был её спасителем с самого первого дня в Сагаре, ей бы очень хотелось, до дрожи в теле хотелось, чтобы он им и оставался. Мужчина подтягивает её ближе, так, что голова девушки остаётся безвольно висеть, пока всё тело вжато в него и плавится от пылающего вихря чувств. Джессика хватается за его шею, запуская руки в волосы и держась за них, как за последнюю возможность что-то чувствовать. А чувствует она в этот момент, каждой фиброй души, абсолютно всё. Чувствует, как судорожно бьётся его сжатое в тисках страсти сердце, как в нем закипает ярость, когда она как бы невзначай поддается вперёд, бедром задевая его пах, и слышит шипение, слышит, как гулко хрустят кости, когда он вколачивает её в стену впереди себя. Многовековые плиты каменным холодом дышат сквозь пальцы его руки, пока второй он очерчивает изгибы женского тела, останавливая ладонь на грудной клетке у самого основания её шеи. Адам рассыпает багровую палитру по её ключицам, остервенело целуя каждый миллиметр кожи, пока обмякшее тело в его руках не начинает ветхо склоняться и оседать разбитым антиквариатом под ноги. Мужчина проводит ладонью по её бедру. Чувствует, как скользят пальцы по её идеальной коже, как идеально она дышит, как идеально стонет, позволяя углублять поцелуй. Пальцами впивается ей почти под ягодицами, подталкивая податливое тело на себя, хватает в прыжке и ухмыляется, как она подтягивается, скрещивая ноги у него на бёдрах. Стягивает лямки неглиже с её тонких плеч, наблюдая, как медленно и завораживающе сползает шелковая материя и открывает вид на то, что в красочных подробностях снилось ему которую ночь подряд. Наяву она была совершенно прекрасна. Адам целует её в ложбинку, интригующе с каждым поцелуем спускаясь ниже, и еле успевает контролировать извивающееся от ласк тело девушки, ловя его на пути к открытому порталу эйфории. Он, слабо сдерживая накрывающее его возбуждение, сжимает в зубах её сосок, тут же извиняясь за порывы нетерпения одним движением языка — Джессике приходится простить его, обхватывая лицо ладонями и увлекая поцелуем. Она натужно-крепко сжимает ноги, выгибаясь, трётся промежностью о него, и ловит на себе взгляд пары хищных глаз с читающимся задором. Он изгибает бровь, медленно приподнимая кончики губ в нескрывающей хитрости улыбке. Медленно тянется к её лицу, не прерывая зрительного контакта, и вместо запоздалого желанного поцелуя Джессика получает прикосновение большого пальца, обводящего контуры её губ и заставляющего вобрать его в себя. Девушка хитро прищуривается, дотрагиваясь языком до фаланги и прикусывая его острыми зубами. Адам почти замирает, когда чувствует, как быстро палец становится влажным от её стараний, и проводит им по губам, стирая остатки вишневого блеска. Джессика улыбается. Она победно взмывает кончиками губ вверх, и ловит его нефритовые излучения в свои запредельно расширившиеся зрачки, и забывает, как дышать, когда Адам, не желая проигрывать в этой маленькой игре без правил, кладёт два пальца себе в рот, не прекращая наблюдать за её реакцией. Выжидающе, он перемещает влажные фаланги вниз, и девушка невольно начинает изнеможённо протыкать его плечи короткими ноготками, когда ощущает столь желанное прикосновение к тому, что так долго находилось под запретом. Она закатывает от накаляющего наслаждения глаза и кусает его за плечо, ощущая слегка солоноватый привкус во рту, когда два горячих пальца проникают в неё, набирая темп. Джессика ищет в архивах всей её текущей жизни чувства, лучшего чем эти мгновения, и не находит; Адам целует её в чувствительное место за мочкой уха, и девушка убеждается в этом ещё раз. Она царапается выпирающими лопатками о стены, скользя по ним вверх-вниз, пока Хьюз двигает в ней пальцами, резко сбавляя темп и набирая его под её недовольным, но всё ещё жутко возбуждающим стоном. И стоит ему только провести большим пальцем по клитору, как из глаз Джессики начинают сыпаться миллионы искр, оседающих довольным возгласом на его глазах. Он размазывает прозрачную причину её удовлетворения по внутренней стороне бедра и фалангами впивается в ягодицы. Хватает её крепче, заставляя всем телом оказаться на нём, и в три резких шага опрокидывает на кровать; она оказывается в мягком комке постели, окруженная воздушным одеялом и его крепкими руками. Секундная стрелка настенных часов считает поцелуи на её теле, пока Адам прочерчивает влажную дорожку языком до точки невозврата. Он подминает её под себя все больше, и податливое тело с отлучившимся куда-то разумом слушается