Пожалуйся

      Утро встречает засидевшихся допоздна бьющим в стекло снегом. До Нового Года — около двадцати дней, и яростно холодящая зима доказывает это как нельзя хорошо. Гриша чуть дрожит, натягивая рукава водолазки на ладони, и укутывая Кешу пледом поплотнее. Инженер греет руки о чашку чая, заботливо заваренный Стрельниковым. Они оба не спали.              — Так значит поэтому ты?..       — Да. Я когда-то д-думал, что… — Кеше тяжело даются слова, он отставляет чашку, оттирает нервно пятнышко от рукава, — Что это неправильно, ну. Я ж не пси… Не душевнобольной, да… И-и после Раисы… Ну она вернулась, Гриш. И-и я подумал, что… Что так, ну, проще. Б-безопасней… Понимаешь?              Гриша вздохнул. Конечно, он понимает. Понимает, что тяжело впустить в свою жизнь кого-то нового, что проще остаться дома, в тепле и уюте, в зоне комфорта. Конечно понимает, что он и сам-то — выбрал родной уют, который всегда рад его видеть, где всегда пахнет картошкой и всегда кипит чайник. Предпочёл зону комфорта женщине, чьего сына он воспитывал, у которой был железный каблук и гипнотизирующий смех. Гриша садится рядом с Инженером на диван, аккуратно и тихо, будто боясь спугнуть маленького зверька в парке. Кеша же уставился в пол, продолжая тереть уже оттёртое пятно на рубашке, чуть дрожа и подёргивая ногой. Кеша сам по себе — нервозность. Очень уютная нервозность. Грише, кажется, стало ясно, от чего у Кеши вечные синяки под глазами и такая манера речи. Лидер подбирает слова.              Ну вот кто мог предположить, что и котовасия Инженера с его «Особой», как и становление Катамаранова хтонью, произошло в то же лето, когда нескладный маленький Гриша впервые повстречал Кешу? Стрельников морщится, вспоминая, как носил пиджак с шортами и как они с Захаром бежали за Кешей и Игорем. М-да, беспризорники. Зато спустя тридцать лет прояснилось, что тогда за взрыв произошёл. Хотя, ситуацию лучше это не делало от слова совсем. Он не врач, не знает, по каким таким причинам Инженер оказался настолько чувствительным к потере дорогой подруги, что его собственная голова предпочла её выдумать. Но тогда для Лидера всё становилось ещё более пугающим.              Особа в голове Кеши сосуществует с ним с самого детства.        И Грише грустно, что единственный раз, когда мужчина решился кому-то новому открыться, кого-то полюбить — окончился так, что Кеша ещё больше ушёл вглубь себя к полу-вымышленной Особе. Но Гриша не умеет правильно показывать свои чувства. Не умеет поддерживать. Умеет разве что решать проблемы, да теперь и это не получалось. Он не имеет ни малейшего понятия, что ему делать — и он сидит, тупо упёршись взглядом в колени Кеши, прикрытые пледом, которым сам Инженер до этого пытался укрыть Особу. Гриша замирает, замечая, что Инженер машинально гладит одной рукой пустоту на коленях. И Стрельников не знает, что ему делать. Он сглатывает, аккуратно трогает Кешу за плечо — перчатки, как и очки, остались на кухне, и Лидеру самому непривычно. Инженер вздрагивает, оборачивается. — Отец, ты тут… Кеша смотрит на свои колени, на секунду останавливается, но затем вздыхает, продолжая обнимать пустоту. — Я знаю, Гриш, — он притягивает пустоту ближе к себе, утыкаясь носом в фантомную шерсть, — но не могу остановиться. Гриша неоднозначно вздыхает, продолжая легко сжимать плечо Кеши, надеясь хоть так сказать что-то вроде: «Отец, я здесь. Я с тобой. Я помогу, чем смогу. Я хочу помочь. Я не хочу покидать тебя.» Но молчит. И Кеша тоже молчит. Кеша чувствует фантомные девичьи руки на своих плечах. Невесомое дыхание на макушке и щекочущие щёку спадающие волосы. Он иногда забывает, что её на самом деле нет. Она наклоняется к его уху, тихо говорит одному ему: «Ты же знаешь, что нас нет. Отпусти, дорогой. Ты рассказал общую суть, но так и не сказал, что у тебя болит. Может, хотя бы попробуешь?» Особа всегда права. Наверное, она и была его единственным здравым голосом разума. Но она так редко говорит, что Инженер вздрагивает от фантомного голоса — попроси его описать этот голос, и он не сможет. Кот на руках невесомой тяжестью прижимается к нему, смотрит пристально. Кеша выдыхает. — Я… — начинает неловко, поворачиваясь к Грише, чувствуя, что невидимые руки Особы почти отпускают его, но он чувствует её присутствие, — Н-наверное, со мной с рождения что-то не так. Я же, ну то есть… Наследственность, и-и родители мне в-внимания должного не уделяли, вот… Да и со сверстниками не дру… не ладилось, вот, и-и когда там у м-меня наконец-то появились това- друзья, я и, ну… Решил, что не брошу их. И-и они меня тоже. И-Игорь с Серёжей мои, ну, а самые хор… лучшие друзья они мои, да… И-и её мне отпускать та-ак не хотелось… — Кеша, смаргивает непрошенные слёзы, отводя взгляд от глаз Гриши, что смотрел на него спокойно-спокойно, слушая внимательно, — А у м-меня кроме них ну, никого, совсем… Кеша