Об альтернативных верованиях

— Привет тебе, сердце угасшего Бога. Лишь тихий вздох и скрежет цепей о камень слышны в ответ. Тонкая, иссохшая фигура будто бы из последних сил держится за каменные выступы. Тени, перешептывающиеся по углам, затихают и пристально смотрят на того, кто подходит все ближе и ближе. — Внемли, ибо весть великую говорю я. Отныне не осталось в этом мире никого, подобного нам. К ногам, закованным в кандалы, падает что-то темное и тяжелое. И далеко не сразу удается распознать в расплавленном металле обломок такого знакомого меча. — Пламень судного дня развеялся по миру, не успев разгореться. Гавриил опускается на колени перед темным, обугленным, тяжелым клинком и прижимает его к груди. Чернота металла так резко выделяется на фоне его бледной кожи. Он поднимает взгляд на фигуру перед ним и с запозданием осознает, что из глаз текут… кажется, люди называют это слезами. — Ты обманул того, кто низверг тебя? — Я показал ему правду. Показал тех, кто на самом деле взывал о его заступничестве. Тени, сгустившиеся за отражением архангела во плоти, хищно скалятся. В их голосах можно слышать молитвенные напевы, словно вывернутые наизнанку. Молят они об ужасном: о бедах, смертях и несчастьях. Насмехаются они над теми, кто принимает их слова за чистую монету. — Меч, защищавший людей от тьмы, обернулся карой для них же. Гнев судного пламени оказался столь велик, что ни одна оболочка не смогла вместить его. Огненным столпом мечется он, забыв покой. Но едва ли мы его скоро увидим. Ледяные пальцы стирают слезы с лица, и склоняется перед архангелом тот, кто забрал себе его суть. Обхватывает руками и укладывает на колени — он видел, как человек так же баюкал испуганного ребенка. Гладит осторожно светлые волосы и впалые щеки — хоть и отдает холодом каждое прикосновение. — О чем сожалеешь ты, затихший голос Творца? Этот мир ожидала бы более плачевная судьба. В некотором роде, я и правда его спасаю. И в этом мире… я даже найду для тебя место. В своей тени. Света этот мир давно уже не достоин. Когда-нибудь это поймешь и ты. Гавриил отпускает то, что некогда было пламенным мечом, и медленно поднимается. В тусклом свете заметно, как осунулось его лицо. Тот же, что скрывает холод под ангельским ликом, лишь наблюдает. — Но что ты будешь делать теперь, павший свет утра? Теперь, когда равных нам не осталось? Молчание давит сильнее самых тяжелых цепей. Темнота смотрит десятками белесых глаз. Один взмах когтистой руки — и они закрываются, хотя бы ненадолго. — Мне давно известно несовершенство рода человеческого. Я еще могу слышать отголоски их воззваний. И видеть, хоть и смутно, осколки их сердец. Все же, я еще остаюсь собой, и не становлюсь изображением кого-то другого. Гавриил подходит ближе и кладет руку своему двойнику на грудь. У людей там бьется сердце, а у них? Их сердца и разум скованы в теле, как в клетке. Едва ли им вообще когда-либо получится вырваться из этого мира. — Мог ли ты, омраченный гордыней брат, представить? Что рано или поздно не останется никого, кто сможет противостоять твоему холоду? Разве не желал ты избавиться от худших, чтобы остаться с равными? Вокруг них распускаются белоснежные лилии и пытливо смотрят на застывшие фигуры. Тьма ютится по углам, избегая странных цветов. Гавриил склоняется перед тем, кто взял его имя и облик — но нет в его взгляде ни гнева, ни покорности. Лишь принятие мира, в одночасье ставшего совсем другим. — Не только сердца людей зримы мне. И оттого никто, кроме меня, не дарует тебе желанный покой. Спадают оковы с рук и ног архангела. И впервые за долгое время расправляет он крылья.