его невербальных приказов словно пластилин. Мужчина окончательно стягивает с неё смятый шелк, некогда служивший отличной сорочкой до его варварских прелюдий, и нависает сверху, расположив руки по обе стороны от блондинистой макушки. Рассыпанные веером волосы, припухлые от поцелуев губы, застывшее вожделение в широко открытых глазах. Все отклики её тела говорили ему о том, что не один он ждал этого момента наяву, смотря двадцать четыре порнокадра в секунду на повторе глубокой ночью у себя в сознании. Он отражается в её застывших в безумии тёмных зрачках среди тысяч звезд, которые срываются с неба, неся в себе самые заветные желания. Он смотрит ей в глаза, будто точно убеждается в трезвости её разума на этот момент, и входит. Голова Джессики воздымается, она хватается за его плечи. Он целует, чтобы притупить её чувства, но то, с какой силой она оставляет на его спине красные полосы, доносит до Адама, что это слабо помогает. Он наращивает темп, пока она неровно-прерывисто дышит, комкает простынь под собой и глухо кричит. Ей уже определенно нравится то, что происходит с ней в этот промежуток жизни и конкретно сейчас, она закидывает ноги на его бедра, чтобы чувствовать глубже, ловит темп и двигается навстречу. Он не может оторваться от такого зрелища, она завораживающе закусывает губу, выгибается, изнывает от желания и приходящего оргазма. Он целует её в шею, кусает за нежную кожу, осыпает поцелуями (оставляет в подарок багровое ожерелье из поцелуев — варварские метки). Он слышит её сбивчивое дыхание и своё имя в шепоте, понимает, что всего пара секунд — и они сольются воедино. Адам чувствует, как плотно Джес обхватывает ногами его поясницу, как она начинает ловить мандраж, и он успевает заткнуть её поцелуем, прежде чем она кончит. Его тяжелое дыхание в районе уха заглушает звук фейерверков в голове, разлетающимися искрами оседая по всему телу. Настолько красочной картинка её жизни была только… никогда. В этот момент ей казалось, что она стоит на краю мира, готовая прыгнуть за новыми ощущениями, подобно тем, что она испытала в постели с Адамом — с мужчиной, который держал марку надежности и статности, рядом с которым она не чувствовала себя одинокой брошенкой прямо из-под венца. Эта мысль закрепилась в её голове, когда Адам, сладко поцеловав её в висок, обнял со спины, крепко прижав к себе с намерением не отпускать больше никогда.

звёздочки

Адам просыпается от холода. Ранее утро никогда не отличалось дружелюбием, по крайней мере до рассветного солнца, переливающегося красками в чашке утреннего американо на открытой террасе. Скомканное одеяло небрежно покоится в его ногах, вторая половина кровати выглядит нетронутой и остывшей, а подушка пахнет воскресным утром, но никак не ей. Адам привстает, осматривается. Никаких следов беспокойной ночи — разве что эротический кошмар, заставивший его раздеться догола и отбросить рассудок вместе с одеялом. Никаких следов её пребывания. Если это действительно так, если всё то, что он испытал ночью, был очередной сон, он готов застрелиться собственным табельным. Адам одевается, поглядывая на часы — без пятнадцати восемь, и он, словно ранняя пташка, готов начать день. И хотелось бы начать его с улыбки девушки, которая вчера стонала его имя, а сегодня бесследно сбежала, оставив обнимать подушку вместо себя. Адам перебирает мысли на пути к гостевому крылу. И вот, стоя перед её дверью, он не может придумать ничего лучше, чем просто улыбнуться своей коронной мимикой и пригласить её позавтракать вместе, обсуждая статус их отношений. Он давно так не переживал, стуча в дверь девичьей комнаты. Обычно он входил внутрь через окно, или двери комнаты были всегда отворены обитательницами, потому что Адам не может быть нежеланным гостем. Он чувствовал себя подростком, мальчишкой в пубертате, хотевшим признаться однокласснице в своих чувствах. Однако перед ним всё та же потрёпанная годами деревянная дверь, а не девушка, от одной мысли о которой скрипуче отворяется дверь в клетке его живота, выпуская приятно щекотавших органы бабочек. Пора провести расследование, в котором он выступал в главной роли. — Никаких улик на месте удовлетворения, возможно, стоит поискать свидетелей, которые могли что-то видеть или… слышать? Надеюсь, что стены в замке не такие тонкие. Два дежурящих стражника, переглянувшись друг с другом, неофициально пожимают плечами, уверяя, что вчера ночью они застали лишь кухарку, в полудрёме прогуливавшуюся за кувшином воды. Совершенно невзрачно промелькивает