не даёт себе плакать при Грише. Не по-мужски, и мало ли что он подумает о нём. Кот спрыгивает с колен, исчезает вне поля зрения Инженера. Кеша сжимает плед на коленях, опускает голову. А Стрельников думает: «А к чёрту» И внезапно обнимает Инженера, сдавливая чуть сильнее, чем надо. Гладит по спине, утыкается носом в плечо, вдыхая запах домашней выпечки и чая с мятой, исходящий от домашней рубашки. Инженер неловко обнимает в ответ, Гриша чувствует, как Кеша дрожит от напряжения, будто ему оставаться в таком состоянии и положении до ужаса сложно. — Всё нормально, Кеша. Не сдерживай себя. В тебе многое накопилось. И Инженера будто порвало. То ли плотина изношена, то ли шторм и вода выходит из берегов. Кеша сжимает Гришу в объятиях, чуть не сдавливая рёбра, плачет почти навзрыд, утыкается куда-то в плечо или шее Стрельникову, прижимается так, будто сейчас упадёт. Грише немного страшно от того, как сильно чувствует Инженер, но прижимает всё равно к себе бережно-бережно. По-мужски ли, не по-мужски, по понятиям или нет, по-взрослому или по-детски — какая разница, если дело в чувствах и глубине головы? Какая разница, социально приемлемо ли всё это, если они уютном зале, пока за окном темно в шесть утра, и ковёр на стене не греет нихрена? — Я н-не… — Кешу тяжело понять, он всхлипывает и задыхается в собственных слезах, не хочет отлипать от Гришиного плеча, — Я не хочу терять её, Гриша. Я не хочу быть снова один. Гришу пугает настолько сильный страх одиночества. Ему больно осознавать то, насколько больно Кеше сейчас. Да не только сейчас — всегда. Насколько должно быть больно, чтобы не давать себе почти быть одному? Насколько должно быть больно, обязывая самого себя всегда следить за самим собой? По сравнению с нахлынувшей на Гришу болью Инженера, мокрая водолазка и почти треснувшие рёбра — вообще не проблема. Он продолжал его обнимать, гладя по спине, немного укачивая и что-то успокаивающе шепча. А Кеша дышит рвано, давая самому себе осознать. Осознать весь масштаб того, что его так убивает и спасает одновременно. Вспоминает все разы, когда мама ругала маленького Кешу за четвёрку, а потом приходила Особа, и они читали вместе Стругацких. Когда Серёжа и Игорь уезжали на дачу на каникулы, родители уезжали куда-то в командировки, а во дворе на качелях его ждала Особа. Когда на кухне общежития она напоминала ему материал для экзамена, пока на столе в его комнате пылилась стопка писем от друзей. Становится даже жалко самого себя. Кеша думает о том, что кажется понимает, почему Она начала потом часто уезжать. Оставляла ему кота, а сама пропадала на недели. А он продолжал ей писать, как и всегда, чувствуя себя нервозно без неё. Инженер чувствует Её фантомный поцелуй в макушку, сочувствующе гладит по кудрям, и тоже растворяется в пустоте комнаты. Она — часть его. Он знает, конечно знает, что она хотела ему сказать этим. Но лезть в собственную голову было больно и страшно. Инженер вздыхает, начиная наконец успокаиваться. Хотелось, чтобы всё это закончилось. Хотелось научиться нормально спать, нормально говорить, нормально жить. Хотелось, чтобы не болело, когда он остаётся один в холодной квартире. Да вот только чёрт знает, а что же для этого сделать надо. — Я не знаю, что мне делать, Гриша. Стрельников на это утыкается ему в шею. Он тоже не знает. Обещает самому себе свозить Кешу за границу, к лучшим врачам, обещает найти эту Особу, если от этого Кеше станет лучше. Обещает быть рядом всегда, если так надо. Не отдаёт себе отчёт в том, почему так уверен в том, что будет помогать другу, но обещает себе, что сделает всё, лишь бы Кеше было лучше.       Почему-то кажется, что и самому Грише станет проще дышать. Надеется, что тогда и у него след на сердце от железной шпильки заживёт. Может, он даже прав. А может, он так же болен, как и Инженер, просто не отдаёт себе отчёт. Может, тоже боится одиночества, и льнёт к нему как собака только в надежде, чтобы стало лучше.              Хотел бы я быть совершенно обычным. Но не получается категорически. Инженер всё равно то утопает в работе, уходя от реальности, то в фантомных девичьих объятиях. А Гриша — снчала в погонях и перестрелках, отмывании денег и руках с красным маникюром Нателлы. Потом — в волнениях за семью и страну, в мыслях о доме и Кеше. Оба прячутся от себя и окружающей действительности, надеясь, что оно как-то само распутается. Но ведь просто никогда не бывает. А если и бывает, то только когда наконец признаёшь, что у тебя там болит. Кеша отстраняется, держит Гришу за руки, кое-как рукавом вытирает слёзы. Всё лицо красное и мокрое от слёз, на очках остались капли. Но Кеша даже рад — стало хоть немного легче. — Кеш, я рядом. Кеша улыбается странно, взгляд опускает. Ему мерещится, что они сегодня умрут, а может и уже умерли. Но мысль кажется даже какой-то светлой. Смерть всё равно уже на пути к ним.