идея забраться к ней через окно, но он останавливает себя на мысли. Было странным не то, что он подумал забраться в чужую пустую комнату через окно, а то, что Джессика в такую рань была где-то дальше собственной постели. Каждое утро он примерял на себя роль будильника девушки, но начиная со вчерашнего вечера весь график с её участием у королевского телохранителя как-то сбивался. Зеленые пейзажи сада ему до боли знакомы в вечерних прогулках с девушкой, которая слишком сильно любила запах бруклинской магнолии. В тот миг он еле сдержался, чтобы не вырвать дерево с корнем в заманчивой идее собрать ей букет. — Адам! — он чуть ли не подпрыгивает на месте, поворачиваясь в сторону друга, окликнувшего его в третий раз. — Привет, говорю! О чем задумался? — Да есть одно… Не видел Эмму? — Десять минут назад видел её у оранжереи. А зачем она тебе? Ответом оказываются лишь отдаляющиеся быстрые шаги, выстукивающие несдерживаемое негодование толстой подошвой грубых ботинок. Эмма, силуэт пёстрого платья которой он отчетливо видит запутанным среди бутонов английских кустовых роз, источает требование не тревожить покой девушки, уединившийся с бульварным романом в мягком переплете кресла в самой отдаленной части призамковых владений, которые изредка удостаивают честью присутствия лишь пара местных садовников. И он, прекрасно понимая желание девушки спрятаться от светской придворной жизни, не приблизился к ней, повесив на дверь оранжереи табличку «не беспокоить», если бы не мучавший его всё утро вопрос: — Эмма, ты не видела Джессику? Блондинка подпрыгивает на плетёной мебели, которую она так удачно примостила в тени раскидистой глицинии, секундно застревает взглядом между строк самой интересной сцены всей книги и испуганно выглядывает через колючие ветви любимых королевских роз. — Нет. А разве она не в постели в такое время? Вопрос в чьей. — Понял, спасибо. — Адам! — она резко захлопывает книгу, вздергиваясь от неожиданно громкого звука. — Что-то случилось? В ответ лишь ускользающий в ветвях зелени силуэт, спешно скрывающийся в непроглядном пейзаже сада.

звёздочки

Удобно высаженное несколько веков назад основателями Сагара дерево у её окон ветвями заманчиво тянется внутрь замка, словно к солнцу, которого ему так не хватает. Адам привычно цепляется в прыжке за одну из широких ветвей дуба, ведущей к окнам опочивальни девушки, в существовании которой у него появились сомнения. Этой ночью он словно был с суккубом, изящество которого ещё больше увлекло его в свою игру, правил которой Хьюзу не выдали. Он озадаченно вглядывается в стекло, игнорируя отблёскивающее солнце, и прислоняет две ладони, всматриваясь внутрь комнаты. Помимо мирно спящего питомца на лежаке у кровати, ему не отзывается ни единая душа, и Хьюз разочарованно вздыхает. В моменте, убирая одну из сухих веток, оставивших небольшой след порицания на его лице, его посещает мысль, что было бы неплохо найти то самое неглиже, в котором он видел её в своих недоказанных снах. Не для того, о чём в первую очередь подумал Адам, а чтобы убедиться в его существовании — настолько эротическое белье могло лишь присниться. Он по-супергеройски спрыгивает с дерева, отряхивает одежду и остатки порочных мыслей и обдумывает, где продолжать поиски затерявшейся подруги. Пространство вокруг приятно отдаёт ностальгией с выверенной отрадой, а в носоглотке комом оседает пачули. Растворяя взгляд в каменной кладке к пруду, он неспешно глотает воздух, прокручивая про себя слова, от которых ему бы очень хотелось освободиться, сказав их вслух прямому адресату. И вымощенная дорожка к благим намерениям предоставляет ему такую возможность: взгляд, по-прежнему рассеянный и беглый, застревает в размазанном в пейзаже белом платье, которое кажется ему чертовски знакомым. Режим охотника включается мгновенно: его глаза, заостренные на объекте, его ноздри, расширившиеся от подскочившего адреналина, и ноги, несущие его к арочному мосту, на котором образ, с которого он не спускал глаз, исчезает. Хьюз растерянно вздымает брови и останавливается, тормозя о стыки камней и молясь внезапной слепоте больше, чем её очередному бесследному исчезновению. На сухой земле не остаётся никаких отпечатков, подтверждающих, что Адам Хьюз не сошёл с ума, и лебеди, ежедневно слоняющиеся из угла в угол водоёма, не могут стать его свидетелями. Он приседает, переваливаясь через перекладину перил, и грозно смотрит на птицу, лениво фланирующую вокруг самки, которая и так принадлежала ему. Адам иронично хмыкает.

звёздочки

Алкоголь в его голове закипает потоком бурлящих мыслей, хранившихся повреждённым файлом в его черепной коробке. Некоторая информация, содержащая в себе ценные сведения, была ему жизненно необходима, пока вредоносный файл «Джессика» не утроил кавардак. — Клек, сделай мне оставшееся to go. Он громко роняет руку с опоясывавшее запястье металлическим браслетом, и пару смятых купюр номиналом с двумя нулями падают за бар. — Я не хо… Я всё исправлю… — он перегибается через бар, отталкиваясь ногами о воздух и сбивая локтем пару пустых шейкеров, которые парень с золотистой гравировкой «Клек» на бейджике схватывает на лету, спасая бар от ненужного внимания в их сторону. Он любезно протягивает через бар крафтовый пакет с торчащей из него бутылкой бурбона и улыбается постоянному гостю неофициально заботливо. — Лучший! — эмоционально расплывается в улыбке, шурша рукой в левом кармане. — Это тебе, только всё не трать сразу, — грозит пальцем в его сторону, поднимая настроение заскучавшимся зевакам. — И не трать их на алкоголь! А то будешь… — бросает напоследок, выкрикивая через плечо в зал без точного адресата, — как я. Бармен улыбается стоящему позади него в три ряда алкоголю, пока Адам грустно провожает полный бар гостей и напоследок мнимо улыбается своему отражению в стекле входной двери, ровно выходя в прохладу, обвивающей его потоком трезвости. Адам съёживается, затягивая концы незастёгнутой кожаной куртки в стороны, и непроизвольно тянется к спиртному — единственному способному согреть его в эту ночь. Скомканный бумажный пакет остаётся в мусорном ведре, ласково зажатый парой пустых бутылок от пронырливого ветра, и дубовая пробка с характерным звуком покидает горло сосуда, высвобождая тонкую ароматику словно джина из бутылки. Телефон неприятно дребезжит в кармане, и Хьюз морщится, грустно расставаясь с зажатым губами бурбоном. На экране высвечивается нечитаемое количество пропущенных звонков от Ричарда и один… от нее. В череде вспыхивающих смс он успевает глазами словить лишь одно: «Мы беспокоимся. Где ты?». Громко звучащее «мы» врезается в его голову острым утверждением, и он бредёт на северо-восток по украшенному скверу, ведущему к чёрным воротам в замок. Охрана пугливо дёргается в его сторону, пока загадочная тень не выходит на желтый фонарный свет, отблескивая не менее загадочным выражением лица. — С такой хорошей реакцией я искренне желаю тебе детей, Трэв, — он хлопает его по плечу, медленно огибая вытянувшуюся струной фигуру солдата, и протягивает недопитый бурбон, маняще позвякивающий уязвимостью на дне бутылки. — Вольно. Ноги послушно ведут его в правое крыло, и он только и представляет лицо Ричарда, натужно вытянувшееся в гримасе ужаса и удивления одновременно. Это выражение лица Ричард репетировал каждую загульную ночь Хьюза. В отблеске его черных зрачков загорается что-то желаннее яркой звезды с иссинего небосклона. И он, как мотылёк на пламя, на тонких крыльях любопытства сворачивает к окнам левого гостевого крыла, в одном из которых маняще загорается ночной светильник. Ветер, как истинный почитатель сюжетов из дамских романов, подбрасывает его вверх, пока ветви ласково обнимают его руки, утягивая внутрь кроны шпионского дуба. Он медленно ступает по толстому суку, прячась в оттененных лунным светом зеленых листьях, и с интересом наблюдает за тем, как стройная тень танцует от отблеска ночной свечи. То самое, до боли знакомое белое платье струится вниз и растворяется в темноте, оголяя бледное тонкое тело, криолитом отражаясь в его зрачках. Он кусает губу, как когда-то кусал её невинно выпирающие ключицы. И хрупкие плечи. И нежную шею. И… Он тянется вперёд, прижимаясь к толстой ветви всем телом и обвивая её, словно змей, искушённо подглядывающий за своей добычей, упорхнувшей из поля его видимости. С каждым сантиметром становясь ближе к окну мысль остаться незамеченным медленно оседала ветхой ветвью, сухо надломившейся в тишине ночной прохлады. Её тень останавливается вслед за Джессикой, и она секундно прислушивается, затаившись в лунном свете, пока тело вновь не начинает плавно слушаться ритма поющего терзаниями сердца. Она улыбается своему отражению в зеркале, пока взгляд скользит вместе с кончиками пальцев, оставляющих тропинку откровения вдоль всего тела. Он нервно сглатывает, чувствуя себя вуайеристом, но не может оторваться. И пока два поблёскивающих снаружи огонька маскируются моргающими звездами, Джессика, упрямо наблюдая за слегка изменённым пейзажем из окна через отражение, строптиво заносит руки назад к застёжке бюстгальтера. Он встречается с её взглядом в отражении и замирает, стараясь не расшатывать листья неконтролируемым дыханием, вихрем кружащих над головой. Адам щипает себя за бок, настолько он не готов верить, что это все наяву. И наяву его варварские метки в оттенках космоса, равномерно распределённые по всему её телу. Белое кружево медленно сползает с груди, цепляясь за острые от накала страстей соски, и падает к ногам девушки, где бы хотелось оказаться Адаму. Пальцами она очерчивает свои ягодицы, упругость которых воспоминаниями всплывает перед его глазами, и ветер бережно стряхивает мысли, позволяя записать новую серию. Она спесиво смотрит в одну точку в зеркале, отражение которой выводит прямо к нему, и Адам больше не держится — он вздёргивается, цепляясь ногой за соседнюю ветвь. Она хрупко отзывается под безрассудством и его весом, предательски трескаясь у основания ствола нарочито громко. Ветер так и не успевает перелистнуть страницу полюбившегося романа, оставив его на строках о том, как взмыли её белокурые волосы в воздухе, когда она испуганно повернула голову к окну. Адам мечтал увидеть её светлую макушку не при таких обстоятельствах, но с ракурса распластанного на земле тела его улыбка от выглянувшего в окно беспокойства в её обличии стала ещё шире. — Чёрт тебя дери, Хьюз! — бросает она, мигом скрываясь с фона неба, на котором выглядела ещё более сказочно среди звёзд на второстепенном плане. Слова медленно струятся вниз, словно лист в осенних красках, раскачиваясь на волнах порывистого ветра, и земля громко отдаётся ритмичным постукиванием пары ног в армейских ботинках. — Полковник! Полковник Хьюз, Вы в порядке? После затянувшегося моргания он видит перед собой две пары глаз в гримасе ужаса и улыбается, словно Чеширский кот, перед тем как отключиться.

звёздочки

— И постельный режим не менее двух суток, — строго заключает мужчина в белом халате, сильно опоясывавшем его фигуру. — Ему вообще повезло. Судя по той позе, в которой его нашли, во всем Сагаре не нашлось бы бинтов, чтобы его склеить. А звёздочки в его голове больше от алкоголя, чем от сотрясения. Он заранее себя обезболил, — доктор захватывает свой медицинский сундук, напоследок бросая: — И никаких резких движений! Ричард услужливо кланяется Эмме, горько выдыхая в комнату, и следует за доктором, всё бормочащем напоследок. Эмма утешительно улыбается фигуре в кровати одним краешком губ, тут же закатывая глаза и прикрывая дверь в комнату Адама, оставляя её заманчиво незапертой.

звёздочки

Перед его глазами перестаёт мигать небо с сияющими звёздами, хотя одна звезда всё также неустанно улыбается ему коварной ухмылкой, преследуя в каждом сне. — Опять ты… Истощённо тянет он и пытается отвернуться всем телом, сожалеюще шипя сквозь зубы своим намерениям. — Тише, врач прописал полный покой. — Так оставь же меня в покое. Она удивленно хлопает ресницами, корпусом отклоняясь назад, и одёргивает от него руку, пальцы которой напряглись от мандража. Веки его расширяются, округляя и без того выпученный в темноту взгляд, и он перехватывает её медленно ускользающую кисть, пальцами сковываясь на запястье. — Адам! — Джессика? Её звонкий шёпот перебивает его удивление, и они оба замирают в озарении, словно проектором показывающем вырезанные закулисные сцены. Она не плод его разбушевавшегося воображения, выскочившего из рук Ричарда, а он — тот самый Хьюз, каким она привыкла его видеть. — К чему были эти прятки? И эта сцена после титров? Она мягко улыбается. — К чему эти игры с переписанными правилами, Адам? Однопартийная игра хороша тем, что в ней нет продолжения и лишь один победитель. А я очень не люблю проигрывать. — Проигрывать? Что? — Сердце. — Он всё ещё непонимающе изучает её лицо, под весом смирения сплывающее мимикой вниз. — Один раз я его уже проиграла, поставив на карту своё будущее. И у меня нет больше «жизней», чтобы сделать это вновь. Адам измученно протыкает головой подушку, и тяжесть мыслей медленно отклоняет в сторону. Джессика поправляет её, восстанавливая положение его головы, пальцами держа за шею, от которой тут же одергивает руку, боясь расплавить фаланги. Она готова поклясться, что цепь из белого золота на его шее медленно плавится, стекая металлом к ключицам. — С чего ты решила, что в этот раз проиграешь? — Потому что у тебя фулл-хаус. — Джессика, — он выдыхает и поглаживает её руку большим пальцем, всё ещё не отпуская. — Твои метафоры так же красивы, как мои комплименты, но сейчас я не в состоянии понять, в какие карточные игры мы играем. Похоже, что в «дурака». — Я всё утро искал тебя. И день. Я был на грани истерики и того, чтобы не дать ориентировку на тебя Дэниелу. Я хотел выйти с поисковой бригадой королевских шпицей по твоему следу, — наблюдает, как её взгляд медленно сползает в недра смятения. — Ты можешь почувствовать то, что почувствовал я, сладко обнимая подушку по сне, думая, что это ты. Скажи мне о том, что вчерашняя ночь была не сном. И сегодняшняя. Ущипни меня. Нет, я ущипну тебя. И ты меня. Я не готов проснуться в этом кошмаре, понимая, что утром не увижу и следа твоего присутствия. Я не готов мириться с тем, что у меня такое богатое и одновременно больное воображение. — Для больного ты слишком болтливый, — усмехается она, вновь поправляя подушку. Он хватает её руками, с гулко отзывающей болью в костях, и заставляет взглянуть в глаза, гипнотизируя на правду. Сквозь зубы шипит её имя, ещё сильнее сжимая талию в своих тисках. — Джессика… — Я кажется люблю тебя, — выпаливает она, тут же пряча взгляд в бархатных кромках спальной мебели. — Ущипни меня. — Что? Она вскрикивает, чувствуя пульсирующую боль на правой ягодице. — Вот так, ущипни меня. Только не туда же. Она бьёт его в плечо, тут же застывая от его натужно терпящего побои мужественного выражения лица с нарочито скрытыми немужественными эмоциями. — Прости. Она почти не соприкасается с ним, чтобы не травмировать ещё больше (ни физически, ни морально), и мягко обнимет за шею, запуская пальцы в волосы и неосторожно выдыхая ему прямо на ухо. — Что ты… Она звонко издаёт смешки с каждой попыткой Адама опрокинуть её на кровать рядом с собой, и когда ему всё же удаётся это сделать, Джессике уже не смешно. Он держится на локтях рядом с ней, все ещё воспринимая её ночным сновидением, легенду о котором он написал сам. — Все это время козырь был у тебя. — Какой? Стекло, застывшее в её глазах, слезами упоения бьётся наружу. Он смахивает их большим пальцем, настойчиво сокращая расстояние между друг другом, и осторожно шепчет в её губы, целуя. — Моё сердце. Его поцелуй не кажется ей одноразовым с кромкой надежд, а её мягкий ответ рисует в его сознании пустой королевский трон и смятую постель, из которой ему будет сложно выбираться каждое утро. Ветер так же заинтересованно подглядывает за концовкой истории, переворачивая страницу, а люминесцентная луна под диктовку пишет эпилог, в котором все в тридевятом царстве, в тридесятом государстве жили-были долго и счастливо.